моря. Замысел Якова Александровича удался  -
пролив мы проскочили без единого выстрела. Очевидно, слухи сбили  с  толку
не только прапоршщика Мишриса.
     Мы шли через пролив целый день. Часть транспортов  волокли  за  собой
баржи, что сильно замедляло ход.  Моряки  начинали  нервничать  -  красных
можно было ожидать с минуты на минуту. К счастью, на этот раз обошлось,  и
к вечеру мы собрались  все  вместе  невдалеке  от  таманского  берега.  По
кораблю пронесся слух, что высадка назначена у села Кирилловка,  невдалеке
от устья реки  Молочной.  Тут  уж  не  требовался  даже  атлас  прапорщика
Мишриса, чтобы  понять  направление  будущего  удара.  Итак,  замыкая  наш
полугодовой круг, мы снова возвращались в Мелитополь.
     Увы, триумфального марша у нас не получилось. Весь день 6 июня  ветер
крепчал, усиливалась качка, а наутро  поднялся  шторм.  Вообще-то  говоря,
Азовское море не считается морем в  полном  смысле  этого  слова.  Древние
звали его Меотийским болотом. Похоже, они  не  попадали  в  шторм  в  этом
болоте, иначе отнеслись бы к нему более уважительно.
     Трепало нас крепко. На палубе лучше было не появляться - вполне могло
смыть,  и  мы  скучились  в  трюме,  получая  все  возможные  при   шторме
наслаждения.  Как  ни  странно,  прапорщик  Мишрис  держался  молодцом   и
трогательно откачивал  бедную  Ольгу,  которая  временами  была  на  грани
обморока. За поручика Успенского я не волновался, а  вот  прапорщик  Немно
внезапно затосковал, побелел, мне даже стало за него боязно.  Помочь  было
нечем.  Поручик  Успенский,  начитавшийся   в   детстве   книг   господина
Станюкевича, предложил старый боцманский  способ  -  избиение  страждущего
железной цепочкой до крови. Признаться, ежели бы  я  верил  в  успех,  то,
пожалуй, применил бы нечто подобное.
     Нижние чины оказались на удивление  стойкими.  Правда,  лица  юнкеров
несколько позеленели, но это могло быть вызвано скверным освещением трюма.
Господа бывшие  краснопузые,  распив  добытый  где-то  самогон,  играли  в
шмен-де-фер. В общем, за личный состав я был более-менее спокоен.
     Ночью, несмотря на волны, мы вытащили прапорщика Немно  на  палубу  и
стали приводить его в чувство. Свежий воздух приободрил нашего  цыгана,  и
он вполне связно изложил, по просьбе  поручика  Успенского,  три  наиболее
простых способа увода лошадей из запертой  конюшни.  К  тому  шторм  начал
понемногу стихать, и корабли вновь взяли курс на север.
     Вскоре мы вновь остановились и до утра простояли невдалеке от берега.
Сквозь утреннюю мглу  можно  было  различить  несколько  транспортов,  уже
начавших  высадку,  причем,  ежели  мой   "цейсс"   меня   не   обманывал,
высаживалась конница. Около шести утра очередь дошла и до  нас.  К  самому
берегу подойти не удалось - не было пристани, и пришлось прыгать  прямо  в
воду, держа повыше винтовки, чтобы стволы не  хлебнули  воды.  К  счастью,
берег молчал - Кирилловка была пуста.
     Наконец, высадились все, мокрые, злые, вдобавок, многие еле держались
на ногах. Прапорщика Немно поддерживали под руки, а нашу сестру милосердия
пришлось уложить на шинели прямо на песок.  Рядом  разгружалась  баржа,  с
которой выводили  несчастных  замученных  лошадей  и  выкатывали  повозки.
Постепенно  берег  заполнялся  пехотой.  Конницы  уже  не  было,   -   как
выяснилось, конная бригада генерала Шифнер-Маркевича уже ушла на север,  к
Акимовке.
     Штабс-капитан Дьяков подыскивал какой-нибудь подходящий сарай,  чтобы
немного  обсушиться,  но  тут  к  еам  подлетел  незнакомый  полковник   в
плащ-палатке, потребовал командира и, не дожидаясь,  начал  распоряжаться.
Оказалось, лошади и повозки предназначались для нас. Наш отряд  в  составе
одной из пехотных бригад должен был двигаться вслед за конницей Маркевича.
