- Вас же тайком сгубили в ссылке, советник, - сказал Киссур.

Арфарра засмеялся:

- Вот именно, что тайком. Если бы меня казнили официально,
ничего поделать было б нельзя. А начальник лагеря получил тайный
приказ и забоялся, что девизы правления сменятся, и кому-то
будет выгодно наказать его за расправу. Беззаконные казни влекут
за собой беззаконные помилования, друг мой!

Вечером советник спросил Киссура:

- Значит, ничего в Западной Ламассе не было? Да тот ли остров
это был, и весь ли вы его обшарили?

Киссур отвечал, что и остров тот, и обшарили его как надо, - ни
настоящих людей, ни золота.

Арфарра сходил в соседнюю комнату и вынес укладку. В укладке
были карты и рисунки. Киссур стал смотреть: это, точно, были
карты острова и рисунки старого города. Киссур спохватился:

- Откуда это?

- Видишь ли, мальчик, мне не хотелось бы тебя разочаровывать, на
за месяц до того, как меня арестовали, я тоже послал к этому
острову корабль.

Тут Киссур замер, глядя на один из рисунков. Рисунок был
нарочито тщателен, и Киссур почувствовал омерзение. Омерзение
было оттого, что штука, нарисованная среди деревьев, была явно
человеческого изготовления: природа такого не рожала. Однако,
будучи делом рук человеческих, она была не разрисована, стало
быть, недоделана. Может быть, оттого и сломалась. Острый нос
расселся пополам, крыло, размахом с пальму, зачерпнуло землю. У
штуки было четыре крыла: два больших посередине и два маленьких
у хвоста, и еще пятое крыло торчало из хвоста вверх. Киссур
почуял в этом какую-то самую гнусную магию.

- Это что такое? - спросил Киссур.

- При тебе, значит, этого уже не было?

Арфарра показал на карте место с гнусной штукой. Киссур
вcпомнил, что, точно, там была полянка, на полянке священная
хижина. Вполне приличная хижина: там держали, кажется, мальчиков
перед праздником, а вокруг хижины на тынинках были черепа зверей
и предков.

Арфарре-советнику явно не понравилось, что гнусная штука
исчезла. Он кусал себе губы, и на щеках его выступили два
красных пятна. Тут Киссур отбросил рисунки и спросил:

- Господин Арфарра! Ведь вы живы - почему же вас не слышно?
Государь Варназд ждет докладов об усовершенствовании правления,
через три месяца лучшие умы соберутся в столицу, - неужели вы
промолчите?

Арварра засмеялся:

- Друг мой! В этих состязаниях победитель заранее известен.
Господин Нан допустит до государя лишь тех, чьи доклады ему по
душе. Спор, конечно, будет, и трудно предугадать смысл спора со
стороны, но он будет не о способах управления, а о том, кто
какую должность займет, ибо это главное.

- Кто-то, - сказал Киссур, - должен раскрыть государю глаза на
то, что творится в стране.

Арфарра-советник поднялся и недовольно сказал:

- Об этом мы позже поговорим. Спи!

Он уже подошел к двери, а у двери обернулся и сказал:

- И запомни: человек по имени Клайд Ванвейлен не убивал твоего
отца. Твой отец погиб оттого, что хотел спасти человека по имени
Клайд Ванвейлен, которого я приказал убить. И что касается луча,
развалившего Кобчика и половину колонн в подземном храме - этот
луч к храмовой магии никакого отношения не имел.

С этими словами Арфарра-советник вышел из хижины. Он стоял
довольно долго, глядя на вышивку созвездий и на горные сосенки
внизу."Великий Вей! - думал Арфарра-советник, - у Марбода
Кукушонка, - и такой сынок! Неужто и я был на него похож
двадцать лет назад?"



* * *



Вот уже полтора месяца Свен Бьернссон жил в усадьбе господина
Сият-Даша и варил ему золото.

