и легко побежал вниз по
лестнице.

Киссур выбежал за ворота, но начальника стражи уже нигде не
было. Он свернул в боковой двор: Андарз, упав с коня, лежал у
какого-то черепка и горько над ним рыдал. Его свита столпилась
вокруг в нерешительности. Уже темнело. Киссур сжал покрепче
рукоять боевого топорика и пропихнулся меж людей.

- Куда прешь, - закричал кто-то, и несколько рук вцепились в
Киссура.

Андарз поднял голову.

- Осторожней, - крикнули в толпе. - Арфарра всюду разослал
убийц!

- Приведите-ка его сюда, - велел мятежный министр полиции.

Киссура потащили вперед. Он закрыл глаза и опустил голову. Потом
он открыл глаза. Андарз смотрел прямо на него, и серые глаза
Андарза были полны слез. Под каменной стеной было уже совсем
темно.

- Рысий Глаз, - заорал Андарз на Киссура, - ты что здесь
делаешь? Уже принес ответ от Чареники?

Киссур молчал.

- Я тебя куда послал? А ты пошел с толпой черепки бить?

- Господин, - тихо ответил Киссур, - вы забыли дать пропуск
через передовые посты.

- Выдать ему пропуск, - распорядился Андарз, - и десять палок за
опоздание. Ответ Чареники к утру должен быть у меня.

Андарз повернулся и ушел.

Киссура разложили на малых козлах, всыпали десять палок и выдали
пропуск.

- В Залу Пятидесяти Полей, - распорядился Андарз.

Когда всадники проехали уже три или четыре улицы, племянник
Андарза тихо наклонился к его уху и прошептал:

- Дядюшка, вы поняли, кто это был?

Андарз страшно осклабился в темноте и ответил:

- Мне нет никакой пользы убить этого человека сейчас. А теперь
он вернется во дворец и еще успеет перед смертью сделать для
меня много добрых дел; может быть, убъет Чаренику.

- А он не опасен? - возразил племянник.

- Наоборот! Дворец защищают разве что сорок лавочников. Если он
отговорит государя от сдачи, что может быть лучше?



На полпути к Зале Пятидесяти Полей господин Андарз встретил
господина Нана. Они слезли с коней и расцеловались на глазах
народа. Обратно народ их не пустил: принесли откуда-то стол,
обломали ножки, посадили обоих министров на стол и понесли на
руках. Господин Андарз вскочил на ноги, разодрал на себе
шелковую рубашку, обнажив красивую, цвета миндаля грудь, и
закричал:

- Граждане! Я всю жизнь лгал и всю жизнь был рабом. Сегодня я
счастлив, потому что я с вами. Если я завтра умру, я умру
свободным!

- Эка, - сказал кто-то внизу, - это, оказывается, он был рабом.
А кто комаров под столицей развел?

В столице последние годы прибавилось комаров: они родились на
болотах, в которые по совету Андарза было превращено все
левобережье.



Перед Залой Пятидесяти Полей были каменные помостки для храмовых
представлений. У помостков народ бил глиняные изображения
яшмового аравана Арфарры, помошника бога-покровителя тюрем.

К Нану выскочил командир его личной охраны, варвар из
"красноголовых", и зашептал что-то ему на ухо, время от времени
кивая на крытый мост, ведший через пруд ко второму этажу. Нан
слегка усмехнулся и громко сказал:

- Вы правы, сударь! Почему бы вам не охранять Добрый Совет? Это,
воистину, важнее меня!

В зале Шимана Двенадцатый расцеловался с Наном:

- Господин Нан! Небо избавило вас из когтей негодяев и колдунов,
чтобы давать нам советы! Разве мы, люди цехов и лавок, понимает
дальше своей лавки? Сколько мы уже совершили по скудоумию
ошибок! Направьте же нас на истинный путь!

Господин Нан прослезился и молвил собравшимся:

- Злые люди обманули государя и держат его в плену! Кто такой
этот Киссур? Ставленник Мнадеса и последняя опора дворцовых
чиновников! А человек, выдающий себя за Арфарру? Вообще
самозванец, - его зовут Дох, он был арестован в Харайне за
казнокрадство, бежал из тюрьмы и мошенничал в столице!

Эти сведения породили всеобщий восторг, а господин Нан
продолжил:

- Граждане! Помните - революция должна быть человечной! Помните
- истинная человечность - не в том, чтоб, спасая одного, губить
тысячи, а в том, чтобы спасти тысячи, хотя бы и пожертвовав
одним человеком.