     При виде лошадей  прапорщик  Немно  мгновенно  ожил,  лично  проверив
упряжь на наших повозках. Наконец, разместившись, мы  покатили,  насколько
позволяли несчастные лошади, с сторону Акимовки. Впрочем, прапорщик  Немно
был теперь в своей стихии, и когда четвероногие сбавляли ход,  он  начинал
выть по-волчьи, отчего лошадки тут же прибавляли аллюра. Вскоре нас нагнал
небольшой конный отряд, сопровождавший Якова  Александровича.  Командующий
спешил развить наметившийся успех и шел вместе с авангардом.
     Тут нас явно не ждали. По дороге мы то и  дело  встречали  совершенно
сбитых с толку краснопузых, которые стояли с поднятыми  руками  у  обочины
дороги,  бросив  винтовки  прямо  на   землю.   Мы   подбирали   винтовки,
конфисковывали весь имевшийся  запас  махорки  и  отправляли  их  к  месту
высадки десанта, в Кирилловку. Разбираться было некогда, тем  более  перед
нами были не красные орлы, а обыкновенная тыловая сволочь, такая же, как у
нас, только красного цвета. На них жалко было тратить лишнюю пулю.
     Правда, до  Акимовки  мы  так  и  не  дошли.  На  полдороги,  у  села
Родионовка, шел бой  -  наша  конница  сцепилась  с  заслоном  красных.  К
счастью, мы поспели вовремя,  и  к  вечеру  вышибли  комиссаров  из  села,
причем, большинство их препочло не бежать, а попросту сдаться в  плен.  Мы
не потеряли ни одного человека - в Акимовке у  красных  стояли  одни  лишь
тыловые  команды,  едва  ли  знавшие  толком,  с  какой  стороны  стреляет
винтовка. Удивительно, что они вообще решились принять бой.  Первый  успех
заставил на время забыть все мрачные предчувствия. Казалось,  время  пошло
вспять, мы снова в Донбассе и  наступаем  на  Харьков,  гоня  перед  собой
очумелых большевиков. Однако, с тех  пор  прошел  год,  и  мы  были  не  в
Донбассе, а всего лишь на подступах к Мелитополю. А  его  еще  приходилось
брать.
     Уже на следующее утро, 9 июня,  штабс-капитан  Дьяков,  вернувшись  с
короткого  совещания,  которое  проводил  в   штабе   бригады   сам   Яков
Александрович, озабоченно  сообщил,  что  в  Акимовку  красные  подбросили
свежие силы, и какие-то части уже идут вдоль реки Молочной прямо  на  нас.
Командующий приказал немедленно выступать.
     В тот день было как-то по-особенному жарко, мы все  ждали  грозы,  но
небо оставалось чистым. К полудню все вконец одурели, и ежели бы  не  наши
повозки, то отряд пришлось бы останавливать  на  дневку.  Красных  все  не
было, и я уже начал было подумывать, что мы с ними  попросту  разминулись.
Так бывало, и не так  уж  редко.  Но  где-то  в  час  дня  впереди  что-то
загремело, мы соскочили с повозок и  развернулись  в  цепь.  Вскоре  стало
понятно, в чем дело, - показавшаяся  небольшая  деревенька  горела,  из-за
белых хат лупили гаубицы, а прямо на нас резвым аллюром  мчалась  конница,
за которой тянулась пехота. Штабс-капитан Дьяков  приказал  приготовиться,
но через минуту все выяснилось. И конница, и пехота  оказались  нашими.  В
деревеньке, которая называлась  Владимировка,  окопались  красные,  и  наш
авангард дал задний ход. Вскоре они залегли рядом, образовав беспорядочную
кучу, по которой тут же ударила красная артиллерия.  Не  было  возможности
даже привстать, чтобы окопаться.
     Лежали мы не менее получаса, вокруг уже было полно раненых, вдобавок,
куда-то  пропал  Шифнер-Маркевич,  и  его  отряд  пребывал   в   полнейшей
растерянности. Командир бригады, в которую мы входили, был ранен в  первые
же минуты,  и  я  готов  был  посоветовать  штабс-капитану  Дьякову  брать
командование на себя, как вдруг сзади послышался топот, и к нам на  полном
скаку подлетело несколько десятков всадников. За ними чуть ли не бегом шла
пехота.
     Несколько всадников спешились и направились прямо к нам. Впереди  шел
Яков Александрович, весь в пыли и без фуражки. Мы  коротко  поздоровались,
он махнул рукой, и мы сели прямо на землю, не обращая внимания на  красные
"гостинцы",  пролетавшие  то  и  дело  над  нашими  головами.  Подтянулись
остальные офицеры, и словно из-под земли появился худой мрачноватого  вида
генерал, как я сообразил, пропавший было Шифнер-Маркевич. Рядом  с  Яковом
Александровичем находился знакомый нам по зимним боям,но уже не капитан, а
полковник Мезерницкий. Теперь он командовал 8-м кавалерийским полком.
