л имена предков, живших сто поколений назад, не имел машин, но знал
о серебряном припое и умел  читать  цвета  побежалости.  Глядя  на  них,
словно в первый раз, Темрай осознал, насколько они другие.
   "Мы, народ равнин. Народ, который умеет изготовить тысячу и одну вещь
из дохлой коровы".
   Кто-то тянул его за рукав - пришло время вручать призы за  состязания
в беге и прыжках через препятствия. Удивляясь,  как  он  мог  допустить,
чтобы второе лучшее седло Сасурая и совершенно новая пара  перчаток  для
соколиной охоты были отданы за  то,  что  кто-то  обладает  замечательны
талантом перепрыгивать через груду хвороста на  конце  длинного  бревна,
Темрай взял лук и, внутренне дрожа, отправился на стрельбище.
   Мысленно возблагодарив богов, что никто  не  пытается  заставить  его
отдать лук Сасурая - по обычаю, он отправится с ним в Вечность, - Темрай
молча почтил память мудрых предков, предвидевших эту печальную ситуацию.
Затем юноша взял лук (он имел множество других, изготовленных как лично,
так и лучшими мастерами,  но  это  было  оружие,  с  которым  он  учился
стрелять). Если на свете существовал лучший лук, вождь не хотел об  этом
знать.
   Тетиву сменили с тех пор, как Темрай  держал  его  в  последний  раз.
Длинное сухожилие из лошадиной ноги  было  аккуратно  обмотано  шелковой
нитью, пропущено сквозь гладкие костяные бусины и идеально ложилось  под
пальцы. Юноша поправил колчан,  проверил  оперение  стрел  и  беспокойно
огляделся, пытаясь отвлечься. Сейчас, стоя одной ногой  на  линии  перед
невидимым туннелем, соединяющим  его  с  мишенью,  он  осознал,  что  не
выиграть будет непросто. Весь клан не сводил с него глаз - любой  другой
уже давно бы потерял равновесие.
   Когда пришла его очередь, Темрай  уже  сумел  убедить  себя,  что  не
обладает никаким особым талантом. Судья отдал команду,  и  пальцы  юноши
слегка дрогнули, когда он почувствовал, как зарубка  стрелы  ложится  на
тетиву. По команде "Натянуть!"  он  поднял  лук,  правой  рукой  оттянул
тетиву, чувствуя, как напрягается дуга и центр тяжести смещается с  плеч
на спину. Когда выемка под наконечником стрелы  оказалась  напротив  его
большого пальца на левой руке, правый дотронулся до подбородка, и тетива
коснулась губ - стрела, рука и лук находились на одной линии.
   Темрай прицелился, все вокруг отодвинулось на второй  план,  на  долю
секунды он забыл про смерть отца, Перимадею и  ее  защитные  сооружения,
свои  новые  обязанности  как  вождя  клана  и  собственное  неожиданное
одиночество среди народа равнин. Невозможно думать об этом, когда  левая
рука полусогнута, локоть отведен в сторону,  указательный  палец  правой
руки прижат сильнее, чем средний, чтобы удостовериться что стрела  легла
так, как нужно; невозможно не думать о том, как разжать пальцы, - лучший
выстрел,  когда  пальцы  просто  переходят  из   сжатого   состояния   в
распрямленное; так же просто, как невыполнимо...
   Выстрел, далекий "плюх", когда стрела  поразила  мишень  -  в  нижний
правый угол, признак небрежного выстрела. "Ах,  если  бы  это  было  так
просто, зачем заниматься стрельбой?" Вождь  выхватил  следующую  стрелу,
выстрелил. На какое-то время он вновь ощутил  себя  Темраем,  уверенным,
хотя посредственным стрелком, ни  больше  ни  меньше.  На  мгновение  он
осознал, что нужно запомнить этот момент,  насладиться  им,  потому  что
никто не мог сказать, когда ему будет позволено еще раз стать Темраем.
   В результате молодой  человек  оказался  пятым  -  лучший  результат,
который  можно  было  достичь.   Он   доставил   Темраю   даже   большее
удовольствие, чем победа. Вождь продемонстрировал красивую  стрельбу,  и
его успокаивала мысль, что  среди  мужчин  клана  есть  хотя  бы  четыре
стрелка, которые владеют луком лучше, чем он сам.