Граждане! Я слышал на улице крики о том, что всякий излишек
оскорбляет бога, и что богачи не могут быть добродетельными. Те,
кто это кричит - провокаторы и агенты Арфарры! Граждане!
Истребляйте провокаторов железной рукой и раздавайте народу
больше хлеба и мяса!

Обе эти рекомендации были приняты единогласно. После этого
совершили молебен об удачном исходе революции, и Нан, Андарз и
Шимана, пешком сквозь толпу ликующего народа отправились на обед
в белокаменный дом Шиманы, стоящий чуть в стороне от рыночной
площади.

Площадь кишела народом, торговцы сгинули, переломанные лавки
были нагромождены одна на другую.

- Великий Вей, - негромко спросил Нан, - что с площадью? Арфарра
разорил рынок?

- Нет, - сказал Шимана, но люди нашли, что здесь лучше говорить.



- Если государь подпишет конституцию, - сказал Нан, - как мы
поступим с Киссуром и Арфаррой?

- Как можно, - возразил один из спутников, - вводить в действие
конституцию, не расправившись с ее врагами?



После света, толпы и криков Нан очутился в небольшой,
двуступенчатой комнате, в глубине сада. Комната, как и два года
назад, была завешана красными циновками. В глубине команты
по-прежнему сидела пожилая женщина, писаная красавица, и ловко
плела циновку. Нан и Андарз совершили все подобающие поклоны, а
толстый Шимана стал на колени и некоторое время целовал ей ноги.



- Что, Нан, - спросил тихо Андарз, начальник парчовых курток, -
вы по-прежнему опасаетесь быстрых перемен?

Нан ответил:

- Ничто не бывает дурным или хорошим само по себе, но все -
смотря по обстоятельствам. Все мысли чиновника должны быть о
благе народа. Если в стране самовластие - он использует
самовластие. Если в стране революция - он использует революцию.

Шимана встал с колен и хлопнул в ладоши: вооруженные люди внесли
прездничную еду, поклонились и пропали. Между прочим, на
серебряном блюде внесли круглый пирог-коровай. Шимана разрезал
пирог на три части и с поклоном положил Нану на тарелку кусочек
пирога. Нан взял другую треть пирога и с поклоном положил ее на
тарелку Андарзу, а Андарз, в свою очередь, поднес кусочек пирога
хозяину. После этого гости приступили к трапезе.

- А что, - спросил Нан внезапно, - я видел, как на площади народ
теребил этого негодяя Мнадеса, и потом встречал обрывки Мнадеса
в разных местах. Как вы об этом полагаете?

- Я об этом полагаю, - отвечал с важностию Шимана, - что это
дело божие.

Нан взглянул в глаза еретика и с удивлением обнаружил, что они
совершенно безумны.

- Великий Вей, - сказал с тоской министр Андарз, - они разбили
все вазы из собрания Мнадеса. Последние вазы Ламасских мастеров!
И знаете, кто это был? Только лавочники, ни одного нищего! Нищие
завидут лавочникам, а не министрам! Все разбили, и кричали при
этом: "Кто украдет хоть ложку, будет повешен!"

Шимана не удержался и сказал:

- Это автор памфлета о "Ста вазах" растравил им душу. Если бы не
этот памфлет, о вазах бы не вспомнили.

Это было жестоко: многие знали, что автором памфлета о "Ста
Вазах" был сам министр полиции.

- Эти вазы, - сказал Андарз, - спаслись при государе Иршахчане,
когда дворец горел три месяца. А знаете, что эти лавочники
сделали потом? Попросили заплатить им за шесть часов работы!

Наконец глава еретиков, беглый министр полиции и народый министр
закончили праздничный обед. Андарз едва притронулся к еде. Перед
глазами его стояли печальные и немного удивленные глаза зверей
на раздавленных черепках. Он едва сдерживал себя, чтоб не
разрыдаться и чувствовал, что что-то непоправимо оборвалось в
мире.

Подали чай.

- Что мы будем делать, - сказал Нан, - если государь не подпишет
конституции?

Еретик Шимана подозвал мальчика с розовой водой, вымыл в воде
руки и вытер их о волосы мальчика.

- Мне было видение, - сказал Шимана, что государь Миен жив.

