теперь богачи
поставили станки и разорили их, торгуя тканью, запрещенной
обычаями, слишком роскошной и вызывающей зависть. Нынче в
ойкумене на одного крестьянина приходится четыре торговца!

Государь! Если в ойкумене на одного крестьянина приходится
четыре торговца, значит, скоро на одного торговца будет
приходиться четыре повстанца!

Весь мир только и смотрит на первого министра!

Разве не стыдно: он начал носить часы - все стали носить часы.
Он начал пить по утрам красную траву, - все кинулись
обезъянничать. Оно было бы смешно: только из денег, вырученных
от продажи непредписанного напитка, половина оказалась в кармане
министра, половина пошла на распространение гнусной ереси!

А эта история с Компанией Восточных Земель? Мыслимое ли дело,
чтобы кучке частных лиц предоставлено было право торговать и
воевать! Разве кто-либо, кроме воинов государства, имеет право
воевать и грабить? Душа болит при мысли, что сокровища, добытые
храбростью солдат, пойдут на уплату дивидентам людям с длинным
умом и короткой совестью!

Камни ойкумены рассыпаются от горя, птицы плачут на ветвях
деревьев, глаза людей наливаются красным соком...

Киссур говорил и говорил... Золотое солнце на бронзовой петле
достигло полуденной отметки, завертелось и засверкало. Киссур
кончил, поклонился и отдал жезл. Кто-то из чиновников помельче
хихикнул. Господин Мнадес, управляющий дворца, стоял белее, чем
вишневый лепесток, два секретаря подхватили его под руки, чтоб
он не упал. "Откуда эта дрянь взялась" - думал Мнадес. Он
понимал, что сейчас предполагает первый министр, щедрый на
подозрения...



Киссур не узнал Нана. Нан, однако, узнал Киссура. "Великий Вей"
- подумал Нан. "Вот он - сюрприз господина Мнадеса. Мнадес
где-то откопал этого дурачка, и натаскивал его два, три месяца.
Умно - ни слова о дворцовых чиновниках. Ну что ж, Мнадес - не
хотите мириться - не надо".

Первый министр выступил вперед.

- Право, - сказал он, - какое красноречие! Господин чиновник
белил доклад и перебеливал, - а образы льются в беспорядке,
словно сочинено сегодня ночью! Господин чиновник ссылался на
мнение птиц и зверей. Увы! Тут ничего не могу возразить: сошлюсь
на факты.

Нан прочитал доклад целиком, включая раздел о дворцовых
чиновников. После него заговорил министр полиции Андарз. Начал
он с того, что рассказал о проделках Мнадеса: и о "волчьей
метелке", и о чахарских шуточках, и о верхнекандарских рудниках,
и о зиманских лесопилках, а кончил обвинениями в такой мерзости,
что у некоторых чиновников покраснели ушки.

Никто не ожидал подобной точности.

Андарз кончил: Мнадес бросился к аметистовому трону.

Варназд вскочил.

- Прочь, - закричал государь, - вы арестованы!

Стража подхватила старика и поволокла вон из залы. "Все, -
сказал себе Андарз, - вазы будут мои".

Вслед за Мнадесом из залы незаметно выскользнул чиновник по
имени Гань. Он скакнул на балюстраду и принялся ворочать медным
зеркальцем. Человек на Янтарной Башне углядел зеркальце и достал
из кармана еще одно. Через две минуты новость была известна
господину Шимане Двенадцатому, господину Долу, господину Ратту и
иным. Через десять минут курс акций Восточной Компании стал
стремительно расти. Рынок решил, что увольнение Мнадеса означает
скорую войну на востоке, а грабеж тамошних земель и последующее
ими управление прямо считалось в главных будущих доходах
компании.

В это же время некто господин Гун вбежал в печатную мастерскую,
махнул платком и крикнул:

- Давай, - с пятым разделом!

Наборщики побросали кости (вина им в этот день не дали) и
запрыгали к станкам; чавкнул и пошел вниз пресс, зашумели
колеса, из-под пресса вылетел первый лист нановой речи - без
сокращений.





