до  было  спешить  -
нашим тяжелораненым, а их  оставалось  теперь  только  двое,  было  совсем
скверно, и подполковник Сорокин все никак  не  приходил  в  себя,  хотя  в
дороге мы пустили весь наш оставшийся спирт ему на  компрессы.  Санитарный
поезд действительно оказался на станции,  но  пришлось  долго  ругаться  и
доказывать невесть что, прежде чем эта тыловая сволочь согласилась принять
наших раненых.
     Подполковник Сорокин так и не  пришел  в  себя.  Нас  уже  порадовали
диагнозом: крупозное воспаление легких.  Его  уложили  на  носилки,  и  он
лежал, длинный, худой, и темная отросшая борода торчала вверх,  а  мы  все
стояли рядом, надеясь, что он откроет глаза. В конце концов санитары самым
невежливым образом отодвинули  нас  с  поручиком  Успенским  в  сторону  и
втащили носилки в вагон. Поезд должен был скоро отправляться, и мы  смогли
лишь узнать, что раненых, вероятнее всего, отвезут  в  Карасубазар  или  в
Симферополь.
     В самом Мелитополе  творилось  что-то  несусветное,  впрочем,  вполне
знакомое; похоже, город никто  не  собирался  защищать,  толпа  штурмовала
вокзал, а редкие колонны наиболее  напуганных  или,  наиболее  смелых  шли
пешком из города, навстречу морозу и махновцам. Прошел слух, что комиссары
уже в Бердянске, впрочем,  толком  никто  ничего  не  знал.  Штабс-капитан
Дьяков, пробегав полдня, выяснил,  что  никого  из  старших  командиров  в
городе нет, но скоро сюда должен прибыть генерал Андгуладзе, начдив 13,  и
мы отходим в его распоряжение.  Мне,  честно  говоря,  было  все  равно  -
генерала Андгуладзе я не знал, и с кем защищать Мелитополь или драпать  из
того Мелитополя мне, как  и,  думаю,  всем  в  отряде,  было  безразлично.
Некоторый  интерес  представляло  другое  обстоятельство:  собиралось   ли
командование вообще оборонять Крым?  Этого  штабс-капитану  Дьякову,  само
собой, никто не сообщил,  и  мы  с  ним,  докуривая  его  пачку  "Сальве",
обсудили несколько возможностей.
     Ежели Крым никто оборонять  не  собирается,  то  нас  могут  оставить
прикрывать эвакуацию. В этом случае вопрос с нашим отрядом решался просто.
Я допустил компромиссную возможность:  Яков  Александровия  мог  повторить
вариант 19-го года, когда он  удержал  Акмонайские  позиции  и  не  пустил
красных в Керчь. Впрочем, и в этом случае нас,  скорее  всего,  оставят  в
заслоне. Даже если предположить, что никто вообще ничего  не  прикажет,  и
войска будут эвакуироваться, так сказать, по  возможности,  то  и  в  этом
случае мы едва ли успеем  дойти  от  Мелитополя  до  Феодосии,  Керчи  или
Севастополя. В общем, спасти нас могло одно: приказ  об  обороне  Крыма  и
кто-то  способный  эту   оборону   возглавить.   Если   это   будет   Яков
Александрович, то какие-то шансы будут.  В  генерала  Андгуладзе  верилось
слабо.
     Впрочем, влияния на высокую стратегию мы оказать  не  могли,  и  надо
было подумать о хлебе насущном. Тут выяснилось, что  штабс-капитан  Дьяков
еще раз превзошел самого себя. Уж не знаю,  каким  образом,  но  он  сумел
выбить из  местного  коменданта  разрешение  нашему  отряду  поселиться  в
мелитопольской мужской гимназии и даже поставить нас всех на  довольствие.
Последнее было буквально даром Божьим,  поскольку  продукты  у  нас  давно
кончились, а прикупить даже самое необходимое возможности мы не имели. Наш
отряд, как и все части в Таврии,  не  получал  денежного  довольствия  уже
второй месяц. В общем, это было уже что-то.
     В гимназии все было разорено  и  разграблено,  но  в  пустых  классах
оказалось несколько коек,  на  некоторых  из  них  были  даже  матрацы.  В
довершение  всего,  в  некоторых  классах  оказались  неплохо  сработанные
железные  печки,  оставшиеся,  очевидно,  от  прежних  постояльцев.   Парт
хватало, поэтому о дровах можно было какое-то время не беспокоиться.