     Яков Александрович первым делом поинтересовался, не скучно ли нам тут
загорать. Получив наше дружное уверение, что скучнее некуда, он хмыкнул  и
порадовал нас, что у соседей дела  еще  веселее.  Корпус  Фельдфебеля  еле
удерживал Чаплинку, а печально  знаменитая  Чеченская  дивизия  умудрилась
прошлой ночью угодить почти в  полном  составе  в  плен  вместе  со  своим
беком-абреком генералом Ревишиным. В общем, ежели мы сейчас не прорвемся к
Мелитополю, летнее наступление можно будет считать оконченным.
     Вопросов не было. Все и  так  яснее  ясного.  Мы  получили  последние
указания  перед  атакой,   которую   должен   был   возглавить   полковник
Мезерницкий. Яков Александрович, несмотря на наши  протесты,  заявил,  что
пойдет в первой цепи. Напоследок он лишь спросил,  какую  музыку  заказать
оркестру. Мы немного поспорили и сошлись на мазурке.
     Покуда полковник Мезерницкий  приводил  в  чувство  наш  набегавшийся
авангард, оркестр, не спеша, выдвинулся аккурат на середину  между  нашими
позициями и Владимировской. Красные не стреляли - это был уже не 18-й год,
и музыкантов научились щадить. Я еще раз повторил  взводным  наши  обычные
правила: в атаке не бежать, идти шагом,  желательно,  в  одном  и  тот  же
темпе. И не стрелять. Все равно, с ходу по окопам вести огонь из  винтовки
бесполезно. Повторял я это, конечно, не для  поручика  Успенского.  А  вот
нашим прапорщикам лишний раз послушать не мешало.
     Тут оркестранты подняли трубы, и загремела мазурка.  Почти  сразу  же
сзади послышался свист,  и  конница  Мезерницкого,  перелетев  через  наши
головы, помчалась к деревне. Мы выскочили и пошли вслед за нею.
     Красные, вероятно, не ожидали такой молниеносной атаки. Вообще-то, по
нашему старому боевому уставу деревню следовало обработать артиллерией, но
наши пушки застряли где-то в тылу, да и, в конце концов, сходило с  рук  и
не такое. Сошло и на этот раз.
     Конница  шла  аалюром,  и  нам  пришлось  поневоле  ускорять  ход.  Я
несколько раз как следует гаркнул, покуда взводные догадались дать команду
"короче  шаг".  Все  это  время  я  оглядывался,  пытаясь  увидеть   Якова
Александровича,  и,  наконец,  обнаружил  его  в  цепи   первого   взвода:
командующий  шел  рядом  с  поручиком  Успенским,  тот  что-то   с   жаром
рассказывал, а Яков Александрович посмеивался и дымил папиросой.
     Вскоре мы поравнялись  с  нашим  оркестром,  который,  не  переставая
играть, занял позицию за цепью и двинулся следом. Я не выдержал и, подойдя
к музыкантам, заказал нашу "Белую акацию". Под  "Акацию"  мы  ворвались  в
окопы краснопузых. Впрочем, делать нам уже было нечего -  конница  вышибла
оттуда защитников революции, и они  предпочли  сдаться  в  плен.  Кое-кто,
впрочем, успел огородами дать стрекача.
     С пленными оказалось  немало  возни.  Коннице  Мезерницкого  пришлось
спешиться и выстраивать их в колонну, а пехоте - выделять конвой.  Красные
орлы выглядели не самым лучшим образом. Поручик Успенский  не  выдержал  и
произвел блиц-допрос первого попавшегося под руку краснопузого. Оказалось,
что большинство пленных - из местных,  -  мобилизованные  всего  несколько
дней назад. В общем, бить таких - невелика честь.
     Владимировка  была  очищена,  но  Акимовка  оставалась,  по-прежнему,
словно заколдованной. Очередной заслон вновь преградил  нам  путь,  но  на
этот раз не тыловики и не мобилизованные. У самой Акимовки  нас  поджидали
четыре  красных  бронепоезда,  а  над  нами  парил  аэростат,  на  котором
огромными буквами было написано: "Даешь Врангеля!"