Во дворце, в зале Ста Полей, чиновники в золотых платьях с
синими поясами зажигали курильницы окончания спора. В облаках
дыма замерцали Сады и Драконы. Четыреста людей стояло в зале, и
все, как один, теснились подальше от Киссура. Киссур растерянно
оглянулся: если бы не пустота вокруг, можно было б подумать, что
никто не заметил его речи! Киссур ожидал чего угодно, но только
не этого!

Государь Варназд, в маске мангусты, поднялся и совершил
возлияния предкам. Государь сказал:

- Благодарю всех за поданные доклады. Я буду размышлять над ними
день и ночь.

Государь Варназд удалился во внутренние покои. Кивком головы он
пригласил первого министра следовать за собой. Дворцовая стража
в зеленых куртках и белых атласных плащах окружила Киссура. Его
повели за государем.

Воздух переливался из зала в зал, на мгновенье над галереей
показался кусочек неба, солнце залило зеркала. На стенах,
завешенных гобеленами, танцевали девушки, шептались ручьи,
крестьяне сажали рис... Великий Вей! Как хороша жизнь!
"Интересно, будут меня пытать или нет?" - подумал Киссур.

Наконец пришли в огромный кабинет. Государь все еще стоял в
нешитых одеждах, с ликом мангусты. Глаза первого министра были
почему-то безумны. Киссура поставили перед Варназдом и Наном;
придворные боязливо жались к стене.

- Господин министр, - сказал государь, обращаясь почему-то к
Нану, - ответьте мне на несколько вопросов. В Харайне ограбили
караван с податями, посланный тамошним араваном. Чьих это рук
дело?

- Государь, - сказал Нан, - никакого каравана не было. Араван
Харайна не сумел собрать податей, послал носильщиков с пустыми
тюками и разыграл будто-бы грабеж. Мне не хотелось тревожить вас
пустыми слухами.

- В горах Харайна, - продолжал государь, - жил отшельник,
которого четверть века назад звали араваном Арфаррой. Вам
зачем-то понадобилось вытащить покойника из могилы и привезти
для казни в столицу; неужто вы так мстительны?

- Государь, - воскликнул Нан, - этот отшельник - просто
сумасшеджший; и в столицу его привез не я, а господин Мнадес: он
хотел посмотреть, не поможет ли ему умалишенный, потому что на
людей с рассудком и совестью он уже не мог положиться!

- В это время в Харайне, - третий раз заговорил государь, - был
ваш бывший секретарь, Шаваш. Скажите - приказали вы ему искать
Киссура Белого Кречета?

- Конечно.

- А почему вы приказали его убить?

- Государь! Это клевета!

Тут государь, не в силах сдержать гнев, сорвал с лица маску
мангусты. Киссур вытаращил глаза и отступил на шаг: он узнал
садовника Луха!

- Государь, - сказал Нан, - этого человека натаскал Мнадес, но
он не верит и не может верить в то, что говорит. Он всю жизнь
искал отомстить убийце отца, Арфарре, а отец его бунтовал и
против империи, и против собственного государя. И начал его отец
с разбоев и убийств, а кончил утверждением, что править страной
должен не государь, а совет, избираемый народом! Ему ли ругать
"красных циновок"!

Государь осклабился и ударил первого министра по лицу ладонью,
выкрашенной хной: на лице Нана остался красный след. Государь
ударил еще, и еще, а потом схватил тяжелый жезл и стал бить как
попало. Чиновник пошатнулся и встал на одно колено. Никто не
осмеливался препятствовать Варназду, коль скоро сам министр не
сопротивлялся. Государь бил и бил его, пока чиновник не упал
наземь. Государь ткнул его сапогом в бок. Чиновник не
шевельнулся. Только тогда подошли люди в парчовых куртках и
поволокли первого министра из залы.

Киссур шагнул навстречу стражникам и сказал:

- Ты обманул доверие государя, негодяй!

Нан открыл глаза и встряхнулся.

- Щенок! Я никогда не приказывал тебя убивать!

- Чем ты это докажешь?

- Тем, что ты жив.

Все вокруг попрятали глаза, потрясенные. Старый сановник, Дамия,
шагнул вперед:

- Государь! Не верьте гнусной интриге! Не совершайте
непоправимого!

Тут же он был арестован.





Часть вторая

РЕВОЛЮЦИЯ



ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой чернокнижник Арфарра, сделав из бумаги
соглядатаев, подсылает их на собор красных циновок.



