ванцем, а себе добыл того харайнского
проповедника, которого величают настоящим Арфаррой! Назвался
первым министром государя, до тех пор, пока к нему не объявится
Нан!

Арфарра сидел, нахохлившись, в кресле. Глаза его были
полуприкрыты. На спинке кресла сидели две священных бронзовых
птицы, соединенных цепочкою и неодобрительно посматривали на
юношу.

- Когда разбойника делают наместником, - орал в бешенстве
Киссур, - разве это кончится добром! Нан развратил всех
чиновников, сверху донизу! Если бы не вы, я бы развесил их всех
вокруг стены, по штуке на зубец!

- Если высшим чиновником может быть каторжник Арфарра, - тихо
проговорил Арфарра, - почему им не может быть разбойник Ханалай?



Киссур словно налетел на камень с разбегу.

- Что вы говорите? Я... волею государя...

Старик засмеялся.

- Три недели назад, - сказал он, - был бунт в столице. Позавчера
- позавчера наместник Кассанданы прислал мне вот этот пакет. В
Кассандане, видите ли, неурожай, и он не сможет заплатить в этом
году налоги, а иначе, как предупреждает он, население провинции
будет разорено, и ответственность за возмущение народа падет на
мою голову. Сегодня такое же извещение прислал мне наместник
Чахара...

- В Чахаре отличный урожай, - вдруг взвизгнул Арфарра, - при
Нане все платили налоги! Ханалай! Ханалай взбунтовался первым,
потому что глупее других! А теперь каждый будет делать то, что
ему кажется выгодным в собственных глазах!

- Я вразумлю их, - возразил Киссур.

- Кто вы такой, чтобы вразумлять, - спросил Арфарра. Вы -
выскочка, и я - тоже! Вчера ради вас был брошен в тюрьму Нан,
завтра ради вас казнят половину высших чиновников, а
послезавтра, пожалуй, казнят и вас самого! Каждый думает: когда
падают горы, где уж уцелеть муравью? Вы и я имеем не больше прав
на это место, чем разбойник Ханалай. Вы можете обманываться по
этому поводу, государь может обманываться по этому поводу, -
цены на рынке не обманешь!

- Я запрещу рынок, - сказал Киссур.

- Ба, - засмеялся Арфарра, - рынок можно запретить, но цены-то
останутся.

Глаза Киссура стали круглые от бешенства и изумления.

- Вы, - продолжал Арфарра, - обвиняли господина Нана в разорении
государства! Хоть один наместник при Нане бунтовал или уклонялся
от налогов? Полюбуйтесь: за две недели при вас случился бунт в
столице и три непочтительности в провинциях: и это еще только
начало! Вы разбили ойкумену, словно яйцо!

Киссур, как был, в своем атласном кафтане, сел на ковер, закрыл
лицо руками и ничего не говорил. Арфарре вдруг стало жалко
юношу. Он выбрался из кресла и встал у него над плечом.

- А что, - спросил Киссур негромко, - смерть моя что-то
исправит?

- А что, - спросил Арфарра, - если разбить второе яйцо, - это
починит первое?

Киссур встал, тряхнул головой, оправил пояс с трехцветной
каймой.

- Это хорошо, - сказал Киссур, - что смерть моя ничего не
исправит, потому что я все равно бы не убился.

Помолчал, повернулся и вышел.



Услышав о недостойном поведении Ханалая, к государю явились
послы от чахарских горцев. Послы сказали, что племя их давно
мечтает быть в числе подданных империи, и горит желанием оказать
государю услугу - расправиться с мятежником Ханалаем. В награду
за услугу горцы просили позволения поселиться в провинции Чахар,
и иметь на прокорм третью часть чахарских доходов и земель.

- Ибо, - сказали послы, распростершись крыжом, - по невежеству
своему наш народ не умеет обрабатывать землю.

Государь сказал горцам, что он не нуждается в них для войны с
Ханалаем. Тогда горцы сказали, что это хорошо, но что они все
равно хотели бы поселиться в провинции Чахар и иметь на прокорм
треть чахарских земель и доходов. Тогда государь сказал, что ему
очень не хотелось бы, чтобы к нему обращались с подобными
просьбами. Тогда послы горцев сказали, что им очень не хотелось
бы обращаться с подобной просьбой к Ханалаю.