     Генерал Туркул, прочитав эти страницы, заметил, что они начали летнюю
кампанию куда более романтично. Правда,  в  десант  они  на  этот  раз  не
ходили, но зато пришлось отражать атаку жирафов, зебр и антилоп. Я не  мог
не поинтересоваться, как обстояло дело со  львами  и  тиграми,  он  Туркул
стоял на своем. Львов не было, а по  поводу  вышеперечисленной  фауны  мне
может рассказать любой "дрозд". В  конце  концов,  мы  позвали  полковника
Колтышева, которому, как известно, любые фантазии  противопоказаны,  и  он
подтвердил этот невероятный случай.
     Все объяснялось просто. Дроздовцы атаковали Асканию-Нова, и  красные,
убегая, открыли вольеры тамошнего зоосада.  Бедные  четвероногие,  вздымая
пыль до небес, помчались прямо на "дроздов", приготовившихся было к  атаке
красной конницы. Увидев жирафов, "дрозды"  пережили,  вероятно,  не  самые
веселые  минуты,  но  вскоре   все   разъяснилось   и   кончилось   вполне
благополучно. Антилоп тут же загнали обратно в  вольеры,  жирафы,  правда,
сумели поснимать с половины офицеров фуражки, а вот зебр довелось вязать и
транспортировать против воли.  Скормив  бедным  пленникам  весь  имевшийся
запас сахара, "дрозды" пошли дальше.  Да,  этакий  таврический  Майн  Рид.
Жаль, прапорщика Мишриса там не было.


     6 июня

     Сегодня Туркул пригласил меня к себе и сообщил, что за то время, пока
я прохлаждался в госпитале, офицеры  и  нижние  чины  нашего  Голого  Поля
устроили  подписку,  собирая  средства  на  лечение  нескольких  офицеров,
нуждающихся в санаторном режиме. Среди офицеров был и  я.  Туркул  показал
мне подписной  лист,  выглядевший  очень  внушительно.  Деньги  внес  даже
генерал Нога, а Фельдфебель выложил чуть ли не все месячное жалованье.
     Я достал бумажник и извлек все его содержимое,  прося  внести  его  в
этот фонд. Антон Васильевич в ответ заметил, что  деньги  мне  пригодяться
самому, покуда я буду лечиться.
     Пришлось объясниться.  Я  наопмнил  Туркулу  ту  сумму,  которое  мне
назвало швейцарское светило. Столько едва ли найдется во  всем  Галлиполи.
Тем более, требуются не лиры, а  швейцарские  франки.  В  крайнем  случае,
британские фунты. Так что, надеюсь, собранные деньги помогут более болящим
сослуживцам. Ну, а мне и тут, в общем-то, неплохо.
     Туркул хитро посмотрел на меня и заметил, что можно  обойтись  и  без
швейцарских франков. Оказывается, он успел побывать в Истанбуле и посетить
обитель этого светила. Бог  весть,  о  чем  они  там  толковали,  надеюсь,
генерал обошелся без рукоприкладства, но в конце  концов  выяснилось,  что
вполне приличный санаторий имеется в Болгарии, а там сойдут и наши лиры. И
лечение стоит куда дешевле, и отправиться туда можно где-то через месяц.
     Я вспомнил приговор и произвел  несложный  расчет  в  уме.  Вообще-то
говоря... Чем черт не шутит...
     Под конец Туркул обрадовал меня, сообщив, что о  моей  идее  посетить
руины  крепостной  Трои  он   поведел   генералу   Витковскому.   Владимир
Константинович чрезвычайно заинтересовался этим и обещал в ближайшее время
организовать туда небольшую экскурсию. Оказывается, дажа  идэ  фикс  может
иногда  сбываться.  Правда,  к  Гиссарлыку,  по  слухам,  уже  подбираются
разъезды Кемаля, но остается уповать на обычную турецкую медлительность.

     Перелистав свои записи за июнь прошлого года, я то и  дело  натыкался
на  достаточно  неряшливо  вычерченные  схемы.  Конечно,  я   не   пытался
копировать в дневнике оперативные карты.  Просто  хотел  представить  себе
замысел летней кампении, перебирая возможные варианты. В  общем,  не  имея
представления о некоторых важных частностях, главное я  понял  тогда,  как
мне кажется, верно. Барон к лету успел сообразить, что  из  переговоров  с
красными ничего не выйдет. К этому  времени  стало  ясно,  что,  сдерживая
Русскую Армию в Крыму обещаниями мира, господа Ульянов и Бронштейн готовят
удар на западе. Их ждала Социалистическая Европа, и Белый  Крым  они  были
согласны терпеть  только  до  подхода  необходимых  резеввов,  дабы  потом
скинуть нас в море.
