ударство. Теперь вы
убиваете мою мечту о том, как должно быть устроено войско.
Сначала вы доказали мне, что лучше, если чиновники берут взятки.
Теперь вы доказываете мне, что лучше, если воины будут как
женщины...

- Ты подпишешь или нет, - рассердился из подушек Арфарра.

Киссур закусил губу, подписал указ и выскочил вон.



У дверей в сад Киссура встретил Сушеный Финик, один из лучших
его командиров, и человек, в котором храбрости было больше, чем
добродетели.

- Я поспорил с Ханадаром, - сказал Сушеный Финик, - на тысячу
золотых, что ты не подпишешь указа.

- Ты проиграл, - сказал Киссур.

- Этот человек, - сказал Сушеный Финик, - что он тебе такое
наговорил? Или ты думаешь, он действительно хочет мира? Он хочет
понаделать пушек, которые отнимут у нас славу и добычу, и
завоевать Харайн, воюя скорее чернилами, чем мечами! Разве можно
назвать справедливой войну, в которой полководец не рискует
своей головой?

- Эту войну нельзя назвать справедливой, - сказал Киссур, - а
все-таки ты проиграл тысячу золотых.

- Эй, - сказал Сушеный Финик, - ты куда?

Но Киссур уже разбежался и перепрыгнул через забор. Сушеный
Финик сиганул за ним, повертел головой, - Киссура не было видно,
только прачки колотили вальками белье у вздувшегося канала...
"Верно, не хочет показываться на глаза свите после такого
указа," - рассудил Сушеный Финик и пошел к воротам.



А Киссур перескочил пару оград и вышел задами на грязную
городскую улицу. Вечерело. Кое-где белеными стенами торчали
кучки рыхлого снега, и в воздухе, ослепительно свежем после
душных покоев Арфарры, разлилось какое-то весеннее просветление,
и предчувствие войны - веселой летней охоты на мятежников.

Пересекая грязный канал, Киссур на мгновение остановился и кинул
в воду кинжал с белым молочным клинком и золотой рукоятью.

Киссур шел довольно долго, пока не оказался в нижнем городе.
Мимо пронеслы паланкин с закрытым верхом, и Киссур вспомнил, что
сегодня - праздник у Чареники; ах, если б явиться домой под
утро, с тем, чтобы первая его жена не смогла уехать любезничать
при фейерверках и накрытых столах! Нет, это было невозможно. Тут
мысль об угощении у Чареники напомнила ему, что он голоден.

Слева от него мелькнула харчевня: толстая девка красила наружную
стену из летнего в зимний цвет. Киссур нагнул голову и прошел
внутрь.

Харчевня была плохо освещена, и на занавеси напротив входа
висели закопченные бумажные боги. Богов было штук пятьдесят, и
они выглядели недовольными, будучи засижены мухами. Хозяйка
принесла мясо и вино, и подмигнула одной из девиц, сидевшей за
занавеской с закопченными богами. Девица, крашеная под воробья,
пересела по другую сторону занавески на колени Киссура и сразу
запустила лапу в его штаны. Киссур хотел спустить ее под лавку,
но передумал.

Пришли еще сапожник и лавочник, стали потчевать друг друга вином
и историями о привидениях, и спорить - будет война с Харайном
или не будет.

- Да, - сказала девица, - в кои-то веки выпало родиться на свет
человеком, и в какое время! Когда девиз правления меняют через
каждые семь месяцев.

- А что, - спросил Киссур, - при Нане было лучше?

Соседи заворочались. Толстая хозяйка подошла поближе к столу.
Крашеная под воробья девица сглотнула слезу и сказала:

- Не надобно жалеть покойников.

- Совершенно не надобно, - подтвердил сосед, - если их жалеть,
то в шкуре того, кого жалеют, приходят бесы.

Киссур помолчал и выпил залпом кружку вина.

- Не понимаю я указов нынешнего министра, - сказал он. Вдруг
стукнул кулаком по столу и страшно заорал:

- Мерзкая это вещь, - поощрять стяжание!

Хозяйка заведения сказала с чувством:

- Истинная ваша правда! Вот возьмите моих девушек. Мы приписаны
к цеху из поколения в поколение, и всегда цена была справедливая
- две розовых. А теперь начали поощрять стяжание, богачи скупили
все земли, дочери их устремились в столице к постыдному
заработку, и девочки мои совсем подешевели.