     Нижних чинов мы разместили в актовом зале, штабс-капитан Дьяков занял
директорский кабинет, где имелся  ободранный,  но  все  же  еще  пригодный
диван, а офицеры получили по небольшому классу на каждую роту. Нам троим -
поручику Успенскому, поручику Голубу и мне - достался  кабинет  географии,
который насквозь промерз, и вдобавок зиял выбитыми стеклами.
     Поручик Успенский и поручик Голуб рьяно взялись за наведение ежели не
порядка, то какого-то подобия, а я, воспользовавшись служебным положением,
упал на продавленную койку и  мгновенно  уснул,  укрывшись  поверх  шинели
содранной с окна портьерой. Впрочем, нет, перед тем, как уснуть,  я  успел
отобрать у поручика Успенского вот эту самую тетрадь с золотым  обрезом  и
спрятать ее в вещмешок.
     Следующие несколько дней мы, насколько я могу  судить  по  записям  в
дневнике, отсыпались. Кормили нас еле-еле, железная печка  грела  скверно,
но мы, признаться, обращали мало внимания на  эти  мелочи.  Один  раз  мы,
собрав все имевшиеся у нас денежные  знаки  -  а  получилось,  признаться,
недурная коллекция от керенок до "колоколов" - направили  поручика  Голуба
на здешнюю толкучку за самогоном. Поручик Голуб  -  самый  подходящий  для
подобных операций человек, - благодаря блестящему  знанию  малороссийского
наречия и опыту общения с глуховскими пейзанами.  Поручик  Голуб  вернулся
очень  нескоро,  порадовав  нас  бутылью  чего-то  чудовищом  чуть  ли  не
карболки. Впрочем, поручик  Успенский,  вспомнив  свою  химическую  науку,
провел визуальный анализ и дал добро, после чего мы пили этот  таврический
эквивалент "Смирновской", закусывая таранью, купленной на той же толкучке.
     Все эти дни нас никто не трогал, и  штабс-капитан  Дьяков  совершенно
напрасно  бегал  каждый  день  в  комендатуру.  Хотя  четвертого   января,
насколько можно верить моим записям, у нас в гимназии появились соседи,  -
полсотни нижних чинов и десяток офицеров из  13  дивизии.  Таким  образом,
слухи о генерале Андгуладзе начали  вроде  бы  подтверждаться,  но  полной
ясности все еще не было. Офицеры сообщили, что в Бердянске уже  красные  и
что Мариуполь сдан. Екатеринослав, как выяснилось, был отдан без  боя  еще
27 декабря. Впрочем, в 13 дивизии были уверены,  что  командование  твердо
решило защищать Крым и оборона будет поручена 3-му армейскому  корпусу.  А
это значит, что оборону возьмет в свои руки Яков Александрович,  что  само
по себе неплохо.
     Все выяснилось 7 января. От этого дня у  меня  сохранилась  подробная
запись. Утром кто-то из наших соседей сообщил, что в город прибыл  генерал
Андгуладзе  со  своим  штабом  и   расположился   в   помещении   вокзала.
Штабс-капитан Дьяков тут же поспешил туда, вскоре  вернулся  и  рассказал,
что к генералу его не пустили, но велели  к  шести  вечера  всем  офицерам
собраться в зале ожидания. К этому штабс-капитан Дьяков присовокупил,  что
ожидается приезд Якова Александровича, но с этим еще не ясно.
     К назначеному времени в зал ожидания набилась где-то сотня  офицеров.
Вид мы, признаться, имели весьма ободранный, и несколько подполковников  и
полковников из штаба  13  дивизии  сразу  же  выделились  благодаря  своим
английским шинелям. Сам генерал Андгуладзе оказался  пожилым  толстяком  с
неаккуратными усами и мрачным выражением  на  типично  восточном  лице.  В
общем, "капказский человек" с погонами генерал-лейтенанта. Ничего дельного
мы от него не услыхали, кроме  приказа  застегнуться  и  привести  себя  в
порядок. Повеяло чем-то родным, чуть ли не школой вольноопределяющихся, но
мы с поручиком Успенским, расстегнув шинели - в зале успели надышать -  на
лишний крючок, закурили невообразимый по крепости самосад,  купленный  все
натой же местной толкучке. На нас покосились, но кто-то понимающе  буркнул
"сорокинцы" - и нас оставили в  покое.  Тут  генерал  Андгуладзе  вскочил,
дернул короткими ручками и трубным гласом возвестил нечто вроде:  "Господа
офицеры! Командующий!"