Государь Миен, напомним, был старший брат царствующего государя
Варназда, тот самый, которого монахи-шакуники подменили
барсуком. Вдовствующая государыня дозналась об этом и казнила и
барсука, и монахов.

Шимана хлопнул в ладоши: одна из дальних циновок приподнялась, в
глубине комнаты показался человек. По кивку Шиманы он подошел
поближе. Ему было лет тридцать на вид. Простоватое лицо,
подбородок скобкой, глаза широко расставлены и чуть оттянуты
книзу. Самое смешное, что человек и вправду несколько походил,
сколь мог судить Нан, на казненного юношу.

- Как же вам удалось спастись, - спросил Нан, - и где вы были
эти одиннадцать лет?

- Я, - сказал человек, по-детски выкатывая глаза, - был
предупрежден о замыслах монахов, и лежал в постели, не смыкая
глаз. Когда монахи, превратив меня в барсука, хотели меня
задушить, я выскочил и утек через очаг. И, - запнулся
государь-барсук, - я бегал по ойкумене одиннадцать лет,
уязвляясь страданиями народа, а неделю назад мне во сне явилась
матушка Касия, и сказала: "Сын мой! Иди в храм красных циновок и
потри там голову об алтарь, - Единый Господь простит тебя, и
твой облик и твой престол будут возвращены тебе".

- Я, - прибавил человек, с надеждою глядя на Нана, - буду
хорошим государем. Я видел страдания народа.

Расколдованный барсук поцеловал руку Шиманы и удалился.

- Ну что? - спросил с надеждой Шимана.

- У него неплохие манеры, - сказал Нан.

- Нет такого идиотизма, - сказал министр полиции, - которому бы
народ не поверил.

- Политика, - сказал Нан, - это искусство говорить языком,
доступным народу. От их речей, - и он кивнул куда-то в сторону
залы Пятидесяти полей, - народ скоро соскучится, а про барсука
он понимает.

- Вот, - сказал Шимана, - и я то же думаю. Если государь не
подпишет конституции... Хотел бы узнать ваше мнение: что мне
делать с расколдованным барсуком?

- Заколдуйте его обратно, - фыркнул Нан.





Меж тем делегация Доброго Совета пожаловала во дворец. Государь
наотрез отказался видеть этих людей. Киссур стал настаивать; с
государем случился припадок астмы. Делегацию, в особом зале,
принял Злой Совет. Глава делегации, пожилой старости цеха
красильщиков, зачитал длинный шелковый свиток.

Староста был испуган великолепием дворца и отстутствием
государя. Конечно, он был человек рассудительный, в оборотней не
верил, днем, во всяком случае... Но кто его знает? Какой
страшный старик с золотыми глазами!

Киссур стоял, презрительно выпятив губу. Спина Киссура болела от
побоев, а душа... Великий Вей! Киссуру казалось, что все смотрят
на него, как на труса. Он бежал! Кинулся в воду, как карась!
Правда, он убил нескольких человек, Киссур не считал, скольких
именно. Но он бежал, а не умер за государя! А почему? Да потому,
что сам бой был несправедлив! Справедливый бой - это тогда,
когда военаначальник бьется с военачальником, а дружинник - с
дружинником! Дружина не будет служить сеньору, который не
дерется впереди, и сеньор никогда не потерпит, чтоб самый
богатый противник достался какому-нибудь простолюдину. А здесь?
Что за подлый бой!

Не только Андарз, негодяй и взяточник, не думал быть впереди, но
сама головка мятежа заседала в городской префектуре и
занималась... бог ее знает, чем она там занималась? Если
шестьсот человек сошлись вместе, и это не войско и не пирушка,
то разве можно понять, зачем они сошлись вместе?

Делегат окончил чтение, Киссур посмотрел на свиток и сказал:

- А ну-ка отдайте мне этот свиток!

- Он его разорвет! Не давай! - зашипел один делегат другому.

- Клянусь божьим зобом, - зашипел Киссур, - обязательно разорву,
и на одном конце повещу Нана, а на другом - Андарза!

- Трудновато это будет тебе сделать, - заехидничал лавочник, -
потому что в твоем войске - двадцать варваров, а в нашем, - весь
народ.

Киссур усмехнулся и сказал:

- По трем причинам войско терпит поражение. Во-первых, когда
военачальники больше хотят свести счеты друг с другом, чем с
врагом. Во-вторых, когда, победив, воины, в погоне за добычей,
перестают слушаться полководца и становятся уязвимыми. В-третьих
- из-за зависти богов. Оттого же, что в одном войске больше
народу, а в другом - меньше, поражения не терпят никогда.