Киссур заплатил за мясо, вино и девицу и пошел с ней наверх. У
двери он стал разуваться. Девица сказала:

- Возьми сапоги с собой, а то украдут.

Киссур нашел, что у девицы мягкие бока и нежный живот, и им было
хорошо вдвоем. В каморке пахло рыбьим жиром, и сквозь занавесь
Киссур заметил поминальный портрет. Киссур спросил:

- Это кто?

- Мы договорились, - отвечала девица, - что он выкупит меня из
общего пользования и возьмет в жены, но в прошлом году после
восстания его повесили.

- Я выкуплю тебя, - сказал Киссур.

- Все так говорят, - возразила девица.

Киссур вынул портрет Ванвейлена, зажег свет и стал его
рассматривать. Подумал и сказал:

- Человек, который отказывается убивать других ради общего благ,
вряд ли думает о пользе государства? Он боится, чтобы кто-то
другой не убил его ради общего блага.

- Ага, - сказала девица.

Среди ночи Киссур проснулся: девица тормошила его. Киссур открыл
глаза и услышал стук в дверь.

- Городская стража, - зашептала девица, - беда! Никак тот
лавочник обиделся, что вы ругали господина министра!

Дверь затрещала.

- Откройте! Проверка документов!

Киссур сел в постели. Что документов не было, это еще полбеды.
Но сегодня были именины Чареники! Великий Вей! Киссур представил
себе, какие слова высыпет Арфарра, когда узнает, что первый
министр вместо именин тестя валялся с б...ми!

Девица сунула ему в руки одежду, и он так и выскочил с этой
одеждой в окошко. Сверху заскрипела дверь, замерцал фонарь...
Киссур поскакал стенами и садами. Шестой из садов был пуст, а
дом заколочен.

Киссур стал одеваться, и тут... Что бы вы думали? Оказалось, что
с борозд на кафтане спороты все кружева, и шитый золотом
воротник тоже исчез. Киссур хлопнул себя по лбу и сказал: "Да
эта девка была в сговоре со стражниками! Ночью она просмотрела
мою одежду, не нашла документов, нашла знаки богатства, и
решила, что я - вор!" Киссур проверил меч и нож и подумал, что
достойнее будет ему самому сегодня проучить девицу, нежели
поручать это завтра правосудию, но мысль о скандале, и без того
неизбежном, удержала его. Киссур облизнулся, погладил рукой
воздух и подумал: "Глупая женщина! Если б она не погналась за
грошовой выгодой, она бы жила в шелку и пуху до конца жизни!"

А девица, крашеная под воробья, тем временем лежала в своей
каморке и плакала. Стражники ничего ей не оставили, а еще и
подбили глаз. Дело обстояло в точности так, как полагал Киссур,
но девица ничего не смела возразить, чтобы хозяйка не выкинула
ее в канаву. Девица всхлипывала и вспоминала статного вора в
кружевном кафтане.



Ах, если бы ночные приключения министра на этом кончились!

Но Киссур срубил мечом засохший пенек в саду, воткнул меч в
ножны, перескочил через садовую стену и зашагал к своему дворцу.
Улица была полна лунных теней и богов, прибитых над дверьми.

Киссур прошел два или три квартала, как вдруг насторожился и,
подкравшись, выглянул из-за угла. За углом стояли двое с мечами,
а третий, без меча и в кружевном кафтанчике, испуганно пятился
от них. Пока он пятился, от стены отделилась тень и взмахнула
прутом с веревкой, петлей и сачком на конце. Человек в кружевном
кафтанчике поймался в сачок.

- Эй, - громко сказал Киссур, - рыбак, ты удишь рыбку в
неположенном месте!

С этими словами Киссур вытащил меч и бросился навстречу ночным
рыбакам. И этот поединок Киссура не стоит того, чтобы о нем
долго рассказывать, потому что дело очень скоро кончилось тем,
что одному человеку Киссур перерубил меч у рукояти вместе с
пальцами, а другой кувыркнулся в канал и там сразу же утонул. А
третий утек.

Киссур снял с головы пострадавшего сачок с петлей и увидел, что
это был довольно молодой чиновник, с приятным круглым лицом,
бровями, изогутыми наподобие листа антурии, и большими
перепуганными карими глазами.

- Ах, - сказал чиновник, плача, - спасибо вам, сударь, а то я
был бы уже не жив.