   Темрай стоял у линии, не желая занимать свое почетное место. Если его
присутствие вносило некоторое беспокойство среди соревнующихся,  в  этом
не было ничего дурного. Несомненно, двухсотпудовые  камни,  пущенные  из
требушета с городских стен, внесут куда больше беспокойства в их ряды.
   Состязание в стрельбе показало, что уровень владения  луком  в  клане
довольно высок. Темрай  решил,  что,  как  только  закончатся  игры,  он
соберет совет,  чтобы  узнать,  не  помнит  ли  кто  результаты  прошлых
состязаний. Это поможет выяснить, насколько улучшилась (или  ухудшилась)
боевая подготовка его людей за годы. Сознательный вождь  должен  владеть
этими сведениями.
   Наступило время заключительного состязания. Темрай точно не знал, что
так привлекало людей в стрельбе по несчастной птице, привязанной за лапу
к пятидесятифутовому шесту,  вероятно,  ее  непродолжительность  -  один
выстрел  от  каждого  участника.  Если  первый  стрелок  поражал   цель,
состязание заканчивалось. Может быть, очарование заключалось в том,  что
каждый имел возможность наблюдать за полетом стрелы, в то  время  как  в
обычной стрельбе по мишеням только ближайшие зрители видели, куда стрела
попала в действительности. Жажда крови исключалась:  обычно  в  качестве
орла  использовалось  чучело.  Темрай  предполагал,   что   популярность
соревнования  объясняется  его  некоторой  рискованностью:  стрелы,   не
попавшие в цель, падали где придется, в том числе среди зрителей.
   В этот раз на шесте оказалась  живая  птица  -  крупный  рыжий  орел,
яростно бившийся на привязи, протестуя против дикости происходящего. Это
зрелище только раззадоривало присутствующих, с орлами у кочевников  были
давние счеты: то ребенка  утащат  в  горы,  то  ягненка,  потому  многие
воспринимали  состязание  как  символическую  месть,  хотя  сам   Темрай
предпочел бы стрелять в чучело. Он не одобрял публичных экзекуций, кроме
того, живая мишень слишком сильно дергалась.
   Единственный выстрел. Вождь долго смотрел в  колчан,  пока  не  нашел
нужную стрелу, любимую, которой он пользовался с юности, хотя  она  была
великовата на целый дюйм. Темрай не  представлял,  откуда  она  взялась.
Стрела имела пурпурное  оперение,  но  изготовили  её  не  на  равнинах.
Кочевники делали свои стрелы из одного куска дерева неизменной  толщины.
Его стрела была склеена из двух сортов древесины - кизила и  кедра  -  и
плавно  сужалась  к  концу.   Узкий,   непривычно   тяжелый   наконечник
представлял собой четырехугольник - в противоположность треугольным, так
любимым кузнецами народа равнин. Темрай предполагал, что эта стрела была
очень старая и происходила из Сконы, где живут лучшие мастера и лучшие в
мире лучники. Как она попала на равнины, оставалось загадкой,  вероятно,
ее обронил воин из города.
   Темрай поднес любимицу к глазам, чтобы убедиться, что она не треснула
или не покоробилась, и резко отпрыгнул в сторону, уклоняясь от  падающей
стрелы, не попавшей в заветную цель. Его очередь была семнадцатой, ждать
оставалось недолго.  Вождь  не  опасался  выиграть  это  состязание:  он
никогда не  практиковался  в  вертикальной  стрельбе,  такой  навык  мог
пригодиться разве что под стенами города, а убивать птиц  в  отличие  от
многих Темрай не любил.
   Удивительно, как могли промахнуться  пять  лучших  стрелков  племени,
размышлял Темрай, задрав голову и щурясь в  попытке  различить  орла  на
фоне слепящего солнца. В тот момент, когда его пальцы уже  приготовились
отпустить стрелу, единственное облачко на всем  небосклоне  набежало  на
солнечный диск. Вождь чувствовал, как  трепещет  тетива,  как  свинцовой
тяжестью налились плечи. Пришла пора избавиться от надоевшей стрелы.  Он
сосредоточился на птице и разжал пальцы.
   "Проклятие" - мелькнуло в голове.
   Сколько раз  он  готов  был  пожертвовать  чем  угодно,  чтобы  сбить
пернатую мишень на глазах у всего  клана!  Сколько  времени  он  провел,
пуская стрелы в набитый соломой  мешок,  висящий  на  стене  фургона,  в
надежде найти то неуловимое  движение,  которое  будет  посылать  стрелы
точно в цель, а не куда-то в общем направлении! Орел дернулся,  замер  и
повалился вниз. Темрай тихо выругался, пытаясь понять, как  такое  могло
произойти. Вероятно, боги, слушавшие его  мольбы  на  протяжении  десяти
лет, решили над ним подшутить и даровали ему победу в тот момент,  когда
он меньше всего желал ее.