Первым человеком во дворце, который осмыслил происшедшее, был
министр финансов Чареника. Точнее, он осмыслил выгоду, которую
можно извлечь из происшедшего, совершенно пренебрегши старинной
поговоркой: "Преследующий выгоду не постигнет планов Неба."

Во исполнение своего плана он первым делом посоветовал
начальнику ведомства справедливости, министру полиции Андарзу
перекрыть все семь выходов из дворца. Пока Андарз отдавал
соответствующие распоряжения, Чареника увлек в укромный уголок
своего секретаря, который имел привычку кувыркаться во взглядах,
а совести не имел, и сказал:

- Я полагаю, что курс акций Восточной Компании ни с чем не
сообразен, и, как только станет известно об аресте Нана, на
бирже начнется паника. Думаю, что если во избежание нелепых
слухов перекрыть все отверстия из дворца, то можно продать за
баснословную цену бумаги, которые завтра будут стоить меньше
подписи казненного. Потому что, поистине, сказано: умный человек
не отдает другим то, что может приобрести себе.

- О господин, - сказал секретарь, кланяясь, - я постиг ваш план,
и он гораздо глубже, нежели вы сказали.

- Вот как? - спросил Чареника.

- Несомненно, - сказал секретарь. Ибо всем известно, что Шимана
Двенадцатый и прочие еретики составлены из алчности и
преступлений разного рода. Когда станет известно об аресте
господина Нана, бумаги компании не будут стоить ничего. Если,
однако, внушить Шимане через двойных агентов, что все
произошедшее - не более чем комедия, придуманная Наном для того,
чтобы сбить курс, которому он давно пугается и расправиться с
некоторыми людьми, тогда Шимана и "красные циновки", бесспорно,
скупят эти бумаги. После этого компанию можно будет
ликвидировать, а с Шиманой поступить по обстоятельствам.

- Поистине, - воскликнул Чареника, который полгода назад
насмерть поссорился с Шиманой из-за верхнеканданских рудников, -
ты угадал мой план!

После этого министр финансов вновь отыскал министра полиции
Андарза, увлек его в уединенную беседку и начал так:

- Это очень плохо, что государь ударил первого министра, потому
что у государя чувствительное сердце, и ему будет совестно
увидеть человека, которого он избил, поверив клевете проходимца.



Чареника имел в виду продолжить, что ни арестованный министр, ни
клеветник-проходимец не может быть первым человеком в
государстве, и что первым человеком должен стать он, Чареника.

Министр полиции сказал:

- Напротив, государь, как человек тонко чувствующий, поймет, что
если бы Нан поднял руку, чтоб защититься, то весьма многие в
кабинете поспешили бы ему на помощь.

Чареника замер: все-таки этот Андарз в своем бесстыдстве заходил
слишком далеко. Но он вздохнул и сказал, что не видит ничего
страшного в происшедшем. Арест Мнадеса и прочих грязных людей
есть, несомненно, победа. Что же до ареста Нана - то слова того
выскочки либо клевета, либо станут клеветой. У господина Нана
слишком много друзей, и Небо, без сомнения, покарает их, если
они проявят неблагодарность к другу. Андарз согласился с ним,
ибо, хотя он не очень хорошо представлял, что может сделать
Небо, он очень хорошо представлял, что могут сделать бумаги из
личного сейфа первого министра.

Тут в беседку прибежал секретарь Чареники и еще несколько членов
Государственного Совета. Они сказали, что государь подписал указ
о назначении Киссура первым министром, а Киссур потребовал
первым делом освободить какого-то очередного Арфарру и вместо
того, чтобы пытаться приобрести благоволение окружающих,
поскакал за этим сумасшедшим. Чареника сказал, что, без
сомнения, воскресший старец поведает государю множество
занимательных вещей о деревянных гусях и бездонных кубышках,
после чего Киссур станет в глазах государя пылью и прахом, и
государь тут же разорвет свой указ.