- Пустяки, - сказал Киссур, - терпеть не могу, когда убивают
невинных.

После этого они направились в ночной кабачок и спросили там
закуску и вино. В кабачке у входа висело зеркало. Киссур глянул
в него и с сожалением убедился, что, действительно, кафтан его
безобразно искромсан, и вдобавок, пока он скакал по крышам, на
него налипли все семь разновидностей сора, и даже, кажется, две
разновидности нечистот. Киссур сел за стол, нащупал шнурок на
шее, и молвил с досадой:

- Ба, сударь! У меня украли кошелек! Это жаль, ибо я чертовски
голоден.

Изящный чиновник, - из ведомства обрядов и церемоний, судя по
платью, - оглядел Киссура и участливо спросил:

- Много ли было в кошельке?

- Не знаю, не больше двух тысяч.

Чиновник еще раз посмотрел на Киссура, изумляясь пьяному
хвастовству простолюдина, и подумал: "Глупец! Этот варвар
обрезал и заложил в ссудной лавке кружева с последнего кафтана:
откуда у него быть хоть сотне грошей? А все-таки он хороший
человек". Улыбнулся и сказал:

- Друг мой! Я почту за честь пригласить вас к трапезе.

По приказу чиновника принесли гречневую лапшу с подливой и
ломтиками баранины.

- Эге, да я гляжу, вы мастер есть, - сказал с улыбкой спасенный
чиновник, когда Киссур, крякнув, в один миг опростал чашку, - не
угодно ли еще чашечку?

- Пожалуй, - отозвался Киссур.

Киссур сьел еще чашку, и еще, а над четвертой задумался.
Служаночка перемигнулась с молодым чиновником и шепнула ему:
"Бедняжка, наверное, три дня не кушал! А ведь если его вымыть да
приодеть - будет ничего".

Потом стали пить вино.

- Клянусь божьим зобом, - сказал Киссур, - вы не пожалеете об
этом ужине.

Они разговорились, как друзья, и чиновник много рассказал о
себе. Он сказал, что его зовут Иния, и что он служит в ведомстве
обрядов и церемоний. Но чем гуще становилась ночь, тем печальней
становился Иния. Киссур заметил и спросил его:

- Что вас тревожит? Могу ли я вам помочь?

- Ах, - сказал Иния, - сегодня ночью у меня свидание с одной
достойной дамой: идти мне или нет? Я подозреваю, что это мой
несчастливый соперник нанял тех головорезов, от которых я спасся
лишь благодаря вам.

Киссур улыбнулся и сказал:

- Сударь! Я с великим удовольствием буду сопровождать вас. И
если эта дама так хороша и знатна, как можно думать, глядя на
вас, то верно уж у нее найдется служанка для меня.

Так-то чиновник по имени Иния и Киссур выбрались из кабачка и
пошли темными улицами и ступеньками. Через полчаса они подошли к
белой стене, чиновник свистнул, и Киссур увидел, как сверху
спускается круглая корзина для арбузов. В этот миг луна выползла
из-за тучки, верхушки деревьев и флигелей в саду вспыхнули
призрачным дивным светом, и Киссур с изумлением сообразил, что
это - его собственный дворец. "Ах, засранец, - подумал Киссур, -
что он плел мне про знатную даму? Верно, он бегает к одной из
служаночек Янни."

Иния уже собрался было садиться в корзину, как вдруг вдалеке
послышался цокот копыт. Пустая корзина мгновенно взлетела вверх.
Киссур с Инией бросились в придорожные кусты. Всадники подъехали
и стали стучать в ворота: это были люди из лагеря.

- Ну, - сказал Иния, - теперь будет суета до третьей стражи.
Может быть, пойдем выпьем по чашечке вина?

На соседней улице они зашли в харчевню с двумя сплетенными
тыквами на вывеске, и стали цедить через соломинку подогретое
вино.

- А я, - сказал Киссур, - узнал стену. Это дворец первого
министра. Что же вы говорили о знатной даме? Стало быть, ваша
возлюбленная - одна из служанок первой госпожи?

Иния подмигнул и ответил:

- Сказать по правде, дружище, меня пользует сама госпожа Янни.

Киссур не шелохнулся, а только вынул изо рта соломинку и
спросил:

- Ба! Да это уж не господин ли первый министр велел задать вам
трепку?