Государь заколебался. Первый министр Киссур заявил, однако, что
не намерен отмечать год своего вступления в должность дурными
предзнаменованиями. Он взял отряд конников в пять тысяч человек,
провел этот отряд по горному перевалу, по которому не ходил
никто, кроме привидений и контрабандистов, зашел горцам в тыл и
разрешил проблему чахарских горцев полностью и бесповоротно.

Перед отъездом Киссур пришел к советнику Арфарре и попросил
наложить на него какой-нибудь зарок: не есть, например, кур по
пятницам, или не ездить на вороном коне, или что-нибудь в этом
роде. У предков его было принято ради победы давать такие
зароки. Арфарра подумал и наложил на Киссура зарок: чтобы ни
случилось, не взимать никогда самому налоги с провинции
Кассанданы, смежной с Чахаром.

После победы Киссур собрался навестить мятежника Ханалая, но тут
близ соседней провинции Кассанданы тоже объявились желающие
стать подданными империи. Шестьдесят тысяч их подошло к самой
реке; князь их явился в лагерь Киссура и сказал, что народ его
хочет переправиться через реку и выразить покорность государю.
За выражение покорности он просил для своего народа - треть
доходов с земель по ту сторону реки, а для себя просил должность
наместника.

Киссур выслушал его молча, швырнул ему под ноги дырявую корзину
и сказал:

- Собери свои дрянные слова в эту корзинку и убирайся. Или ты не
знаешь, собака, что государь Страны Великого Света, - самый
великий владыка в мире, что одной ногой он попирает небо, а
другой землю, и от слова его расцветают сады и колосья
наливаются золотом?

Князь плохо разумел по-вейски, и толмач перевел ему речь так:

- Или ты не знаешь, собака, что господин Страны Великого Света -
самый удачливый князь в мире, и что в великом Государевом Шатре
от одного золотого колышка до другого пролегает дневная кочевка,
и благодаря его удаче осенью в лесах по колено желудей и по
локоть орехов?

Горец ответил:

- Я слыхал про государеву удачу, но, видать, государь в чем-то
прогневал богов: съел зимнюю пищу в летнее время, или выпил
кислого молока, не сходя с коня, - потому что со времени опалы
господина Нана люди повадились дергать золотые колышки
государева шатра.

- И потом, собака, - прибавил горец, - у меня сорок тысяч
войска, а у тебя - семь.

Киссур задумался и сказал, что он даст на это ответ завтра, но
вместо ответа сам переправился через Бирюзовую Реку. Конники
Киссура разгромили варваров, а наглого невежественного князя
Киссур своей рукой убил в поединке, не желая, чтобы чудесные
доспехи варвара достались какому-нибудь простолюдину.

Как мы помним, эти варвары ничего не хотели, кроме как изъявить
покорность государю. Когда они увидели, что удача государя
осталась при государе, они раскаялись и даже хотели избрать
Киссура своим князем. Киссур отказался, но всех, кого он не
убил, он взял в свои войска.

Kuccyp cтал расспрашивать их, как они решились на войну с
империей, и ему рассказали следующее: далеко на запад, по другую
сторону гор, течет большая река. Раньше у этой реки была
огромная пойма, а в пойме жил народ по прозванию "черные шапки".
Они жили рыбой и водяной птицей, и устраивали на воде грядки из
плетеных ветвей. Это был мирный народ, и ни соседям не было дела
до черных шапок, ни черным шапкам до соседей, потому что соседи
не могли поживиться черными шапками в их болотах , а черные
шапки не ходили в степь, где не было рыбы и плетеных водяных
грядок.

Но тридцать лет назад в горах случился обвал, река изменила
русло, пойма стала сохнуть, и черные шапки оказались без рыбы и
плетеных грядок. Роды и кланы их развалились, а молодые люди с
длинными мечами и с длинной волей сказали, что лучше умереть от
врага, чем от голода, и отправились в степь.

К чему много слов?

Нынче черные шапки завладели половиной степи, и все, кто не
стали их рабами, побежали кто куда: вот они, люди племени Дан,
родственники аломов, побежали в ойкумену.