После этого краткого обмена мнениями делегацию выпроводили вон,
а государственный совет удалился на совещание.

Господин Лай наклонился к уху господина Чареники.

- Проклятый старик, - сказал Лай, - он предсказал сначала бунт,
а потом - конституцию. Он хоть скажет, что делать дальше.

- Он, - холодно сказал Чареника, - предложит нам согласиться на
всенародные выборы и на суд присяжных.

- Но тогда суд обвинит его... и тут же Лай прикусил язык,
сообразив, что, как ни странно, именно Арфарре, да и Киссуру,
конституционный суд не может предъявить ни одного обвинения.
Более того, если речь зайдет о пересмотре несправедливых
приговоров, приговор Арфарры будет отменен первым. Что и
Чаренике, и Андарзу, и Лаю, и Хардашу, и даже самому Шимане
Двенадцатому есть за что давать ответ: а отшельника Арфарру
упрекнуть не в чем! И, конечно, нет никакого сомнения в том, что
при всенародных выборах тысячи крестьян ойкумены проголосуют за
своего бога, яшмового аравана Арфарру.

Чареника увлек Лая в сторонку и что-то зашептал на ухо.

Киссур поддержал Арфарру, которому было тяжело подниматься по
ступенькам.

- Советник, - сказал Киссур, - позвольте мне повесить Чаренику!
Он предал государя! Андарз посылал к нему какого-то Рысьего
Глаза, а Чареника ничего об этом не сказал!

- Предоставь это дело мне, - промолвил Арфарра.



Члены Совета взошли в Голубую Залу. Арфарра сел в кресло о шести
ножках, с рысьими головками по краям. Полуприкрыв глаза, он
думал о том, что про Киссура говорят, будто варвар навел порчу
на государя. Что народ истолкует припадок астмы как
подтверждение этому, и что государь это знал, а все-таки с ним
случился припадок.

- Что вы думаете по поводу конституции? - спросил его Чареника.

Арфарра улыбнулся и пробормотал, что сначала хотел бы узнать
мнение других.

- Омерзительная бумага, - сказал некто господин Харшад, один из
ближайших друзей Чареники и председатель Верхнего суда.

- Ба, - вскричал Киссур, - но вас не было в зале с делегатами,
когда вы успели ее прочесть?

- Великий Вей, - сказал с достоинством господин Харшад, - зачем
я должен ее читать, когда один из авторов ее - этот циник и
негодяй Андарз? Разве простит он нам, что мы остались верны
государю?

- Ах да, - сказал Киссур, - вы же сами подписали такую бумагу
три дня назад, когда хотели зарезать меня в государевой спальне.



Арфарра не выдержал и молча схватился за голову.

- Господин Киссур, - сказал Чареника негромко, - положенье
опасное. Хорошо бы человек, преданный государю, проверил посты
вокруг дворца. Не сделаете ли вы это?

Киссур поднялся, щелкнул гардой о ножны.

- Ладно, - сказал он, - пойду проверю посты.

Киссур ушел, и Чареника опять спросил:

- Что вы думаете по поводу этих требований?

Мнение Арфарры сильно зависело от уровня воды во рве с ручными
утками, который он на месте Андарза спустил бы в два дня. Он
улыбнулся и пробормотал, что действовать подобает сообразно
обстоятельствам, а не мнениям.

- Я думаю, - воскликнул господин Чареника, - что пока среди
мятежников находится этот негодяй Андарз, и речи не может идти о
переговорах. Это человек, составленный из преступлений и
всяческого воровства; из- за него тысячи верст плодородных
земель под столицей превращены в болото. А Чахарский мятеж!
Андарз получил деньги для оплаты войска за два дня до штурма, а
раздал их через два дня после! А во время штурма он нарочно
положил половину войска, чтобы деньги убитых достались ему! У
господина Нана обо всем этом были бумаги - теперь они у вас,
господин Арфарра. Достаточно огласить их в народном собрании, и
народ отвернется от Андарза.

- Боюсь, - сказал Арфарра, - что народ не обратит на это
внимания.