У господина Сият-Даша было в обычае обижать людей, и люди в
деревне ходили с опущенными головами. И бывало, что чуть человек
поднимает голову, как тут же ее снимают с плеч. Страшные,
страшные вещи рассказывали про Сият-Даша! Все окрестные
крестьяне задолжали ему своих детей; вся его дворня ненавидела
друг друга, так как Сият-Даш считал выгодным, чтобы люди
доносили друг на друга перед хозяином; в позапрошлом году
чиновник, у которого Сият-Даш увел жену, повесился на воротах
его управы... Но это что! А когда Сият-Даш сжег, испугавшись
инспекции, казенный склад, а за поджог повесил крестьянина,
который прятал от него свою дочку? А каменные стены вокруг
управы, в два человеческих роста высотой, стены, которые
построил народ, чтобы защитить Сият-Даша от гнева народа? А
ссуда, семенная казенная ссуда, введенная в прошлом году Наном
для облегчения крестьян, - Сият-Даш принудил всех, а не только
бедных взять эту ссуду, и дал ее протухшим зерном, а когда
осенью настала пора возвращать ссуду, документы оказались так
хитро составлены, что пол-деревни оказалось в долговых рабах у
Сият-Даша. За эту историю, и за многое другое, господин министр
внес Сият-Даша в особый список.

Что еще сказать?

Еще у первого министра была карта империи, на которой белым
цветом были отмечены меcтности, в которых восстание почти
невозможно, желтым цветом, - местности, в которых восстание
вероятно при некоторых обстоятельствах, и черным цветом, -
местности, в которых восстание может вспыхнуть от того, что
чья-то курица не так снесет яйцо. Белоснежный округ, несмотря на
свое хорошенькое название, на этой карте был обозначен черным
цветом.

Оъ, нехорошо стало в это время в управе, нехорошо! Грустно было
на душе у Сият-Даша! По ночам во флигель в виде синих сполохов
слетались бесы, безобразничали, выли разными голосами, на
казенном дворе видали оборотней и щекотунчиков с золотыми
вилами. Сият-Даш был печален и беспокоен. Он рвал на себе волосы
и говорил:

- Прибери Бужва того, кто вовлек меня в это дело. Потому что
если в доме заводится нечисть, дело не кончится добром.

Впрочем, он аккуратно звал колдуна обедать.

Страшный алхимик забрал на Сият-Дашем изрядную власть: показал
ему беса в пробирке; подослал к нему ночью щекотунчика; и
соорудил во флигеле сверкающий шар, в каковом, по его словам,
должен был три месяца зреть философский камень. Охранники теперь
тоже обожали пророка, с тех пор, как он побил Сият-Даша палкой.
Они собирались вокруг него, чтобы слушать его слова. Пророк
молчал, - они собирались кружком, чтобы слушать молчание.

Как-то Сият-Даш обедал с яшмовым араваном и спросил:

- Позвольте полюбопытствовать: сколько употребляете вы в своем
деле бесов, и чем бесы отличаются от добрых духов?

- Бес, - ответил яшмовый араван, - это такой дух, который, когда
его просишь отвести беду, взамен насылает другую, еще худшую.

- И много ли их у вас?

- В сердце человека бесов гораздо больше.

Сият-Даш вздохнул и промолвил:

- Говорят, ваши охранники души в вас не чают.

Яшмовый араван молча ел рис.

- Это я говорю потому, что они совершенно безответвенные люди.
Вдруг они предложат вам бежать, а вы согласитесь? А между тем по
закону за бегство преступника карают семью охранника и еще пять
семей шестидворки, причем нигде не найти примечание, что это
правило неприменимо, если преступник сбежал волшебством.

Яшмовый араван только скрипнул зубами.

- Вы не сердитесь? - встревожился Сият-Даш.

- Нет, - ответил яшмовый араван, - мы с вами принадлежим к
разному разряду людей.

- А какие бывают разряды людей?

- На рынке жизни встречаются четыре разряда людей. Это -
покупаюшие, продающие, случайные созерцатели и воры. Я
принадлежу к третьему разряду, а вы - к четвертому.



Вследствие этого разговора Бьернссон окончательно решил сделать
свое изчезновение не незаметным, а неправдоподобным, и днем для
своего бегства выбрал именины Сият-Даша, на которые в управу
должно было съехаться множество гостей.

Убегая от Сият-Даша при возможно большем числе свидетелей,
Бьернссон рассчитывал на следующее: во-первых,
высокопоставленные гости, будучи замешаны в скандальное чудо,
оскорбятся и предпочтут не возбуждать дела из-за невероятности
улик; во-вторых, речь о пособничестве охранников отпадет сама
собой; и, в-третьих, люди наиболее проницательные не найдут
ничего невероятного в том, что колдун подложил под стену
взрывчатку и утек.