Самих черных шапок очень мало, тысяч двадцать, и, чтобы люди не
разучились воевать, черные шапки постановили, что своим у
человека может быть только меч и конь, а земля, скот и рабы -
это все общее. Еще никто не побеждал черных шапок. Они не пашут,
не сеют, а только воюют.

Год назад у черных шапок были всенародные выборы, на которой
один из вождей хотел принять соседей в союз и идти вместе на
ойкумену, но дело кончилось победой другого вождя, а первого
после выборов положили в мешок и удавили. Потом второго вождя
тоже положили в мешок и удавили, потому что выяснилось, что он
был подкуплен министром Наном, и теперь черные шапки готовятся к
походу в ойкумену. К черным шапкам ходили послы от мятежника
Ханалая.

Еще новые командиры Киссура рассказали ему, что в сердцевине
поймы стоит святилище бога войны в черной шапке на золотой
голове, и что в святилище ведут семь дверей, и эти двери так
изукрашены, что если бы нужны были двери на небеса, то
непременно бы взяли эти. Глаза у Киссура так и заблестели, когда
он услышал про двери и про сокровищницу: потому что он хотел
проявить щедрость к воинам, но не хотел тревожить
государственной казны.

Киссур рассудил, что войны все равно не миновать, и что
справедливей ему грабить земли варваров, чем варварам - земли
империи. И как он рассудил, так оно и вышло.

Люди Киссура вторглись в этот дикий край, кладя дороги и
переправы, потому что старые торговые дороги империи в этом краю
разрушились, а новые прокладывали только для войны. Киссур шел,
высылая вперед лазутчиков и вешая лазутчиков чужих, или
сочтенных таковыми; он двигался так быстро, что даже не жег
деревень на пути.

В это время в ойкумене уже начались зимние дожди, - воздушные
течения разбивались о Западные Горы, лило так, словно из неба
выдернули затычку; реки вздулись, нечего было и думать о войне с
Ханалаем. По ту сторону гор, наоборот, холод сковал болота и
пойму: древнее военное руководство рекомендовало воевать в этом
краю зимой. Киссур выиграл несколько сражений и вторгся в старую
пойму.

В пойме Киссуру стало очень трудно. Всадники проваливались в
ледяное крошево болот; преследуя врага, люди не могли найти
костров, чтоб обсушиться, а не обсохнув, помирали. Киссур с
досадой увидел, что автор проклятого руководства, верно, имел в
виду какую-то другую зиму, а может, и вовсе писал из пальца.
Через месяц Арфарра прислал Киссуру письмо, в котором было много
досадных слов и карта области черных шапок; и бочки с порохом
для осады.

Половина людей Киссура утопла, а с другой половиной он разбил
черных шапок и осадил святилище бога войны. Через месяц в
святилище стали жить, питаясь друг другом и случайными пленными,
а еще через пять дней Киссур его взял. После этого он покорил
еще несколько племен.

На золотую статую бога войны Киссур надел железный ошейник и в
таком виде отправил государю: очевидцы говорили, что статую
сама, плача, взошла на повозку. Остальное было роздано войску.

Через пять месяцев Киссур возвращался в ойкумену. В этот поход
он добыл огромное богатство, но продовольствия у него не
хватало. Киссур послал за продовольствием в Иниссу, но вместо
продовольствия приехал чиновник, который объяснил, что в этом
году в Иниссе неурожай, а зерно, посланное государем в Иниссу,
захватил и держит у себя наместник Кассанданы. Этот чиновник
Киссуру очень понравился: он был честен, умен, и родом, как и
Киссур, из Варнарайна. Киссур послал этого чиновника к
наместнику Кассанданы за провиантом. Наместник Кассанданы
прислал письмо о девяти страницах и десяти хвостах, а новый
чиновник изложил содержание письма в пяти строчках:

- Пишет, что заключил с государем договор - быть верным
подданным империи, пока с него не потребуют налогов. А так как
Киссур потребовал налоги, договор нарушен, и провинция
Кассандана вынуждена провозгласить независимость.

Тут только Киссур вспомнил о зароке, наложенном на него
Арфаррой: не требовать налогов с провинции Кассанданы ни в какой
крайности.

Мятежник Ханалай послал в Кассандану послов с предложением о
военном союзе. Наместник Кассанданы ответил, что он не для того
перестал повиноваться государю, чтобы вложить свои руки в руки
какого-то паршивого разбойника.