   Повисла неловкая  тишина:  люди  пытались  решить,  как  поступить  -
взорваться аплодисментами или  выразить  негодование  по  поводу  такого
вопиющего  нарушения  древней  традиции.  Оставшиеся  участники  подняли
стрелы и ушли,  не  выдавая  обиды.  Это  был  попинжай  -  единственное
состязание, в котором вождь обязан был проиграть, чтобы позволить другим
участникам продолжить борьбу. И  как,  скажите  на  милость,  он  должен
вручать приз самому себе?
   - Простите, - пробормотал Темрай,  единственное,  что  в  тот  момент
пришло ему в голову.
   Теперь уже поздно что-то менять. Варвар забросил лук на спину и пошел
к своему трону. Ему предстояло сказать заключительную речь.
   Темрай подготовил ее и знал, что  она  хороша.  Вначале  краткий,  но
изящный панегирик предшественнику, затем официальное обнародование своих
намерений вести клан против врагов, обоснование причин и выгод  грядущих
битв, несколько слов об особом  предназначении  народа  равнин,  немного
мистики и в заключение крылатое выражение, которое будут  передавать  из
уст в уста на протяжении столетий.  Вместо  этого  Темрай  откашлялся  и
сказал:
   - Я знаю, что вы устали от  речей,  поэтому  сразу  о  том,  что  нам
предстоит. Как только  одолеем  перевал  Надсин,  начинаем  рубить  лес,
сплавляем его по реке - я знаю, что у нас нет опыта, но если  это  могут
другие, сможем и мы. Затем строим осадные машины -  не  беспокойтесь,  я
узнал, как это  делается,  ничего  сложного,  можете  мне  поверить.  Со
стрельбой у нас все  в  порядке  -  иногда  даже  слишком,  -  но  нужно
научиться бегать с бревном, если мы хотим прорваться в город. Через  три
дня жду предводителей команд волонтеров. Я задумал еще очень многое,  но
об этом позже. Я закончил, переходим к пиршеству. Ваше здоровье! Ах  да,
чуть не забыл, не играйте в попинжай, если боитесь, что орла убьют.
   Последние слова Темрай произнес серьезно, но,  опускаясь  обратно  на
сиденье, был твердо уверен, что только что в язык вошла новая поговорка.
Сотню лет спустя человек, чьи овцы смешались с  чужим  стадом  или  жена
начала  поглядывать  на  сторону,  в  ответ  на  свои  протесты  услышит
насмешливое: "Не играй в попинжай..."
   Между тем Темрай говорил со своим народом как вождь, а не  мальчишка,
нацепивший слишком большую для него шляпу отца.  Он  получит  волонтеров
для подготовки стенобитных команд, и спиленный лес поплывет по  реке,  И
никто не осмелится шушукаться за его спиной, будто Вождь не  знает,  что
делать. Его план сработает, и сработает потому, что Темрай понял простую
истину: если есть цель - стреляй, и плевать на правила.
   "Сасурай не знал этого. Сасурай не брал Перимадеи. Возьму ее,  я  это
сделаю", - думал вождь,  когда  пришли  люди,  чтобы  свернуть  ковры  и
разобрать трон.
   Конечно, они не сбросили вождя на землю, но недвусмысленно намекнули,
что он им мешает. Темрай извинился и оставил их выполнять свою работу.
 
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 
 
   Устойчивая популярность, которой пользовался Патриарх Перимадеи среди
граждан города, объяснялась их отношением к  его  должности,  которая  в
разное время считалась утомительной, обременительной  или  синекурой,  в
зависимости  от  того,  насколько  глубоко  обыватели  задумывались  над
проблемой. Поскольку Патриарх всего лишь возглавлял  Орден  философов  и
ученых, занятых изучением далеких от практической жизни аспектов  бытия,
у горожан не  было  причин  любить  или  почитать  его,  однако  Алексий
продолжал пользоваться любовью и восхищением. Выяснив, что  его  считают
за мага, который защищает город от всяческих  напастей  вроде  нашествий
злых демонов, эпидемий чумы и ураганов, Алексий пришел в отчаяние. Затем
он выбросил это из головы.