И, конечно, Бьерссону очень хотелось, чтобы в народе говорили,
будто колдун утек из усадьбы в серебрянной колеснице,
запряженной трехглавой птицей феникс.



За неделю до именин Бьернссон вручил охранникам пять глиняных
кувшинов, и попросил зарыть кувшины у той части стены, что
выходила к лесу. Не особенно искажая факты, он объяснил, что в
каждом кувшине сидит по бесу, который в любой миг по его,
колдуна, просьбе, измолотит стену голубыми цепами. Каждый кувшин
имел в себе 350 грамм тротила и приводился в действие
радиодистанционным взрывателем.

Бьернссон соорудил себе самодельный револьвер с дулом толстым,
как курурузный початок, и ночью ему часто снилось, как он
стреляет из этого револьвера в Сият-Даша.



Утро сият-дашевых именин началось со скверного предзнаменования,
- солнце при восходе было плоским, как рыба сазан: в округе с
недавних пор участились случаи противоправительственных
знамений.

Но вскоре небо разрумянилось, края облаков зазолотились, как
корочка хорошо поджаренного пирога. Сият-Даш суетился, проверяя
списки и в последний раз наставляя, кого из гостей встречать у
крыльца, кого во дворе, а кого у ворот управы.

Бьернссон, заканчивая последние приготовления, стоял у окна
флигеля, колдуя над тонким стеклянным детонатором с гремучей
ртутью, - ему вовсе не хотелось, чтобы после его бегства кто-то
интересовался лабораторией.

Гнедая лошадь промчалась мимо его окна, посыльный с ухарским
криком спрыгнул наземь, - Бьернссон поднял глаза и едва не
выронил детонатор: за окном, в кафтане казенного посыльного,
стоял разбойник Ниш-Коноплянка.

И мы оставим пока Бьернссона наедине с атаманом, а сами
расскажем об араване Фрасаке.



Араван провинции Харайн, Фрасак, был человек недалекий и мелкий.
Глаза у него были абрикосового цвета, а совесть его каждый день
спотыкалась. Ограбление каравана повергло его в отчаяние.
Первыми к месту грабежа подоспели люди наместника. Зерно,
растащенное крестьянами, и думать нечего было вернуть.
Контрабанда золота выплыла наружу, а ведь золото шло у уплату за
должность. Более всего араван теперь боялся, что разбойников
поймают, а те расскажут о травке "волчьей метелке" - Великий
Вей, и что за несчастливая судьба втянула его в такое дело!
Араван заметался, преподнес госпоже Архизе один ларчик, другой,
а вручая третью безделушку, пролепетал:

- Я , право, в отчаянии. Неужто я неугоден первому министру? Вот
и его полномочный инcпектор ездит по провинции, а зачем?

Госпожа Архиза хихикнула и сказала, видимо забыв обо всем, кроме
ларчика:

- Инспектор Шаваш? До чего смешно! Он, видите ли, гоняется за
этим оборванцем, яшмовым араваном, а тот куда-то пропал.

Господин араван вернулся в управу как на крыльях. "Экий неуемный
бабий язык" - думал он, - "чиновник бы промолчал". Через час
господин араван написал указ об аресте бродячего проповедника.
Он желал угодить министру, и к тому же, - разве не из-за
яшмового аравана пропало зерно?

А еще через три часа племянник господина аравана сидел со
стражниками в харчевне.

- Яшмовый араван? - сказал один из посетителей - Так кому ж
неизвестно, что он живет всего в двух дневных переходах, в
избушке на Кошачьей Горе.

А еще через час госпожа Архиза пришла к своему мужу с копией
нового указа, села ему на колени, стала перебирать волосы и
сказала:

- Друг мой! Наконец-то этот глупец араван сам себя погубил.

- Каким образом? - изумился господин Ханда.

- Вот указ об аресте аравана Арфарры: а его племянник уже
поскакал за отшельником Серым Драконом.

Господин Ханда вздрогнул. Серый Дракон был самым неприятным
наследством от предыдущего начальника. Тому в свое время
прислали преcтупника Арфарру, а вслед за преступником -
секретное предписание известного свойства. Начальник лагеря
заметался, потому что такие предписания - гнуснейшая вещь. И не
раз бывало, что исполнишь предписание, а новый министр зовет
тебя к ответу: как так? Сгубил без суда выдающегося человека! И
начинается примерное наказание. И вот хитрый начальник лагеря
ограничился отчетом о смерти, а cамого Арфарру умолил стать
отшельником неподалеку. Никто, однако, его не востребовал,
наверху при имени Арфарры только неприятно трепетали души.
Господин Ханда и сам отчасти трепетал, а делать что-то боялся,
поскольку старик, видимо, все же был колдуном, и мог загрызть и
при жизни, и после смерти.