Киссур повернул войска, разгромил армию наместника и в два дня
овладел столицей провинции. Через час после успешного штурма ему
принесли письмо Арфарры, отправленное пять дней назад. Арфарра
отзывал Киссура в столицу и умолял не трогать наместника
Кассанданы. "Я сумел поссорить обоих мятежников - писал Арфарра,
- если теперь оставить их в покое, они сцепятся друг с другом и
погибнут, а мы одержим победу, не применяя оружия. Если же ты
разгромишь наместника, то победа, одержанная без применения
оружия, достанется Ханалаю."

Киссур зарубил в тоске какую-то козу, которая гуляла поблизости,
повесил наместника Кассанданы за срамную часть на городской
стене, наместником поставил того самого честного чиновника,
земляка из Варнарайна, и поскакал в столицу.



Киссур въехал в столицу накануне зимних дождей. Посереди шествия
везли золотого бога варваров, в железном ошейнике и с выдранными
глазами, а перед ним ехало новое чудо - пушечка-единорог. Народ,
ликуя, осыпал войско зерном, из фонтана на площади, по
распоряжению государя, било белое и красное вино, и войска шли в
абсолютном порядке - лошади, разряженные как женщины, и воины,
разряженные, как боги, и в триумфальном шествии участвовали
пленники из народов, самое имя которых было доселе неизвестно в
ойкумене.

Поистине удивительная вещь!

Полгода назад имя "Киссур" и слово "варвар" взбунтовало всех
лавочников столицы. Полгода назад Киссур сжег половину заречных
кварталов и развесил их жителей на стенах небесного дворца: а
теперь люди стлали циновки под копыта его конницы, и бросались
сами.

И, действительно, не подлежало сомнению, что Киссур въезжал в
город с богатейшей добычей; въезжал первым, за двести лет,
победоносным полководцем империи, истребившим то осиное гнездо,
к которому боялся притронуться бывший министр. Не подлежало
сомнению также то, что две из провинций империи были слегка
опустошены, и четыре провинции находились в состоянии, близком к
недовольству.

Варвары Киссура не привыкли жить в городе и разбили лагерь у
стен. В городе они появлялись только на рынке и в заведениях,
где мужчины сажают свой корешок. У них было множество всякого
добра, и каждый раз, когда конник Киссура оставлял легкий
военный золотой в столичной лавке, лавочник, и жена его, и дочка
его, благословляли Киссура. И этой осенью за Киссура возносилось
столько молитв, что если бы каждая молитва обернулась денежкой,
то Киссур стал бы, бесспорно, самым богатым человеком в
ойкумене.



На следующий день после вступления в город Киссур явился во
дворец Арфарры с первой стражей, еще затемно, чтобы говорить с
Арфаррой наедине.

Советник, один, читал книгу. Книга была старинная, тяжелая, на
трех ножках. Такие книги тоже когда-то назывались треножниками.
Поэтому советник сидел не за столом, а на плоской подушке перед
книгой о трех ножках. Справа от него стояла жаровня. В кабинете
было очень жарко, так жарко, что, казалось, снеговые вершины,
вышитые на тяжелых гобеленах, вот-вот растают и хлынут в долины,
но на Арфарре все равно было теплое белое платье без знаков
различия. В воздухе все было пропитано благовониями.

Киссур долго целовал руки Арфарры, а потом сказал:

- Советник! Полгода назад вы обещали мне, что укрепитесь у
власти и арестуете всех взяточников поодиночке. Но они до сих
пор на свободе! Почему вы, например, не арестовали этого...
Кидара?

- Друг мой, - сказал Арфарра, - у меня нет никаких законных
оснований для ареста Кидара и его друзей.

- Так арестуйте без оснований!

Арфарра немного смутился и не знал, казалось, чем опровергнуть
столь резонное соображение.

- Полгода назад, - продолжал Киссур, - у нас не было сил. А
теперь под столицей стоит шесть тысяч конников и двадцать тысяч
пеших. Пусть они войдут в столицу и будут как щелочь, которая
очищает старое серебро от грязи!