Андарз сказал, что это так, но если по каким-то причинам
государь не разорвет указа, то сразу же начнется церемония
вступления в должность, и во время обхода крытой дороги Киссура
будут сопровождать двадцать "парчовых курток" с церемониальными
мечами, и что вместо церемониальных мечей у них будут настоящие.
Кое-кто содрогнулся, представив этого молодого безумца
зарубленным у алтаря прямо на глазах государя, но Андарз громко
закричал, что дело не в Киссуре, а в том, чтобы вразумить
государя; что нельзя арестовывать людей просто так, что государь
- тряпка, и, стоя над трупом Киссура, он тут же подпишет
обязательства не казнить и не править без одобрения
Государственного Совета.

Тут уж многие обомлели, услышав, что государя именуют тряпкой.

Чареника царапнул записку и выслал ее из оцепленного дворца.

В Нижнем Городе и на бирже никто не знал о том, что последовало
в государевых покоях вслед за официальной церемонией. К концу
дня курс акций Восточной Компании подскочил на пять пунктов.
Люди, ближайшие к Чаренике, спешно, через подставных лиц,
продавали бумаги.





В это время Арфарра играл со стражниками в резаный квадрат.
Стражник Изан принес ему из дому котелок с духовитой рисовой
кашей и узел с выстиранным платьем. Арфарра, однако, ел как боги
и покойники, не больше ложки от котелка, стражники дивились и
окончательно уверовали.

Изан, только что заступивший в караул, стал рассказывать те
новости, которые знал, и рассказал, что Мнадес арестован.

- Говорят, все случилось из-за какого-то полоумного чиновника.
Откуда он взялся - никто не знает. То ли это была проделка
Мнадеса, то ли самого Нана. Говорят, у этого чиновника рыбья
чешуя на боках. Один человек из городской стражи признал в нем
своего родича по имени Киссур Белый Кречет.

Арфарра мрачно сказал:

- Когда Киссура привезут сюда, посадите его в соседнюю камеру.

Потом стражники играли в шашки и пили вино. Изан показал Арфарре
лиловую акцию Восточной Компании и похвастался, что она теперь
стоит в шесть раз дороже. Арфарра стал еще мрачнее.

Тут послышались шаги, закричали замки. Дверь камеры
распахнулась, и на пороге камеры предстал комендант, а за ним -
Киссур. Комендант был в длинной нешитой рубашке с цветочками, в
чулках без сапог, и имел ошеломленный вид. Киссур был в утреннем
своем платье свечного чиновника. Поверх платья на нем была алая
бархатная ферязь, расшитая изображениями всех зверей и плодов
ойкумены, и перехваченная поясом из серебряных пластин с
укрепленными на нем кольцами дивной работы, - это была та самая
ферязь, что утром еще облегала плечи первого министра, и печать,
вдетая в правое кольцо, тоже принадлежала первому министру, -
только в соседнее кольцо, на всякий случай, Киссур вдел ножны,
из которых торчала витая головка меча.

Киссур подошел к Арфарре, стал на одно колено и сказал:

- Господин Арфарра! Я арестовал Нана не затем, чтобы утешить
собственное честолюбие, а затем, чтобы место продажной твари
занял тот, в ком народ четверть века чтит своего заступника:
яшмовый араван Арфарра!

С этими словами Киссур стащил с себя ферязь и накинул ее на
плечи Арфарры. Присмотрелся и вскричал:

- Ба! Да где же я успел так порвать эту чертову тряпку!

Действительно, - дивная ферязь, украшенная пятнадцатью видами
драгоценных камней, тремя рядами знаков и четырьмя
добродетелями, была промочена и даже надорвана, и серебрянный
пеликан, птица гармонии, потерял свой жемчужный глаз.



Вечером Чареника и еще пять членов Государственного Совета
договорились, что государь не имеет права казнить и пытать людей
без общего согласия членов Совета, то есть их самих. Андарз,
главный зачинщик, написал соответствующий закон. По зрелом
размышлении Киссура решено было убить не на людной церемонии, а
ночью в государевой спальне, и тут уже, окружив государя,
потребовать от него подписи под законом.

После этого настал час Овцы, и семеро заговорщиков, не упуская,
предосторожности ради, друг друга из виду, поспешили в малую
Озерную Залу, где государь в час Овцы появляется у алтаря и
подносит предкам овцу в виде серебряного персика. Государь
совершал возлияния, а чиновники стояли на коленях, обнажив
головы. Сосед тихо спросил Андарза, что будет, если государь
подписи не даст? Андарз усмехнулся и сказал: "Это мое дело".