- Но это же указ об аресте другого Арфарры!

Госпожа Архиза засмеялась, и смех ее был как тысяча
колокольчиков.

- А вот пусть в столице разбирают, кто где чью личину носит. Как
возможно, чтобы этот палач сидел тихо и сам от себя не
проповедовал? Видишь ли, дорогой мой, когда этот человек
появится в столице, за него ухватятся все противники господина
Нана, и человека, воскресившего Арфарру, господин Нан разотрет в
мелкую пыль, - а воскреcил его глупым указом господин араван.

Госпожа Архиза ушла в свои покои и стала красить бровки. Она
красила их минут пять, а потом вдруг разрыдалась, хотя с детских
лет не имела привычки рыдать, если бровки ее были выкрашены
дорогой краской. Прибежала служаночка:

- Госпожа, что с вами?

- Посмотри, - стражники аравана еще тут?

Служаночка воротилась через четверть часа.

- Уже уехали, госпожа!

Архиза засуетилась.

Госпожа, куда вы?

- Ах, ты ничего не понимаешь, там же Киссур!

- Какой Киссур?

- Этот негодяй, который обманул меня! Он живет в хижине Арфарры:
соглядатаи видели его с белым волком.

А, - сказала служанка, посвященная во все дела своей госпожи, -
вы, стало быть, хотите, чтобы его арестовали вместе с Арфаррой,
и он попал в лапки Шавашу, а этот Шаваш его иcкал для казни?

- Да, -закричала Архиза, - то есть нет! Ох, где же эти серые
сапожки?

Серые сапожки наконец нашлись, нашелся и плащ, и курточка, -
через полчаса госпожа Архиза и служанка ее, наряженные в
кафтанчики рассыльных, проскакали по заднему двору усадьбы. А
другая служанка сказала господину Ханде, побежавшему проведать
супругу, что у госпожи разболелась голова, и она легла спать и
строго-настрого запретила ее беспокоить.

Весь месяц госпожа Архиза молилась Исие-ратуфе, чтобы та помогла
ей забыть негодяя Киссура, - а легко ли забыть человека, если
каждый день просишь об этом Исию-ратуфу?



* * *



Арфарра как-то спросил у Киссура, куда, по его мнению, подевался
из империи Клайд Ванвейлен с товарищами? Киссур скосил глаза
вбок и ответил, что, судя по всему, Клайд Ванвейлен пропал в
провинции Варнарайн, в правление Арфарры, бесследно. И что очень
многие в это время пропадали бесследно, из числа тех, кого
Арфарре казалось одинаково опасным и казнить публично, и
оставлять на свободе, и что он думал...

- Не то ты думал, - прервал его Арфарра.

В седьмой день девятой луны Арфарра был очень печален; наконец
затворился в каморке и стал писать. На рассвете, уходя на охоту,
Киссур заглянул в щелку: Арфарра писал и писал, а перебеленные
листы клал в знакомую укладку.

День был дивный: Киссур бегал наперегонки со старым волком,
хохотал, как леший, и валялся в снегу. Солнце желтое, снег
белый, на снегу рыжая свежая лиса. Душа так и трепетала, пела.
Что пишет Арфарра? Конечно, доклад государю.



Бывший араван Варнарайна писал скоро, перо так и летало по
бумаге. Ему приходилось, однако, часто прерываться, - чернила в
медном копытце то и дело замерзали. Наконец Арфарра встал,
подоткнул тулупчик, разжег огонь в очаге, замесил в котелке
какое-то варево, потом вернулся к бумагам. За промасленным
окошком потемнело - пошел снег. Арфарра исписал уже третий лист,
и было давно уже видно, что это не доклад государю, - потому что
Арфарра писал его на языке аломов, для одного Киссура, и
трактовала эта бумага не об законах и наказаниях, а о человеке
по имени Клайд Ванвейлен.

После треьего листа Арфарра прервался, подошел к огню и стал
размешивать варево в котелке. Это был аконит, росший кое-где
внизу - бывший араван собирал яд вот уже целую неделю. Ему было
очень горько. Но после того, что рассказал Киссур, у него больше
не оставалось надежды поговорить с Клайдом Ванвейленом и его
соплеменниками, а, стало быть, и жить дальше было бесполезно.



