Минут через пятнадцать Киссур не выдержал и сказал:

- Словом, вы решили ни во что не вмешиваться.

- Известные трудности, связанные с быстрым принятием решений...
- начал тот.

- Цыц! - сказал Киссур. - Государь Иршахчан за такую длинную
речь укоротил бы вас на голову.

Упоминание о государе Иршахчане видимо смутило присутствующих.
Киссур повернулся к Ванвейлену:

- Значит, люди ойкумены по-прежнему будут убивать друг друга,
когда вашим чиновникам достаточно шевельнуть плавником?

Ванвейлен слегка побледнел:

- Нет, не по-прежнему, - сказал он.

- Что значит - не по-прежнему?

- Видите ли, - мы прилетели сюда три дня назад, связались с
Бьернссоном, который построил очень остроумный передатчик...-

тут Ванвейлен кивнул в сторону яшмового аравана,

- Мы рассчитывали на то, что господин Нан незаметно для всех
явится в столицу, планировали тайные переговоры. И вдруг
Бьернссон сообщает нам, что, если хотим иметь дело с живым
Арфаррой, у нас совершенно нет времени. Наше открытое появление
все изменило.

- Бросьте, - сказал Киссур, - сейчас ойкумена переполнена
колдунами. Одним чудом больше, или меньше - это совершенно
неважно.

- Для ойкумены - неважно, - объяснил Ванвейлен, - а для
галактики - важно. Кошку выпустили из мешка. И теперь, пока
законодатели будут выяснять, может или не может одно государство
вмешиваться в дела другого государства, предприимчивые люди
будут продавать оружие всем, кто за него заплатит. Покупателей
много, рынок большой. Так что, я думаю, через полгода число
участников гражданской войны не уменьшится, а вот вооружены они
будут совсем по-другому.

Киссур нахмурился.

- Вы заметили, - сказал Ванвейлен, - что, когда год назад вы
стали использовать порох и даже динамит, они отнюдь не положили
конец войне, а просто увеличили количество жертв. А у нас есть
штучки посильнее динамита - вы даже представить себе не можете,
насколько сильнее...

- Могу, - сказал Киссур. - Господин Арфарра как-то сказал мне,
что все в истории ойкумены знало расцвет и закат: и право, и
ученость, и свобода: одно только оружие совершенствовалось и
совершенствовалось. И что самое страшное оружие изобретают самые
мирные народы.

- Ну вот, - сказал Ванвейлен, - тогда представьте себе, что
будет, когда наш мирный народ начнет продавать оружие всем, кто
за него заплатит... То есть будут, конечно, запреты...

- Знаю я, - быстро сказал Киссур, - зачем нужны запреты на
торговлю: чтобы те, кто запретил, получали именные калачи от
тех, кто торгует.

- Вздор, - проговорил один из землян на неплохом вейском. - Вы
сможете договориться между собой. История учит, что люди всегда
договариваются между собой, так как это взаимовыгодно. В этом и
состоит историческая необходимость.

- Боюсь, Мэнни, - засмеялся откуда-то сбоку Нан, - что на данном
историческом этапе историческая необходимость торжествует лишь
чудом.

Кто-то фыркнул, а Киссур сказал:

- Так устройте чудо, господин Ванвейлен!

- Зачем? - возразил Ванвейлен. - Как вы сами сказали, что чудеса
в ойкумене происходят повсеместо. В области волшебства -
гиперинфляция. У вас на единицу населения больше пророков, чем у
нас - репортеров, врут они примерно также, и по утверждению
каждой из противоборствующих сторон, войска противника
изготовлены из бобов и шелковых обрезков...

- Вздор, - перебил Киссур, - я не о простых чудесах говорю. Но
вот, допустим, когда четверть века назад вольный город Ламасса
восстал против государя, господин Арфарра взорвал построенную им
дамбу. Полгорода вымело в реку, а остальные ужаснулись гневу
Золотого Государя и прекратили бунтовать. Уничтожьте Ханалая, -
вот это будет убедительное чудо!

Тот, которого назвали Менни, снисходительно откашляся и сказал:

- Вы, молодой человек, несколько упрощенно мыслите. Ханалай -
это не один человек, это целая организация. На его место встанут
другие - Чареника, Ханда...

- Тю, - удивился Киссур, - вы меня неправильно поняли. Одного
Ханалая я вам и сам безо всякого чуда убить смогу. Я и имел в
виду выполоть весь лагерь, чтобы там на пять верст не осталось
целого колоса. Вот тогда ближние бунтовщики пропадут, а дальние
смутятся.