Кончился обряд, распахнулись двери, и в них показался Киссур со
златотканой ферязью под мышкой, и высокий худой старик в белой
холстине. Кто-то прыснул. Чареника насмешливо проговорил:

- Тише, тише! Ясновидящий читает наши мысли!

Старик подошел к министру финансов и сказал:

- Ваши мысли нетрудно прочесть, господин Чареника. Во-первых, вы
думаете, что я сумасшедший фокусник. Во-вторых, вы думаете о
миллионах, которые приносит вам каждая минута: ведь народ еще не
знает об аресте Нана, и покупает акции Восточной Компании по
десятикратной цене. А вы, уже зная, - продаете их. А
в-третьих...

Старик замолчал. Чареника побледнел и отступил на шаг. Андарз,
министр полиции, не растерялся, и, будто поправляя одежду,
дотронулся до плеча. Один из офицеров охраны заметил знак и
повернулся, чтобы идти.

- Куда вы, господин офицер, - негромко спросил Арфарра.

Тот вытянулся и стукнул хохлатой алебардой об пол.

- Моя обязанность - проверять посты.

- Ты, я вижу, исполнительный человек, - заметил Арфарра. -
Государь дает тебе более важное поручение: возьми сто человек и
закрой, пожалуйста, на сегодня биржу. Что же касается охраны
государевых покоев, - Арфарра выпрямился и обвел глазами
присутствующих, и семеро из них почему-то побледнели, - государь
временно доверяет эту обязанность городской страже.

Арфарра посторонился. В зал, один за другим, восторженно вертя
головами, входили стражники в зеленых кафтанах. Все это были
варвары-аломы из городской стражи, они кланялись государю, а
потом кланялись своему сородичу и потомку их старых королей,
Киссуру Белому Кречету. Проклятый старик сменил всю дворцовую
охрану, преданную заговорщикам, на городских стражников,
ненавидевших людей Андарза! Андарз хотел было закричать, что
городской страже запрещено быть во дворце, но уставился на лоб
старика, и волоски на его теле поднялись от ужаса. Арфарра
догадался и провел рукою по лбу: кровь!

В тот самый день, когда он сдал первый экзамен, появилась у
Арфарры эта болезнь и не раз его подводила. Чиновник Арфарра
никогда не менялся в лице, однако при сильном волнении на лбу
его выступали капельки крови. Четверть века, ни в каменоломнях,
ни в хижине отшельника, не было у него этой болезни - а вот
сейчас опять появилась.

Тут далеко на городской башне стали бить часы, извещая, что
сегодня время торговать кончается необыкновенно рано.





Днем Варназд не отпускал Киссура от себя ни на миг и следил,
чтобы им наливали из одного кубка: он боялся, что юношу просто
убъют. Притом государь видел известного рода взгляды. Он знал,
что теперь будет: улыбочки, намеки, неопровержимые
доказательства, что Киссур-де клеветник. О, в ближайшие три дня
неопровержимых доказательств клеветы Киссура будет
предостаточно, - в этом государь не сомневался. А вот через три
дня, представьте себе, предостаточно будет доказательств его
правоты...

А вечером у государя Варназда был приступ астмы. Государь велел
стелить в спальне вторую постель. Тут Киссур отказался наотрез,
нашел большую медвежью шкуру, кинул ее у порога и свернулся на
ней клубочком, как верный пес.

Итак, Киссур ночевал в государевой спальне, где на шелковых
карнизах сидели священные птицы, связанные попарно цепочкой, и
крупные аметисты на потолке заливали комнату безумным и
отраженным лунным светом. Киссур и Варназд говорили долго-долго,
и государь в конце концов спросил Киссура, неужели он
действительно считает своим отцом человека, который умер за три
года до рождения сына? Киссур отвечал, что человек этот не
совсем умер, потому что все видели, как из его погребального
костра вылетеле белый кречет. Варназд помолчал и сказал:

- Все-таки нехорошо верить в эти сказки.

- Почему же сказки, - возразил Киссур. - В нашем роду на вершину
погребального костра всегда сажают белого кречета в бамбуковой
клетке. Потом дергают за веревочку, открывают дверцу, и кречет
улетает. Если меня убьют чиновники, сделайте, государь, то же
самое.

Киссур помолчал