* * *



Главные чиновники съехались к полудню и расположились, в
ожидании обеда, в саду. Яшмового аравана все не было, и господин
Сият-Даш прошел во флигель к колдуну. Бьернссон лежал, зарывшись
лицом в подушку.

- Почтительнейше прошу вас пожаловать к гостям, - сказал
Сият-Даш, - что же это? То сами просились в общество,
настаивали, можно сказать, а теперь - загрустили?

Бьернссон поднял безумные глаза:

- А? Да? Сейчас приду.

Сият-Даш вышел, а колдун вновь зарылся в подушки. Он не думал ни
о чем, кроме утреннего своего разговора с разбойником.

- Ну что, господин араван, пока сам не станешь в стойло, не
узнаешь, каково волам? Говорят, как вас посадили сюда, так вы
бросили рассказывать про внутренее устроение души, а занялись
настоящим делом?

В голосе Ниша звучало презрение к человеку, который выдавал себя
за что-то неслыханное, а на поверку оказался заурядным колдуном.



Бьернссон стоял, словно потерянный.

- Нам сказали, - промолвил Ниш, - что сегодня вы позовете духов,
которые растащат по кирпичику эту чертову стену. Мы подумали:
почему бы не воспользоваться этим случаем и не ворваться в
усадьбу? Можно будет покарать чиновников и их семьи за
несправедливость, а зерно раздать народу.

Бьернссон помертвел. Как мы помним, у господина министра
Белоснежный округ был помечен на карте черным цветом, как место,
в котором восстание может разразиться по причине пролетевшей
мухи и разбитого яйца. И хотя Бьернссон не видел этой карты, он
был умный человек и ему вовсе не обязательно было смотреть на
эту карту, чтобы понимать, что дело именно так и обстоит.

- Нет, - жалобно сказал колдун, - не надо!

- То есть как это не надо? - возразил, подойдя, один из
охранников Бьернссона, по имени Серая Ряпушка. - Вы сами
говорили, что нельзя делать другим то, что не хочешь, чтобы
делали тебе. Вот вы убежите, а Сият-Даш повесит пол-деревни...
Справедливей будет, если мы из-за вас повесим Сият-Даша, чем
если Сият-Даш из-за вас повесит пол-деревни.

Разбойник Ниш улыбался. Все-таки он заполучил себе в шайку
стоющего колдуна. Почесал в затылке и прибавил:

- А если с вашими бесами что-нибудь случится, и они не растащат
стену, мы, пожалуй, все равно ворвемся в усадьбу и спасем вас.
Как только люди услышат, что вы стали во главе правого дела, вся
провинция взбунтуется против министра Нана. Представляете?

Бьернссон очень хорошо представлял.



На садовой дорожке Бьернссон столкнулся с сыном Сият-Даша:
изящным, гибким юношей лет двадцати, - тот приехал к отцу на
именины. Это был человек совсем другого поколения, чем Сият-Даш:
нежный и несчастный от наследственного богатства. Юноша
нерешительно посмотрел на бродячего проповедника, не будучи
вполне уверен, к какому разряду людей принадлежит этот человек,
- к тем, которые обманывают его отца, или к тем, которые от его
отца страдают, - но отвесил все-таки яшмовому аравану глубокий
поклон.

За ажурной зеленью вечереющего сада, заслоняя нищету далеких
хижин, перла в небо толстая кирпичная стена с желтой башенкой и
скучающим часовым. Бьернссон стоял молча, сжимая в руках черный
бамбуковый посох со стальным стержнем внутри. Один поворот
верхнего коленца, слабый радиосигнал, - и эти проклятые стены
взлетят на воздух. "Я же не хотел, - думал Бьернссон - я же
хотел только бежать. Откуда взялся этот проклятый разбойник? Кто
дал право этому народу решать за меня?"

- Святой отец!

Бьернссон обернулся, - позади, у рододендрона в желтой шубке,
стоял старый судья Каш, Тот самый, с которым он полтора месяца
назад приехал к Сият-Дашу.

- Святой отец, - сказал он, - Мое служебное положение обязывает
меня присутствовать... Но... я искал вас полтора месяца, а
Сият-Даш говорит, что вы обосновались в его усадьбе?