Менни, казалось, потерял дар речи. Это был человек старый и
видом напоминавший хомяка. У него было самое удивительное
украшение изо всех, когда-либо виденных Киссуром. Он не носил
колец ни в ушах, ни в носу, а зато на глазах носил два дешевых
черепаховых кольца со вставленными в них стеклами.

- Как, - сказал он, - вы, господин Киссур, - предлагаете нам,
цивилизованным людям, устроить массовое убийство? Вы понимаете,
что говорите? Это же - женщины, дети, там десятки тысяч людей,
таких же крестьян, как в вашем войске...

- Не женщины, - возразил Киссур, - а так, постельные женки. А
насчет крестьян вы правы. Значит, такая их судьба, что они пошли
в воры и мятежники.

Сбоку нервно хихикнул Ванвейлен.

- Господин министр, - сказал он, - я не скрою от вас, что на
наших самолетах действительно есть очень мощное оружие. Но если
бы я, в минуту умопомрачения, отдал приказание его использовать,
то это было бы последним днем существования моей компании.
Газетчики втоптали бы меня в грязь, демонстранты бы разгромили
мои офисы, конкуренты, пылающие праведным негодованием, призвали
бы бойкотировать мою продукцию, и в доверешение всего я предстал
бы перед судом, как военный преступник, а мой доход пошел бы на
миллионные компенсации родственникам погибших.

Киссур встал и грохнул кулаком по черному столу, отчего ножки
стола нехорошо крякнули.

- Ах вы шакалы, - сказал Киссур. - Готовы продавать нам луки,
при условии, что спускать тетиву будем мы? Лично уничтожить
двадцать тысяч бунтовщиков, - ваша совесть не допускает, а
смотреть, как убивают десять тысяч, и еще десять тысяч, и еще
десять тысяч, - это ваша совесть допускает? Да как такая совесть
называется?

- Такая совесть, - усмехнулся Ванвейлен, - называется
арбитражный суд ООН.

- Мерзавцы вы, - сказал Киссур.

- Человек, - сказал Менни на своем неприятном вейском, -
свободен совершать любые действия, кроме тех, которые наносят
прямой и непоправимый ущерб жизни и здоровью другого человека. И
люди цивилизованные друг друга не убивают. И если бы вы лично, и
Ханалай, и прочие, последовали примеру цивилизованных людей, то
вы бы жили так же мирно, как и мы, - и вам не нужно было бы
называть нас шакалами и мерзавцами...

В это мгновение первый министр одним прыжком перемахнул через
стол, схватил Менни за широкую ботву галстука, и выдернул его из
кресла, как свеклу из грядки.

- Господин министр, - проговорил Менни, не теряя присутствия
духа, - если один человек называет другого человека забиякой, а
другой, в качестве опровержения, лупцует его по морде, - это
никуда не годное опровержение...

- Мать твоя Баршаргова коза, - сказал Киссур, пихнул свеклу
обратно в кресло, повернулся и побежал прочь из проклятого
места. Он хотел было хлопнуть дверью, - но та предусмотрительно
убралась в сторону, а сразу за его спиной стала съезжаться сама.
Киссур пробежал по коридору, у которого пол и стены обросли
каким-то белым пухом с окошечками, и выскочил во двор. Во дворе
всюду валялся крученый бетон и какие-то балки, среди грязи росли
редкие и чахлые пучки травы, а чуть подальше был каменный пруд.

Киссур перескочил через бортик и прыгнул в этот пруд. Землю
покрывал, пополам с грязцой, мокрый снежок, но вода в пруду
оказалось не такая холодная, как хотелось бы Киссуру. На
поверхности воды плавали радужные разводы, и у Киссура сразу
страшно защипало в глазах. Тут он заметил сизые отверстия труб и
сообразил, что этой водой чужеземцы полощут кишки своим машинам,
а для себя, скорее всего, построили пруд где-нибудь под крышей,
чистый и светлый, подобный парному молоку.

Киссур поплавал в пруду некоторое время, а потом вылез на
бережок и пошел куда-нибудь под куст обсохнуть.

Куста он не нашел, а минут через пять вышел к складам на летное
поле. У большого навеса сидели несколько стальных птиц, а под
навесом его дружинники расположились кружком вместе с
чужеземцами.