     Барон, естественно, решил этого не ждать и  воспользоваться  успехами
поляков и Петлюры. Отсюда - наше летнее наступление. В нашем  активе  была
земельная реформа, соглашение с Пилсудским, Петлюрой и, по слухам, даже  с
Упырем,  отдохнувшая  восьмидесятитысячная  армия  и   постоянная   помощь
Франции.
     Это мы понимали еще тогла, но  загадкой  оставалось  другое  -  чисто
военные цели Барона. Логичнее всего было ожидать удара за Днепр, навстречу
полякам. В крайнем случае, мы могли  попробовать  прошлогодний  вариант  и
прорываться через Донбасс и Харьков.
     Мы не сделаои ни того, ни другого. Наши  удары  веером  разошлись  по
всей Северной Таврии, и покуда мы брали Мелитополь, "дрозды" шли к Днепру.
Мы били не кулаком, а растопыренными пальцами, и эффект  такого  удара  не
мог быть сокрушительным для господ большевиков.
     Многие оправдывают Барона. Поговаривают, что за Днепр  его  в  первые
недели не пускали англичане, чтобы не мешать полякам. А удар  по  Донбассу
был нужен, чтобы прорваться к Дону, где нас всегда ждали.
     Может, Барон на это и рассчитывал. Но Дон к  этому  времени  был  уже
прочно оккупирован и полностью разоружен, а наш десант на Кубань  показал,
что казаки предпочитают мириться с комиссарами.  Вдобавок,  предполагаемые
союзники ничего для нас не сделали. Не лучше вышло и с земельной реформой.
Юристы вновь  запели  давнюю  песнь  о  выкупе,  а  крестьяне  платить  не
собирались. В общем, политически мы провалились почти сразу.
     К тому же, в самом начале нашего наступления красные  переломили  ход
битвы под Киевом и погнали поляков назад. Так что, мы здорово опоздали.
     Впрочем, есть циники, утверждающие, что наступление  было  необходимо
Барону для международного признания. И заодно для  того,  чтобы  запастись
провиантом в богатейших губерниях России. Особенно был нужен хлеб, который
мы продолжали продавать на Запад почти до самой эвакуации. В таком случае,
Бог ему судья, нашему Барону.
     Конечно, в те первые дни мелитопольского десанта ни о чем подобном  и
не думалось. Мы снова наступали, наступали по той самой таврической земле,
по которой за полгода до этого уходили, отбиваясь от банд Упыря  и  господ
красночухонцев. Теперь бежали они, а  не  мы,  и  это  приносило  невольно
чувство  удовлетворения.  Когда  наступаешь,  быстро  появляется  то,  что
Клаузевиц называет привычкой к победе. А такая привычка -  страшная  вещь,
даже если воюешь один против трех, как это было в те дни.
     Правда,  Рачье-Собачья  умнела  на  глазах.  И  вскоре  мы   получили
возможность почувствовать это, так сказать, на собственной шкуре.
     Бронепоезда стояли почти без прикрытия. Наш  десант  глубоко  вспорол
красный тыл, и их фронтовые части были еще только на подступах к  нам.  Но
камандование господ краснопузых, выиграв  несколько  часов,  разместило  у
Акимовки бронепоезда, которые тут же открыли бешенный огонь,  уложив  наши
цепи носом в траву.
     Прапорщик  Мишрис,  любопытство  которого  не   исчезало   даже   под
обстрелом, поспешил  поинтересоваться  у  меня  назначением  аэростата.  В
первую минуту я и сам задумался, а потом сообразил,  вспомнив  Германскую.
Аэростат служил наблюдательным пунктом,  откуда  корректировался  огонь  с
бронепоездов. Да, это уже вам не штыковая под музыку.  Это  уже  война  по
всем правилам, так сказать, по науке.
     Мы  вновь  лежали  в  густой  траве,  а  бронепоезда,  остановив  нас
несколькими  сильными  залпами,  лениво  постреливали,  экономя   снаряды.
Оставалось ждать подхода нашей артиллерии.
     Насколько я помню, с артиллерией нам всегда отчего-то не везло. И  на
этот раз после часового ожидания выяснилось,  что  подвезли  всего  четыре
орудия. Наша батарея  бодро  открыла  огонь,  мы  встали  в  полный  рост,
готовясь идти в штыковую, но не прошли и ста  метров,  как  вновь  ударили
пушки с бронепоездов. Нас не задело, и мы продолжали движение  вперед,  но
огонь наших пушек становился все реже и реже,  пока,  наконец,  не  смолк.
Очевидно, батарея красных, пользуясь аэростатом, засекла  нашу  батарею  и
подавила ее. Тут краснопузые вновь