- Как же не обратит, - возразил Чареника, - когда они уже
умудрились запретить этому негодяю штурмовать дворец! Кое-кто,
господин Арфарра, распускает вздорные слухи о том, что у вас нет
документов господина Нана, и что завтра господин Нан сам
предъявит эти документы в собрании! Ходят слухи, что вы тайно
заказали у дворцового резчика копии двух печатей, овальной и с
пеликаном, которые Нан тоже держал в сундучке! Лучший способ
опровергнуть эти сплетни - принести сюда документы об Андарзе.

- А вы как думаете? - спросил Арфарра другого советника,
господина Лая.

- Я ничего не думаю, - ответил советник, - пока не увижу
документов об Андарзе.

Арфарра обвел глазами всех сидевших за столом: все одиннадцать
смотрели на него, как коза на капусту.

- Хорошо, - сказал господин Арфарра. - Отложим заседание до
вечера. Вечером, в присутствии государя, я оглашу эти документы.



Господин Арфарра улыбнулся, встал, и вышел из Голубого Зала,
чувствуя себя в точности, как сазан на сковороде.





Обед в комнате, обтянутой красными циновками, продолжался.
Унесли вторую перемену, третью, и перед гостями в теплых
глиняных чашечках задымилась "красная трава", а стол покрылся
серебряными корзиночками, наполненными сладостями пяти видов и
десяти вкусов.

О претенденте больше не было сказано ни слова, и было видно, что
Шимана не очень-то доволен теми словами, что были сказаны.

Шимане принесли какую-то бумажку. Он прочитал ее, пожевал
пухлыми губами и сказал:

- Господин Нан! Народ требует суда над теми, кто высосал его
кровь и мозг. Я не скрою от вас, что Чареника - мой давний враг,
и мне приятно знать, что мои враги - отныне враги народа. У вас
есть папка на Чаренику и прочих: почему бы не зачитать ее завтра
в соборе?

- Не знаю всех обстоятельств, - осторожно сказал Нан, - может
быть, эти документы уже у Арфарры.

Шимана пошевелил свою чашечку.

- Ужасно, - сказал он. У этих, на площади, язык без костей!
Станут говорить, что вы, мол, уже договорились с Арфаррой,
купили свою жизнь ценой этих бумаг.

- Не думаю, - поспешно сказал начальник парчовых курток Андарз.
- Там целая папка касается меня, и если б эти документы были в
руках Арфарры, он бы нашел способ зачитать эту папку прямо с
трибуны собрания.

Нан молчал. Шимана помахал принесенной бумажкой.

- Шесть часов назад, - сказал он, - в Голубом Зале самозванец
Арфарра предложил государю восстановить вас в должности. Негодяй
Чареника так и закричал: "Нан и Арфарра сговорились за счет
блага народа"!

Нан молчал.

- Все дело упирается в документы, - нетерпеливо сказал еретик. -
Что скажут, если вы откажетесь их огласить? Скажут, что вы еще
надеетесь на примирение с дворцом!

Внезапно Нан вынул из рукава записку и протянул ее Шимане.
Записку ему бросил в толпе какой-то из агентов Арфарры. Арфарра
предлагал меняться: Нан отдает сундучок с документами, а взамен
получает сына.

Андарз всплеснул руками:

- Какая дрянь! Отдайте ему бумаги!

Шимана внимательно прочитал записку и порвал ее.

Первый министр побледнел от бешенства.

- Вы думаете, - сказал он, - мы достаточно сильны, чтобы уже
ссориться?

- Ничего Арфарра с вашим сыном не сделает, - возразил Шимана. В
крайнем случае отрежет... чтобы тот не мог быть императором.

Слово, употребленное еретиком, было непозволительно грубым.

- Я думаю, господин Шимана, - сказал Андарз, - что сын Нана и
государевой кузины, - единственный, помимо государя, ныне живой
отпрыск государева рода, и вам стоит упомянуть об этом на
вечернем заседании. А господин Нан за это отдаст бумаги,
касающиеся вашего врага Чареники.

На этом и порешили.



Нан и Андарз откланялись и покинули комнату с красными
циновками. Шамана остался наедине с писаной красавицей. Он
поклонился и сказал:

- Документы - бог с ними, можно повесить Чаренику и без
документов. Но вот что важно: чтобы Нан навсегда порвал с этими
людьми из дворца и сам добивался их гибели. Кончилось время
мира!

- Дурак! - сказала женщина, - народ повесит Чаренику за его
преступления, а за какие преступления повесишь ты