   Когда весть о болезни Патриарха распространилась по  городу,  Алексий
несколько раз столкнулся с проявлениями  чрезмерной  любви  и  обожания,
исходивших от встревоженных горожан, которые, несомненно, хотели,  чтобы
он поскорее поправился  и  вновь  стал  на  защиту  города,  прежде  чем
случится что-то непоправимое.  Каждое  утро  у  дверей  своей  кельи  он
находил цветы, фрукты, счастливые талисманы. Заботливые престарелые дамы
присылали горшки с  теплым  мясным  бульоном,  высокопоставленные  члены
Ордена, словно им больше нечем было заняться, принимали делегации шумных
сияющих детей, которые  приносили  венки  из  пахучих  трав,  сплетенные
собственными неумелыми руками. Эта навязчивая забота доставляла  столько
беспокойства, что, как только Патриарх смог встать с кровати,  он  вышел
на балкон и приветствовал толпы горожан в надежде, что  благожелательные
преследователи наконец успокоятся.
   - Как это трогательно, - прожурчал Геннадий, когда  Алексий  дрожащей
походкой побрел к  кровати,  придерживая  сведенную  судорогой  руку.  -
Совершенно посторонние люди в любую погоду приходят под окна твоего дома
и забрасывают площадь цветами...
   - Если  кто-нибудь  объяснит  мне,  как  стог  душистого  сена  может
исцелить сердечную болезнь, я опубликую рецепт и разбогатею,  -  буркнул
Алексий, укутываясь в одеяло. - Почему меня не могут оставить в покое?
   - Потому что, - нежно промурлыкал Геннадий, - у тебя есть обязанности
перед согражданами. Народу нужно кого-то любить, но люди не могут любить
правительство - его никто не любит, - и они выбрали тебя. Ты должен быть
с ними поласковей.
   - Ты слышал, что они говорят? - простонал Алексий, зарываясь  головой
в подушку. - Они говорят, будто я сражался с неведомой тварью, насланной
на город злобными врагами, и, естественно, победил, но  получил  тяжелую
рану. Столько усилий, потраченных на то, чтобы убедить  их,  что  мы  не
маги...
   - Только добавили им уверенности  в  обратном,  -  довольно  закончил
собеседник. - Вот если бы ты разгуливал по городу в темно-синем  хитоне,
расшитом загадочными письменами, тебя бы тотчас  объявили  шарлатаном  и
забросали тухлыми яйцами. - Геннадий нехотя поднялся.  -  Отдыхай,  друг
мой, от волнения ты начинаешь брюзжать.
   - Я знаю, ответил Патриарх. - Больше всего меня угнетает  то,  что  я
вынужден сидеть взаперти, когда нужно столько сделать?
   -  Не  тревожься,  -  твердо  сказал  Геннадий,  -  твои  расторопные
секретари отлично справляются со всеми текущими делами - на мой  взгляд,
лучше, чем ты сам, и прочитывают все последние теоретические  изыскания,
так что даже я способен  пересказать  их  тебе  нормальным  языком.  Что
касается всего остального, - Архимандрит многозначительно  посмотрел  на
Алексия, - похоже, что с тех пор, как эти  двое  убрались  туда,  откуда
пришли, все успокоилось. Думаю, мы должны быть  благодарны,  что  сумели
избавиться от них, прежде чем случилось что-то действительно серьезное.
   Патриарх  задумчиво  кивнул.  В  течение  получаса  после  того,  как
островитяне отправились своей  дорогой,  Алексий  испытал  на  себе  все
прелести противодействия, которые, он знал  наверняка,  ему  не  суждено
забыть. Но, пролежав два месяца в кровати,  созерцая  изрядно  надоевшую
мозаику, мудрец сумел взглянуть  на  случившееся  другими  глазами.  Его
глупые  эксперименты  по  удаленному  проклятию  совпали  по  времени  с
присутствием  в  городе  натурала,  обладающего  огромной  неуправляемой
силой,  а  потому  не   умеющего   контролировать   последствия   своего
вмешательства.
   С отъездом девушки противодействие прекратилось (иначе  к  настоящему
моменту Патриарх был бы, несомненно, мертв), и все тем или иным  образом
стало на свои места. Немногословные отчеты  Геннадия  свидетельствовали,
что Лордан ведет безупречную  жизнь  процветающего  тренера,  загадочная
девушка, по всей видимости, исчезла, и за последнее время  не  произошло
никаких выдающихся  событий  вроде  эпидемии  чумы  или  разрушительного
землетрясения. Словом, все шло своим чередом...
