л  на  него
молча и тупо.
   - Такие дела, товарищ подполковник... - Генерал с наслаждением затянулся.
- Ты наливай пока, наливай, отметим в сугубом, так сказать, кругу... Ух-х...
Ты грибочком-то закуси, грибочком...  Да-а,  на  заслуженное,  так  сказать,
плечо спикировала звездочка, на заслуженное. Бог даст, не последняя...  И  я
не просто так, абы  что  сказать  -  есть,  понимаешь,  в  управлении  такое
мнение... Комдив-то ваш, батька, он,  конечно,  слов  нет,  офицер  опытный,
фронтовик, дело свое туго знает. Но ведь всему на свете срок  положен,  а  у
него и сердчишко пошаливает, и до пенсии полтора годочка  всего.  А  участок
тут, не мне тебе объяснять, ответственный, западная граница, и случись что -
мы первые... Воздушный щит родины... Нам на  такой  участок  нужен  командир
особенный. Молодой - но и опытный.
   Инициативный  -  но  и  ответственный.  Много   полетавший,   повидавший,
покомандовавший - но и чтобы хозяйство знал, как свои пять пальцев...
   Для наглядности генерал выставил вперед растопыренную ладонь  с  поджатым
большим пальцем. Получилось четыре. Нил хихикнул, но никто на него  внимания
не обратил.
   - И такой человек у нас есть. - Генерал сделал многозначительную паузу. -
Но возникает с этим человеком одна загвоздочка...
   Отец слушал, затаив дыхание. На лысине, красной,  как  арбуз,  проступили
капельки пота. Нил тоже навострил уши.
   - Морально, скажем, бытового плана загвоздочка, - продолжал, не торопясь,
генерал. - То, что данный товарищ, имея законную супругу, проживает  с  этой
самой супругой не только раздельно, но и в разных городах  -  это,  конечно,
только данного товарища и его супруги личное дело.  А  вот  то,  что  данный
товарищ, будучи официально расписан с  одной  женщиной,  фактически  открыто
проживает с другой женщиной, с которой не расписан - это уже, как ни  крути,
с формальной точки зрения аморалка. А у нас  в  кадровых  комиссиях,  ох,  и
формалисты же! Я, конечно, не кадровик и не политработник,  и  по  служебной
линии  данный  вопрос  меня  не  касается  нисколько,  но  коль  скоро  этот
подполковник - мой  друг  еще  с  курсантской  скамьи,  то  я  считаю  своим
дружеским долгом предупредить и предостеречь...
   - Так ведь и... что ж теперь?..
   - Нет, по-мужски я тебя, Роман, конечно, понимаю, даже очень понимаю,  но
как старший офицер... Ты, Роман, поставь себя на мое место. Укажи я в отчете
на это обстоятельство - тебе по шапке, и тогда уж не о дивизии думать,  а  о
местечке на гражданке. Если не укажу, а оно потом всплывет на переаттестации
- тогда уж по шапке мне, куда, мол, глядел, товарищ старший  инспектор  ВВС?
Ну, я-то, положим, отверчусь как-нибудь, а  тебя-то  все  равно  пинком  под
задницу... Сейчас им только повод дай - слыхал небось,  что  Хрущ  очередное
сокращение готовит? За  двенадцать  месяцев  на  полтораста  тысяч  кадровых
офицеров разнарядочка...
   Отец дрожащей рукой прикурил папиросу от папиросы.  Жилы,  вздувшиеся  на
шее, казалось, вот-вот лопнут.
   - Имеется у меня, правда, одна мыслишка, как напасть  такую  объехать  на
вороных. - Генерал прищурился, отчего лицо  его  стало  похожим  на  старый,
желтый кривой огурец. - Но тут, брат, нужно полное твое согласие и чтобы без
обид.
   Иди-ка сюда...
   Он что-то зашептал отцу на ухо. На красном, нетрезвом лице  подполковника
Баренцева сначала отразилась интенсивная работа мысли, потом лицо это жутко,
почти до черноты,  побагровело.  Баренцев  уперся  локтями  в  стол  и  стал
судорожно, как выброшенная на берег рыба, заглатывать воздух.
   - Это что же... что же получается... - несвязно бормотал он. - Петька, да
мы же с тобой... а теперь оно вот как... тебе ж это все хиханьки, а  у  меня
серьезно...
   - Как  знаешь.  -  Генерал  встал,  расправил  плечи,  немного  повращал,
разминая суставы. - Я пока на балкончике покурю, а ты подумай. - Он поглядел
на часы. - На принятие решения имеешь семь минут.
   Нил сидел не шелохнувшись. Он почти ничего из слов генерала не понял,  но
почувствовал повисшее в  воздухе  тяжкое  напряжение,  и  меньше  всего  ему
хотелось, чтобы на него сейчас обратили внимание.