     После такого заявления я  ожидал,  по  меньшей  мере,  самого  Антона
Ивановича Деникина. Но Антон Иванович, естественно, не появился, а  вместо
него в зал, сдирая на ходу перчатки, почти вбежал Яков  Александрович.  Он
сбросил перчатки на стул, через секунду  туда  же  полетела  шинель.  Яков
Александрович одернул китель и достал портсигар.
     Поока он закуривал, а вслед за ним  и  остальные,  я  решал  нехитрую
задачку  о  двух  действиях.  Прежде  всего,  какой  бы  генерал  ни   был
"капказский человек", но устав он знает. И называть командира 3 армейского
корпуса  командующим  зря  не  станет.  Действие  второе:  выходит,   Яков
Александрович действительно назначен командующим войсками Таврии и  Крыма,
а значит, мы все-таки будем драться, а не бежать.
     Выглядел Яков Александрович неважно и по сравнению с сентябрем, когда
я его видел в последний раз, заметно сдал. Лицо было даже  не  бледным,  а
каким-то серым, вдобавок, как я заметил, у него все время дергалась  щека.
В общем, смотрелся он куда старше своих тридцати пяти. Да и мы все едва ли
помолодели за эти идиллические месяцы. Но тик  -  тиком,  а  говорил  Яков
Александрович  спокойно,  не  повышая  голоса,  в   своей   обычной   чуть
насмешливой манере. Говорил, правда, о вещах совсем невеселых.
     Наши войска отступали по всему фронту. Основные силы, в том  числе  и
Добрармия, донцы, кубанцы и терцы уходили на Кавказ.На нашем левом  фланге
войска Шиллинга и Драгомирова отступали на Одессу и  Николаев.  В  центре,
то-есть у нас, в Таврии, образовалась стратегическая  пустота,  которую  и
пытался  прикрыть  3  армейский  корпус,  срочно  отводимый   к   крымским
перешейкам.  В  Крым  рвалась  Х11   армия   красных   под   командованием
господина-товарища  Геккера.  В  авангарде  господ  большевиков  шли   уже
знакомая нам эстонская дивизия и группа  Павлова,  между  прочим,  бывшего
офицера лейб-гвардии Волынского полка. Этот Павлов прошлой осенью  изрядно
отличился под Орлом и теперь спешил за лаврами в Крым.
     А  в   Крыму   обстановка   была   паршивая.   Полуостров   заполнили
эвакуированные  разного  чина  и  звания.  Забив  порты,   они   требовали
немедленного отплытия. Войскам несколько месяцев  не  выдавали  жалованья,
некоторые части окончательно  разложились  и  перешли  на  самообеспечение
то-есть, попросту к грабежам. Генерал Субботин, отвечающий за  оборону,  с
положением не справлялся, а командующий флотом вице-адмирал Ненюков  думал
только об эвакуации. Ко всему  прочему,  поднимала  голову  большевизия  в
городах и зеленая сволочь в горах.
     В  этих-то  условиях  Яков  Александрович  брал   не   себя   оборону
полуострова. Он сообщил, что в его непосредственном  распоряжении  имеется
около трех тысяч человек, но он надеется, что успеет подойти 34-я  дивизия
из-под Николаева, хотя ее положение сложное - уже сейчас  она  практически
окружена. Мы все переходим в  распоряжение  генерала  Андгуладзе  и  будем
действовать  согласно  плану  командующего.  Последнее,  естественно,   не
расшифровывалось.
     Все это Яков Александрович  изложил  нам  настолько  спокойно,  будто
находился в учебной  аудитории  Пажеского  Его  Императорского  Величества
корпуса,  где  он  до  войны  преподавал  тактику.  Да,  преподавательская
закваска неистребима, и я проникся чем-то вроде гордости за коллегу.
     После Якова Александровича слово взял Андгуладзе, который,  произнеся
нечто похожее на "умрем-умрем", достал какую-то бумагу и начал читать. Это
был приказ Якова Александровича от 31 декабря. В основном, он относился не
к нам, фронтовикам, а разного рода тыловой  сволочи,  которую  командующий
призывал принять человеческий вид  и  включиться  в  организацию  обороны.
Помнится, имелось  в  виду  "пока  берегитесь,  а  не  послушаетесь  -  не
упрекайте за преждевременную смерть". Это было правильно, но для нас самое
большое  значение  в  приказе  имело  то,   что   ему,   то   есть   Якову
Александровичу, приказано удержать Крым, и он это выполнит, во что  бы  то
ни стало. И не только попросит, но и заставит  всех  помочь  ему.  Что  ж,
начало положено.