   ...хотя, безусловно, Алексий понимал, что обманывает самого себя.  Он
не мог забыть кошмарного ощущения, как им манипулируют - манипулируют  с
той же легкостью, с какой Бардас  Лордан  обращается  со  своим  любимым
клинком. Это была не девушка, Патриарх мог поклясться,  не  ее  довольно
заурядный брат и уж тем более не один из жителей города. Возникал вопрос
- кто? И другой, еще более тревожный: зачем?
   - Я пойду, - сказал Геннадий, - зайду попозже. Ах  да,  там  Далматий
дожидается с письмами. Нет грешникам покоя...
   Алексий подавил стон, глядя,  как  Далматий,  самый  бесцеремонный  и
суетливый из его секретарей, входит в опочивальню. Геннадий, по понятным
причинам, исчез, предоставив Алексию справляться собственными силами.
   - Ничего такого, что бы могло вас побеспокоить, - прострекотал юноша,
бросая увесистую связку пергаментов на стол и зажигая  толстую  свечу  в
изголовье кровати Патриарха. - Несколько энциклик для  Архимандритов  по
вопросам доктрины...
   - Какие вопросы доктрины? Мы ученые, а не священнослужители...
   Далматий  с  состраданием  посмотрел  на  Патриарха,  в  его  взгляде
читалось  снисходительное   терпение   к   тяжелобольному,   страдающему
человеку.
   - Я рассказывал вам на прошлой неделе, - сказал он, -  о  генеральном
конклаве, который пытается разрешить синтезодиатический  парадокс  путем
сведения семи основных Принципов к шести. Это все...
   - Великолепно, -  возмущенно  проворчал  Алексий.  -  Законы  природы
изменяют путем открытого голосования. Кажется, пора встать с  кровати  и
остановить это безумие.
   - Вам никогда не приходило  в  голову,  -  с  намеренной  жестокостью
произнес Далматий, - что, как только вы спустите ноги  на  пол,  доктора
сдерут с вас кожу живьем? Как бы там ни было, - продолжал  он,  разобрав
толстую связку документов, секретарь помахал ими перед лицом  Патриарха,
- здесь находятся декреталии и ваша личная почта.
   Пока Алексий подписывал письма, стараясь при этом не закапать постель
свечным воском, Далматий излагал ему последние новости и слухи.
   - Поговаривают, - болтал он, - что кочевники опять  что-то  затевают.
На мой взгляд, пора принять к ним суровые меры.
   Алексий, пролив на тыльную сторону ладони немного воска, поднял глаза
и спросил:
   - Да ну? Какие же, например?
   - Снарядить армию, - ответил Далматий. - Разделаться  с  ними  раз  и
навсегда. Я хочу сказать, что,  на  мой  взгляд,  крайне  неблагоразумно
позволять ордам необузданных варваров жить у нас на пороге.
   Патриарх погрузился в воспоминания. Шесть лет назад, если память  ему
не изменяла, Далматий вместе с двумя сотнями других  беженцев  находился
на борту утлого судна, под покровом ночи спешно покидавшего Блемию. Вина
этих людей состояла в том, что  их  носы  оказались  слишком  длинны,  а
волосы - не того цвета. Сегодня юноша с легкостью мог  бы  затеряться  в
толпе между Академией и Возничим мостом. Шести  недолгих  лет  с  лихвой
хватило, чтобы забыть  боль  людской  нетерпимости,  если  сейчас  он  с
легкостью рассуждал о бездумном преследовании других.
   - Не думаю, что у нас до сих пор осталась армия, -  спокойно  ответил
Патриарх, - я бы знал об этом.
   - Можно провести мобилизацию, -  возразил  Далматий.  -  Кроме  того,
существует гвардия. Более чем достаточно, чтобы преподать кучке  грязных
варваров хороший урок. Они что-то затевают на равнинах в верховьях реки,
зачем-то сплавляют лес. Бред какой-то. Нет, ну скажите на милость, зачем
варварам столько леса? - добавил он с усмешкой.
 
*** 
 
   Лордан, когда ему задали  примерно  тот  же  вопрос,  не  нашел,  что
ответить.  Он  ремонтировал  один  из  тренировочных  мечей,  а   потому
притворился, будто не слышит.
   - Очевидно, - продолжала Эйтли, - будет выслан разведывательный отряд
под командованием - ох, как же его зовут? Имя вертится на яз