Люди веселились.

Стол из опрокинутого железного листа был весь уставлен едой.
Киссур тут же заметил, что чужеземцы хранят еду не в котлах и
сосудах, а в круглых одноразовых горшочках с бумажными
картинками. Несколько пустых горшочков уже валялось на земле.
Люди ели и шутили вместе, - бог знает, на каком языке, -
вероятно, на языке еды. Центром общего внимания был Сушеный
Финик: он ухал, как филин, и токовал, как тетерев, а потом вдруг
сцепил руки у губ и завыл, мастерски подражаю шуму садящегося
самолета. Чужеземцы засмеялись, а дружинники повалились от
хохота навзничь.

Киссур подошел к людям: все обернулись и уважительно уставились
на него. Сушеный Финик подставил ему ящик, на котором сидел, и
спросил:

- Почему ты синий? Ты ел?

Тут Киссур вспомнил, что не ел с самого утра, переломил булку и
стал жевать.

- Великий Вей, - сказал кто-то на хорошем вейском, - где это вы
вымокли? Вы что, свалились в водосборник? Это же техническая
вода.

Киссур взглянул на свою руку и увидел на ней синие разводы.

- Они что там, умники, - сказал другой голос, - забыли вас
накормить? Попробуйте вот это.

Киссур оглянулся и узнал пилота, Редса.

Редс взял длинную банку с яркой этикеткой, всадил в нее ножик и
стал открывать банку. Зуб ножика из-за спешки отлетел. Чужеземец
засуетился. Киссур взял банку у него из рук, крякул и своротил у
банки все донце.

- Вот это сила, - сказал чужеземец, выгребая из банки розовое
мясо.

Киссур молча ел.

- Ну, и что вы решили, - спросил тот, первый, который говорил
про водосборник.

Киссур поглядел на него и ничего не сказал. Тот побледнел и
умолк. Киссур вдруг отбросил банку и схватил его за шиворот:

- Я видел тебя в дни бунта в столице! Это ты мне отдал документы
про Чаренику! Ты землянин или человек?

Человек завертел головой, как цыпленок.

- Меня зовут Исан, и я из народа аколь, но я уже год среди
землян.

Это был тот самый маленький начальник стражи, что исчез вместе с
Наном. Киссур, изумившись, отлип от воротника.

- Ты умеешь летать?

Маленький варвар пожал плечами.

- Не думаю, - сказал он, - чтобы меня допустили к экзаменам, но
здесь хозяйничает Ванвейлен, и мне дают потыкать в кнопки.

- Значит, - сказал задумчиво Киссур, - ты ушел из столицы вместе
с Наном.

- Не я один, - сказал маленький варвар, - нас было четверо, не
считая ребенка, денег и оружия, но одного человека вскоре убили.
Нан пришел в Харайн, и мы думали, что он собирается бунтовать
вместе с Ханалаем, но он кое о чем переговорил с яшмовым
араваном, который тоже из этой породы людей со звезд, и мы жили
хуже лягушек, пока за нами не прилетела крылатая бочка.

- Значит, - сказал Киссур, - Нан не был доволен мятежом Ханалая?



Маленький варвар опустил глаза:

- Я бы не хотел говорить плохих слов про господина Нана, но он
был скорее рад, чем огорчен. Он сказал, что всякий, кто сейчас
начнет спасать государство, будет как человек, попавший в
болото: чем больше дрыгаешься, тем быстрее тонешь. И разумный
человек должен подождать, пока все, кто спасают государство,
утонут или вымажутся в грязи, а народ устанет воевать и захочет
только одного: объединиться вокруг человека, при котором был
мир.

- Ты как будто с этим несогласен?

- Думаю, - сказал маленький варвар, - что чиновник должен
спасать государство не только тогда, когда ему это выгодно.

После этого Киссур бродил по острову, пока солнце не стало
клониться к западу. Он еще раз выкупался в холодом, но чистом
море, а потом вернулся и сел у шасси самолета. Вдалеке за
стальным куполом красная машина грызла землю.

Киссур подумал и вынул из ножен меч.

Еще вчера Киссур взмахнул этим мечом: и в стороне обращенной
вниз, отразилась нижняя половина мира, а в стороне, обращенной
вверх, отразилась верхняя половина мира, а по лезвию этого меча
шла дорога на тот свет. Теперь в мече отразились только белые
грязные ноги самолета. Мироздание рухнуло. Дорога в иной мир
больше не пролегала по острию меча, и убить им можно было только
одного человека, а настоящим оружием убийства стали стальные
птицы и разноцветные кнопки.