     Когда   все   расходились,   мне   удалось   протолкаться   к   Якову
Александровичу, для чего, правда, пришлось изрядно пихнуть  локтем  одного
полковника  в  английской  шинели.  Яков  Александрович  узнал  меня,   мы
поздоровались, и он, естественно, спросил  о  подполковнике  Сорокине.  Об
этом, собственно, я и хотел ему сказать. Он понял в  чем  дело,  кивнул  и
пообещал  выяснить  и,  если   требуется,   оказать   помощь.   Потом   он
поинтересовался  поручиком  Голубом,  которого,  очевидно,   запомнил   по
Волновахе. Я подозвал поручика, и мы втроем коротко побеседовали, к вящему
неудовольствию столпившихся рядом штабных. Три бывших  преподавателя.  Так
сказать, наследники Ушинского.
     На следующее утро к нам в гимназию примчался вестовой из штаба, и  мы
тут же начали собираться. Генерал  Андгуладзе  приказывал  эвакуироваться.
Остатки нашего отряда поступали в его  распоряжение  и  вместе  с  частями
дивизии отходили на Таганаш,  чтобы  занять  позиции  между  Мурза-Каяш  и
Сивашом. В тот же день мы уехали, и в моих записях следует перерыв  вплоть
до 13 января.


     11 апреля

     Несколько дней ничего не писал, хотя  произошло  немало  интересного.
Прежде всего меня вызвали в штаб и назначили  в  ночной  караул.  Я,  само
собой, отказался. Конечно, это была дурная фронда, но тут, что называется,
нашла коса на камень, - я твердо стоял на своем. Тогда меня взяли под белы
ручки  и  повели  к  начальству.  Я   ожидал   разбирательства   с   самим
Фельдфебелем, но меня привели не к нему, а к генералу Ноги.Собственно, его
фамилия Нога, но мы  его  сразу  же  переименовали  в  честь  командующего
японской армией под Артуром. Ноги усадил меня на раскладной  металлический
стул, угостил французской папиросой и повел душеспасительную беседу.
     Он, естественно, знает, кто я такой. Помнит о  том,  что  контузию  я
получил в бою под Екатеринодаром, когда генерал  Марков  вел  офицеров  на
последний приступ. Помнит и о том, что  я  был  контужен  под  Волновахой,
когда мы остановили Билаша,  не  пустив  его  к  Таганрогу.  Поэтому  меня
стараются особенно не обременять  мелочами  службы  и  используют  главным
образом как преподавателя, то есть по довоенной специальности.
     Тут меня подмывало сказать, что к  "мелочам  службы"  меня  не  особо
подпускают не только из филантропии,  но  и  как  человека,  служившего  с
Яковом Александровичем. Особенно после известных нам событий.  И  что  еще
после первой контузии под Горлицей, в 15-м году, меня хотели направить  на
комиссию, но я из гордости отказался. Однако, я не сказал ни  первого,  ни
второго, поскольку понял, чем занимается генерал Ноги при штабе, и все это
ему, конечно, известно,так сказать,  по  долгу  службы.  А  он  между  тем
перешел на совершенно медовый тон  и  сообщил,  что  обстановка  в  лагере
нездоровая, господа  марковцы,  алексеевцы  и  дроздовцы  никак  не  могут
поделить победных лавров, и что в эту ночь ожидается генеральное  побоище.
Поэтому штаб старается опереться на наиболее преданных офицеров,  к  числу
коих он безусловно относит нас с поручиком Успенским.
     Ну, как говорится,  спасибо,  уважил.  Бедный  поручик  Успенский,  -
выходит, и он у них на карандаше!
     Я сделал преданные глаза и потребовал за ночное дежурство двое  суток
отпуска  с  правом  съездить  в  Истанбул.  Причем  не  в   одиночку,   а,
естественно, с поручиком Успенским, который уже ходил в ночное  дежурство.
Все это, разумеется, было несусветной наглостью, но  генерал  Ноги  охотно
согласился. Мне дали под начало двух прапорщиков из Корниловского полка  и
взвод нижних чинов, и всю ночь мы блюли наше Голое Поле. Никакого побоища,
само собой, не случилось. Мы задержали троих в дрезину пьяных дроздовцев и
какого-то  капитана-марковца,  тоже  подшофе.  Дроздовцев   отпустили,   а
марковца, оказавшего сопротивление, отволокли куда следует. На  этом  наши
подвиги и кончились, и на следующий день  мы  с  поручиком  Успенским  уже
плыли на турецком катере в Царьград.