Арфарра помолчал и ответил:

- Друг мой! Можно арестовать Кидара. Можно схватить всех тех,
кто, как ты считаешь, недостоин быть возле государя. Можно даже
найти им замену в лице твоих любимцев. Но в ойкумене тридцать
две провинции. Три уже отложились. Еще десять ждут только
повода, чтобы взбунтоваться. Мыслим ли повод лучший, нежели
военный дворцовый переворот?

Киссур облизнулся и сказал:

- Я разобью Ханалая и всех, кто осмелится следовать его примеру,
ибо отныне у империи есть войско.

- Да, - сказал Арфарра, - это удивительно. Вы сумели сотворить
войско из ничего. Ваша война с черными шапками принесла
семикратную прибыль. Сколько, вы думаете, вам понадобится денег
на войну с Ханалаем?

Киссур опустил глаза и сказал:

- Мои командиры преданы государю, но неразумны и дики. Они
хотели бы служить государю без платы, а кормиться с земли,
полученной за военную службу. Что взять с варваров?

Вопреки здравому смыслу, Арфарра расхохотался. Отсмеявшись,
старик сказал:

- Ваши варвары мудрее наших финансистов. Потому что, Киссур,
будущим летом в ойкумене деньги будут стоить еще меньше, чем
человеческая жизнь, и, действительно, кончится насилие
чиновников и богачей, а начнется насилие тех, кто кормится с
земли, полученной за военную службу.

Киссур задергал левым веком, и, чтобы скрыть это, стал
потихоньку расхаживать из угла в угол. Уже рассвело. Серый плащ
его, шитый по подолу жемчужными птицами в тростниках и травах,
цеплялся то за ножки жаровни, то за жертвенный столик. Вдруг
Киссур сплюнул в ладонь левой руки и ударил по плевку ребром
правой. Плевок отскочил влево и попал на шелковую молитвенную
подушечку.

- Значит, - сказал Киссур, - вы не арестуете Кидара?

- Нет, - ответил Арфарра.

Киссур нехорошо засмеялся и спросил:

- Сколько Кидар вам за это дал?

- Щенок, - сказал Арфарра, выпрямляясь, - ты знаешь ли, что
гово...

Арфарра не докончил фразы. Киссур, вытащив из рукава несколько
бумаг, швырнул их в лицо старику.

- Знаю, - закричал Киссур, - знаю, да не верю! Не верил до сих
пор! А теперь! Да они купили вас! Вам никогда ничего не нужно
было, кроме власти!

- Глупец, - пробормотал Арфарра, - даже если я бы что-то получил
от Кидара, то ведь все равно тот, кто его конфискует, получит
гораздо больше.

Киссур поверенулся и вылетел из двери, как пробка. Арфарра
некоторое время сидел молча, потом стукнул в бронзовую
тарелочку. Явился слуга. Арфарра кивком указал ему на красную
молитвенную подушечку, на которую попал плевок варвара, и
промолвил:

- Вынеси и сожги.

Хотя, право слово, плевок этот на подушечке был совершенно
незаметен.

На дневной аудиенции Киссур, выйдя вместе с государем, не
поклонился Арфарре - это видел весь двор.



Государь Варназд был счастлив и не расставался с Киссуром ни на
охоте, ни за трапезой. В свите его сразу же появилось множество
варваров. Государю нравилась их беззаботность и сила. Особенного
государь отличал одного из командиров, по имени Ханадар, а по
прозвищу Сушеный Финик. Сушеный Финик считался у аломов лучшим
певцом. Он пел хвалы государю на всех пирах, и не было случая,
чтобы он получил за свою песню меньше, чем он об этом в песне
просил.

Киссур ел с золотых блюд и спал под одеялом из песцовых шкурок.
Бесчисленные почести так и сыпались на него. Желая развлечь
народ, государь повелел выстроить варварский храм "черных шапок"
и устроил потешный штурм. Чернь была в восторге, варваров
наградили несметными дарами, а Арфарра был очень недоволен
тратами. Говорили, что потеху устроили по подсказке Чареники,
тестя Киссура.

На этом празднике даже народ заметил, что Киссур не кланяется
Арфарре.

А еще через неделю случилось ужасное происшествие.

Государь и Арфарра катались на лодке. День начался хорошо, а
потом вдруг пошел дождь. Даже молодой государь продрог, не
говоря об Арфарре, который со времени своего возвращения во
дворец зяб, как персиковое дерево зимой. Молодой государь велел
принест