Кто-то накинул ему на плечи теплую куртку. Киссур обернулся: это
был Сушеный Финик. Киссур сделал знак рукой, - Сушеный Финик сел
рядом и тоже прислонился к шасси самолета.

- Я гляжу, ты нашел с ними общий язык, - сказал Киссур. - Они
очень смеялись, когда ты завопил, как их самолет.

- Да, - сказал Сушеный Финик, - они смеялись, когда я вопил как
самолет и ухал как филин, но я не думаю, что они плакали ли бы,
если б я спел им песню о бое в Рачьем Ущелье. Я не думаю, что
они бы вообще поняли мои песни, даже те из них, которые говорят
по-вейски.

- Спой мне о Рачьем Ущелье, - сказал Киссур.

- Я сломал свою лютню, когда ты убил свою собаку, - ответил
Сушеный Финик.

Они помолчали. Красное солнце садилось в воду, и по бетонной
полосе дул резкий, холодный ветер. Это было очень тоскливое
место на самом краю мира.

- Ты не знаешь, они о чем-нибудь договорились?

- Они сидели еще четыре часа, - ответил Сушеный Финик, - и
по-моему, они все это время только трепали языками. В жизни не
видел людей, которые так много треплют языком! Потом они пошли и
кое-что рассказали нам.

Они рассказали, что Нан и яшмовый араван летят в лагерь Ханалая.
Нан заберет государя, чтобы тот отдал все приказания, какие им
нужно; а яшмовый араван, кажется, хочет остаться и проповедывать
мир и согласие.

И Сушеный Финик скорчил невероятную рожу, показывая, что он
думает о шансах яшмового аравана на успех. Они замолчали и стали
глядеть на красный закат.

- Ты им все правильно сказал, - произнес Сушеный Финик. - Надо
выполоть Ханалая, как сорняк, и тогда в ойкумене наступит мир.
Война с мечом и копьем, конечно, лучше мира, но лучше уж мир,
чем война этим чужеземным оружием.

Шум двигателей заставил его умолкнуть. Один из дальних самолетов
качнулся и выехал на бетонную полосу. С края полосы замахали
флажком. Самолет побежал по дорожке с быстротой страуса,
подобрал ноги и ушел в небо.

- Ладно, - сказал Киссур и поднялся на ноги, - я тут кое-что
придумал, - пошли.

И если вы хотите узнать, что именно придумал Киссур, - читайте
следующую главу.



ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,

последняя.





Государь Варназд не удивился, когда ночью его разбудил шепот
Нана: первый министр теперь часто навещал государя. Покойник
приходил и садился в изголовье. На рассвете он таял. Варназд
рассказывал все, что случилось за день, и спрашивал совета
назавтра. Тот горько плакал, что не уберег государя, и давал
советы.

Поэтому Варназд не удивился, когда Нан разбудил его, но
воспротивился, когда Нан шепотом велел ему собираться.

- Зачем? - возразил Варназд, - вы уже столько раз помогали мне
бежать; а наутро я опять просыпался в этой спальне.

- Вставайте, - вмешался еще один человек, и Варназд,
вглядевшись, промолвил с упреком:

- Яшмовый араван! И вы тоже умерли? То-то сегодня утром
охранники так странно о вас шептались!

- Государь опять плачет ночью? - раздался насмешливый голос, и в
проеме двери показалась круглая, как репа, морда стражника.

- Ого! - промолвил стражник изумленно и потянулся к ножнам.

В руках Нана негромко чавкнуло, охранник сложился пополам, упал
и утих. "Хороший сон," - подумал Варназд.

Кое-как покойный министр уговорил государя одеться. Они
выскользнули в сад и побежали на ровную лужайку за павильоном
Сумеречных Врат. Варназд продрог от росы и холода. Небо
заволокло тяжелыми, как коровье вымя, тучами, деревья от холода
и ветра стучали ветвями, и над деревьями качалась, словно на
паутинке, синенькая звезда. Вдалеке послышался топот всадников.
Нан затолкал Варназда в кусты. На лужайку выехал ночной дозор
повстанцев. До государя донесся обрывок разговора:

- Что с того, что стреляли? В беса надо стрелять серебрянными
шариками, тогда он рассыпается с визгом и вонью.