     После мрачного Голого Поля Истанбул несколько оглушал. А вообще город
приятный, веселый, несмотря на грязь и  турецкую  бестолковщину.  Впрочем,
сейчас в нем турок, наверное, меньше, чем господ союзничков и наших  вояк.
Когда мы высадились в Золотом Роге, поручик Успенский припомнил, как  наши
российские интеллигенты от  господина  Леонтьева  до  профессора  Милюкова
мечтали о российском воинстве в стенах  града  Константина.  И  вот  мечта
сбылась:  мы,  российское  воинство,  дефилируем  через  врата  Царьграда,
подсчитывая при этом имеющиеся у нас лиры.
     Между  прочим,  к  русским  здесь  относятся  не  просто  терпимо,  а
прямо-таки хорошо. Очевидно, турки чувствуют в нас собратьев по поражению.
Господ союзничков они терпеть не могут, и это, признаться, приятно.
     Мы  с  поручиком  Успенским  уже  знали,  куда  нам  идти,  но  вышло
по-другому.  Еще  на   катере   к   нам   приклеились   двое   розовощеких
юнкеров-константиновцев, уверявших, что они впервые  едут  в  Истанбул,  а
посему наш долг состоит в том, чтобы показать юношам второй Рим. Глаза  их
были настолько невинны и простодушны, что я  сразу  понял  нехитрый  фокус
генерала Ноги. Ну что ж, такой  вариант  мы  с  поручиком  Успенским  тоже
предусмотрели.
     Юношей сразу потянуло на знаменитый Истанбульский Крытый  рынок,  где
можно купить чего угодно, а на известной среди  нашего  воинства  узенькой
улочке у самого рынка - и  кого  угодно.  Но  я  решил  молодых  людей  не
баловать  и  организовать  культурную  программу.   Сами   виноваты,   раз
напросились. Истанбул я знаю не Бог весть как, но все же бывал здесь  пару
раз  до  войны,  когда  ездил  к   профессору   Кулаковскому   в   Русский
археологический    институт.    Так    что    где    находятся     главные
достопримечательности - представление имею.
     Мы прогулялись к Айя-Софие, где константиновцам была  прочитана  мною
целая лекция об истории этого и в самом деле великого храма;  не  забыл  я
процитировать им и соответствующее место из Нестора о визите  сюда  послов
Святого Равноапостольного князя Владимира, взыскивавшего  истинного  Бога.
Поручик Успенский  подхватил  эстафету  и  долго  объяснял  любознательным
юнкерам  особенности  изготовления  здешних  мозаик.  Выслушав   подробный
рассказ о химическом составе  смальты  и  добавлявшихся  туда  красителях,
юноши приуныли. Но это было лишь самое начало. Мы прошествовали к  Голубой
Мечети, что дало мне хороший повод  для  ознакомления  наших  спутников  с
некоторыми аспектами истории Блистательной Порты. Далее  нас  ждал  Дворец
Топак-Хана. Я рассчитывал, что дворца будет  достаточно  и  нас,  наконец,
оставят в покое. Но не тут-то  было:  очевидно,  генерал  Ноги  шутить  не
любит,  и  молодые  люди,  затравленно  переглянувшись,заявили,   что   им
чрезвычайно интересно и они жаждут продолжения.
     Ну что ж, Истанбул город большой. Мы направились по  хорошо  знакомым
мне местам, к Русскому Археологическому институту. Меня  и  самого  тянуло
туда, хотя я и знал, что смотреть там, увы, уже нечего.
     Мы стояли у огромных  литых  чугунных  ворот,  глядя  сквозь  них  на
заброшенное двухэтажное здание. Института уже не было: после вступления  в
войну турки устроили здесь погром  и  вывезли  все,  что  имело  ценность.
Нашему  посольству  было  не  до  этого,  посол  лишь  поручил  итальянцам
присмотреть за имуществом РАИК. Но вскоре Италия тоже вступила в войну,  и
вся эта история заглохла. А жаль институт. Когда мы с поручиком  Успенским
год назад беседовали в  Севастополе  с  профессором  Лепером,  старик  все
сожалел, что не успел вывезти хотя бы часть  здешних  коллекций.  Впрочем,
даже если бы  имущество  и  успели  вывезти,  то  через  четыре  года  оно
досталось бы комиссарам. Так что - всюду клин.
     Юнкера не отставали, и  мы,  перемолвившись  с  поручиком  Успенским,
направились к Крытому рынку. Кон