- Нет, - ответил Иния, - это один человек из тайного ведомства,
который утолял ее в прошлом месяце.

- А гнева господина министра вы не боитесь? Говорят, он рубит
глиняное чучело с одного удара.

- Так что ж? Я-то не чучело, а человек. Притом волноваться,
согласитесь, следовало не мне, а тем, кто торил дорожку.

- А если первый министр об этом не знает?

- Помилуйте! Каждый лысый чиновник знает, а первый министр не
знает! Да как же он может управлять государством, если не видит,
какой карнавал у него под носом! С чего ему гневаться? Хороший
человек, сам гуляет и жену пускает.

Тут Киссур подумал: "Может быть, этот человек пьян, или врет".

- А видали ль вы самого министра? - спросил он.

- Один раз видал. Был как раз фейерверк у Чареники. Мы
встретились в темной аллее. Госпожа Янни потупила глазки, а
Киссур Белый Кречет поглядел на меня этаким тараканьим глазом, и
говорит: "Ладно! Вот тебе письмо: по этому письму адресат
привезет тебе ковры для госпожи Янни. Только учти, что
официально я к этому письму не имею никакого отношения и тебя
никогда не видел."

Киссур сидел совершенно невозмутимо и вновь потягивал через
соломинку вино. Излишне говорить, что, кем бы ни был человек,
встреченный в темной аллее Инией - это был не Киссур, а
специальный ряженый.

- Стало быть, - спросил Киссур, улыбаясь, - получается так, что
господин министра пользуется женой и ее любовниками, чтобы
устраивать те дела, за которые простому человеку полагаются
топор и веревка? И ни капли не ревнует?

- Думаю, что ревнует. А что ж ему делать? Если он поссорится с
женою и с тестем, то недолго останется первым министром:
Чареника быстро подыщет ему замену.

А Киссур все потягивал через соломинку вино.

- А может, и не ревнует, - задумчиво сказал изящный чиновник
Иния. - Ведь у них, говорят, с государем тесное общение. И в
этой восставшей провинции на него многие обижались за грехи
задним числом. Чего же ему ревновать к женщине?

- Ну что, - сказал Киссур, поднимаясь, - пожалуй, там твоя
корзина опять тебя ждет.



В час, когда открываются храмы и лавки, насмерть перепуганный
сотник из городской стражи прискакал во дворец первого министра
и застал его у ворот: тот о чем-то вполголоса говорил со своим
командиром, Сушеным Фиником, а слуги расседлывали их коней.

Чиновник повалился на колени и, делая большие глаза, запричитал,
что городские шайки распустились, кажется, опять, потому что на
рыночной площади перед самым дворцом Чареники валяются два голых
мертвеца, мужеска и женска пола, и с мужчиной обошлись совсем
по-скотски; и как они там очутились, стража не знает, хотя
смотрела во все глаза; и трупы еще не опознали, и куда их деть?

- Врешь, - возразил Киссур, - не было там ночью стражи.

После этого он сбил плеткой грязь с сапог и велел ему
отправляться под арест, за то, что городская стража ночью хлещет
вино по кабакам, вместо того чтобы охранять площадь.

Арфарре раньше всех доложили о происшедшем, он заплакал и
сказал:

- Если не арестовать Чаренику, он изменит государю! А если его
арестовать, то государю изменят все те, кто связаны с ним!

Велел подать паланкин и, несмотря на отчаяние врача, отправился
ко дворцу Чареники по промозглым улицам.

Что он хотел сказать Чаренике, так и осталось неизвестным,
потому что Чареника его не принял.

В городе во всех подробностях обсуждали, в каком виде были
найдены трупы. Государь был в ужасе. Он знал, что Киссур жесток,
но... И к тому же - Сушеный Финик! Его любимый певец!

А Киссур в первый день напился выше глаз, а во второй явился к
государю и потребовал казни Чареники. Тут государь, любивший и
уважавший Чаренику всем сердцем, не выдержал и выпалил ему в
лицо:

- Нельзя казнить отца за то, что ты убил его дочь!

А еще на следующий день послы Ханалая прервали переговоры с
Арфаррой и внезапно уехали. Арфарре так никогда и не удалось
доказать, что перед отъездом у них состоялось тайное свидание с
Чареникой.



ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой Сушеный Финик ссорится с Шадамуром
Росянкой, а госпожа Идари рождает черного рысенка.