- Все равно, - возразил другой дозорный - если Арфарру унес бес,
то зачем он прихватил с собой яшмового аравана?

И дозорные проехали дальше. Прошло немного времени, - Варназд
поглядел на небо и увидел, что синенькая звезда, которая висела
над лужайкой, спускается все ниже и ниже, и это не звезда, а
скорее птица. Крылья птицы не шевелились. Одно крыло было с
красным огоньком, другое с синим огоньком. Это была, без
сомнения, родня тем каменным птицам в Зале Ста Полей, что умеют
танцевать и славить государя. Варназду испугался, его стала бить
крупная дрожь. Нан подхватил его на руки, как ребенка. Птица
села. Нутро ее распахнулось. Покойный министр подсадил в нутро
государя и влез сам. Яшмовый араван, к изумлению Варназда,
остался по ту сторону.

- Не покидайте меня, - попросил Варназд.

Нан за спиной его вспыхнул и закусил губу.

- Я должен остаться, - сказал Бьернссон.

- А можно я останусь с вами?

Один из пилотов начал ругаться.

В это время ночной дозор, обсуждавший пропажу яшмового аравана,
повернул назад и увидел впереди за абрикосовыми деревьями синий
свет и услышали монотонное урчание.

- Вперед! - завопил командир дозора.

Мятежники выскочили на полянку. Раздался испуганный вопль, и
гудящая стрела переломилась об обшивку самолета.

- Дураки, - орал старший, - это бес! Стреляйте серебряными
шариками!

- Стойте, - вскричал Варназд, - вы не смеете стрелять в своего
государя, - и полез обратно из кабины.

Два серебряных шарика хряснули, один за другим, об обшивку.

- Братцы, - вопил обрадованно старший дозорный, - серебро его не
берет! Это не бес, а простое железо!

Бьернссон отскочил от самолета и упал в густую траву.

- Взлетайте, - закричал он. Проворный десантник схватил государя
за шкирку и втянул его обратно. Другой человек выскочил наружу с
автоматом в руках и прошелся очередью по дозору. Подхватил
Бьернссона подмышки, швырнул его в кабину и прыгнул сам. Самолет
завыл и взлетел.

- Сидите и не нойте, - сказал десантник Бьернссону. - Вас бы
завтра убили. Бьернссон повернулся к Нану, поглядел ему в лицо
так, словно видел, что у него написано на обратной стороне глаз,
и сказал со странной улыбкой:

- А я думаю, меня убили бы сегодня. И вовсе не Ханалай.

У Нана по спине пробежал холодок.

- Что вы хотите сказать? - спросил Нан каким-то не своим
голосом. Но в этот момент внимание их было отвлечено новым
обстоятельством.

- Это что такое, - сказал пилот, указывая на экран. - Еще один
самолет! Действительно, им навстречу, к лагерю Ханалая, летел
еще один "К-307". Пилот надел наушники.

- Борт семьсот два вызывает борт семьсот восемь. Как слышите.
Прием.

Треск в наушниках, потом голос:

- Слышим отлично.

- Что вы здесь делаете? Вам что, топлива не жалко? После
короткой паузы в разговор вмешался новый голос, на вейском:

- За топливо плачу я. Я хотел убедиться, что все благополучно.
Вдруг вам понадобится помощь моя и дружинников?

"Киссур!" - сообразил про себя пилот. "Господи, это с кем он
летит, с маленьким Исаном? Как бы они не угробили машину."

- Благодарю за заботу, - подавив смешок, ответил пилот, раньше,
чем Нан успел вмешаться. - У нас все благополучно.

- Государь с вами?

- Да.

- А этот... проповедник? Остался внизу?

- Нет, сидит здесь и дуется.

- Это совсем хорошо.

- Исан, - сказал пилот, - вы не боитесь, что эта прогулка
обойдется вам слишком дорого? Вы летаете на самолете не лучше,
чем я скачу на лошади.

- Я не знал, что вы умеете ездить на лошади.

- А я никогда и не пробовал, - съязвил Редс и повернулся к Нану:



- Господин Нан! Прикажите ему возвращаться!

- Может не приказывать, - донесся ответ. - с сегодняшнего дня я
больше не служу господину Нану.

- Это что за шуточки? - заорал пилот.

- Это не шуточки. Я служу в войсках империи. И я подчиняюсь
приказам Киссура.

Тут только до Редса начало доходить.

- Черт побери,