Весной, когда птицы начали вить гнезда и откладывать яйца, белые
и в крапинках, когда гиацинты в императорском саду затрепетали
тоненькими белыми пальчиками, и антурии высунули из чашечек
цветков красные, розовые, синие блестящие язычки, когда знамена
со знаками счастья склонились до земли перед рисовой рассадой, а
поля покрылись нежной зеленой травой, позволяющей держать
конницу на подножном корму, - Киссур отправился в Харайн.

Жена его, Идари, была с ним. Она ожидала ребенка.

Киссур знал о союзе между Ханалаем и "бронзовыми людьми" и не
собирался идти в Харайн там, где его ждали. Он перешел западные
горы, чтобы сначала побеседовать с варварами, а оттуда выйти
Ханалаю в тыл.

"Бронзовые люди", союзники Ханалая, весьма поразили его во время
битвы. Передние ряды их сбросили с себя перед боем всякую
одежду, если не считать золотых и серебряных украшений, вертели
топорами и дико заывали. Но бронзовые их топоры не годились
против ламасской стали, а слушаться начальников они не умели
совершенно. Киссур убил в поединке князька "бронзовых людей" и
взял себе его серебряную кольчугу. Войско Киссура радостно
закричало, а варвары, по невежеству, завопили что-то непонятное.



Арфарра в это время, имея восемьдесят тысяч войска, подходил к
границам Харайна с другой стороны: две армии империи готовились
взять мятежную провинцию в клещи. Дела у Арфарры шли лучше, чем
у Ханалая, потому что он распродал государственные земли и
совершенно оправдал себя в глазах уважаемых людей. Военные займы
ему давали охотней, чем Ханалаю, потому что Арфарра увещевал
так: "Если вы даете займ законному правительству, его можно
предъявить к оплате даже в случае победы бунтовщиков, а если вы
даете займ бунтовщикам, он никогда не будет оплачен в случае
победы правительства". И этот аргумент действовал очень сильно.

Киссур воевал недолго, но удачно, и вскоре осадил столицу
"бронзовых людей" и разбил под нею лагерь, красотою своей
подобный городу, с валами, палатками, кумирнями и рынком позади
лагеря, на котором слетевшиеся торговцы скупали задешево богатую
добычу. Ханалай обрадовался, думая, что Киссур надолго застрянет
перед неприступной цитаделью, но Киссур привез с собой пушечки,
сделанные Арфаррой. При переходе через горы люди его было
побросали пушечки, но Киссур повесил тех, кто это сделал, и
больше пушечек не бросали. Как только пушечки направили на
стены, стало ясно, что город не удержать. Городские торговцы
хотели сдаться сразу, но воины в цитадели, которых эти торговцы
пригласили защищать свой город, сказали, что смерть лучше
бесчестья, а недовольных повесили.

Киссур осадил город, питаясь с окрестной земли и разоряя ее.
Солаты боготворили Киссура и смазывали его следы маслом, и не
меньше почитали жену его, Идари.

Киссур занимался войной, а женщина - хозяйством. Она шифровала
Киссуру письма и считала мешки с кормом для людей и пушечек. В
палатке у нее лежали списки всех воинов, с указанием примет и
привычек, и все, что ни награбили в окресностях, привозили ей
для учета и хранения. Всех людей она знала по имени, чинила им
рубашки и раны, и было замечено, что колдовские зелья,
составленные ее рукой, исцеляют быстрее, а нитки, которыми сшит
разорванный кафтан, несомненно, заговорены. На военном совете
она всегда сидела за занавеской, а иногда и без занавески. Это
она пригласила инженеров и построила дорогу для пушечек.

В самом начале осады Идари родила ребеночка. По лагерю прошел
слух, что она разродилась двойней, и вторым ребеночком был
черный рысенок, который тут же убежал в горы, и теперь
возращается по ночам к Идари, донося обо всем, что делается на
небе и на земле. Многие видели этого рысенка собственными
глазами, а солдаты не имеют привычки видеть то, чего нет.
Завелось обыкновение оставлять рысенку у палатки чашку с
молоком. Часто рысенок выпивал ночью молоко, и тогда хозяин
палатки танцевал весь день вокруг копья и кудахтал, как курица,
снесшая яичко.

В середине лета Киссур взял столицу "бронзовых людей" и повернул
обратно в Харайн. Местный князь сначала обещал ему проход, но,
наскучив миром в княжестве, длившемся вот