   Но отцу было не до него. Он сидел, обхватив голову  руками,  потом  вдруг
встрепенулся и пробормотал:
   - А гори все синим пламенем!
   Хлебнул водки прямо из горлышка, резко встал  и  с  шумом  выдвинул  ящик
буфета. Оттуда он достал черную матерчатую  сумку  и  принялся  шуровать  по
полкам, закидывая в сумку то бутылку, то банку  с  болгарскими  перцами,  то
пачку печенья, потом извлек кастрюлю с крышкой и смел в  нее  оставшиеся  на
столе салаты, накидав сверху ломтиков колбасы  и  сала.  Потом  остановился,
блуждая по кухне безумным взглядом. Взгляд упал  на  съежившегося  на  стуле
Нила.
   - А, сынок, - глухо,  безжизненно  проговорил  отец.  -  Пойдем,  родной,
погуляем... Нил послушно встал и пошел к двери.
   - В гости пойдем, слышишь! - гудел за спиной отец. - В гости нас звали.
   Ждут очень...
   Шли недолго - впереди отец, размахивая авоськой, что-то бормоча под  нос,
следом Нил. Улица освещалась мощными фонарями, так что,  несмотря  на  южную
ночную темень, идти было светло. Потом, правда, свернули  в  закоулок  между
домами,  вышли  на  небольшой  пустырь,  за  которым  высвечивались  контуры
длинного одноэтажного строения.  Отец  широкими  шагами  пересек  пустырь  и
постучал в освещенное окно.
   Окно раскрылось, из него высунулась растрепанная женская голова.
   - Норка, принимай гостей! - гаркнул отец. Женщина замахала руками,  потом
прищурила глаза, вгляделась и взвизгнула:
   - Ой, да никак вы, товарищ майор!
   - Подполковник!
   - Батюшки! С повышеньем вас! А я уж спать собралась...
   - Одна?
   - - Чего одна?
   - Ну, спать-то. Женщина хихикнула.
   - Скажете тоже... Погодьте, сейчас открою. Отец  взял  Нила  за  плечо  и
повернул в ту сторону, где  через  минуту  отворилась  скрипучая  дверь.  На
крыльцо вышла женщина в длинной ночной рубашке, поверх которой  был  накинут
домашний стеганый халат, и показала рукой - проходите, мол. Они поднялись по
шатким ступенькам и оказались в узком, темном коридоре. Прямо напротив входа
висел голубой деревенский умывальник с жестяной раковиной.  Под  ней  стояло
помятое ведро, рядом - большие резиновые сапоги.  Сбоку  с  длинного  гвоздя
свисал толстый черный ватник. Тусклая лампочка выхватывала из мрака  большие
прорехи в штукатурке, в  которых  проглядывали  кирпичи  и  черные  провода.
Дощатый пол скрипел и прогибался под ногами.
   В комнате, куда они вошли вслед за хозяйкой, главенствующее место занимал
диван - красный, широкий, с громадными валиками  и  подушками.  Над  диваном
висел тканый коврик с изображением пруда и лебедей, на коврике  пристроилась
гитара с голубым бантиком на грифе. Перед диваном стояли накрытый коричневой
скатертью стол и два непарных стула. Часть комнаты была  отгорожена  светлым
шкафом.   В   углу   красовалась   круглая   железная   печка,   покрашенная
краской-серебрянкой.
   Хозяйка кинулась было убирать постель, разостланную на  диване,  но  отец
остановил ее:
   - И так сойдет.
   Он стал доставать из сумки бутылки, пакеты, кастрюлю и ставить на стол, а
хозяйка - посуду из шкафа. И только покончив с этим делом, она обернулась  и
увидела Нила, который тихо-тихо стоял на пороге и смотрел  на  происходящее,
потирая сонные глаза.
   - Ой, ма-альчик! - воскликнула она с таким удивлением,  будто  впервые  в
жизни увидела живого мальчика. - Это ваш, товарищ май... полковник?
   - Мой, мой, - неприязненно ответил отец.  -  Таскаю  вот  за  собой,  как
корова ботало... Ну что  встал,  как  столб?  Если  жрать  не  хочешь,  марш
спать!.. Слышь, Норка, изобрази ему там, за шкафчиком...
   Нил  еле-еле  дотащился  до  брошенного  на  пол  полосатого  матраца   и
провалился в темноту...
   Он плыл на корабле  -  на  старинной  галере.  Стоял  на  высокой  корме,
высматривал зорким глазом, не мелькнет  ли  преследующее  их  неприятельское
судно, не покажется ли на пустынных  низких  берегах  облако  белой  пыли  -
предвестник появления конницы,  -  ощущая,  как  ходуном  ходит  палуба  под
ногами, как скрипят уключины, как ритмично постанывают,  налегая  на  весла,
прикованные к банкам гребцы: "О хейя-хейя вот. О хейя-хейя все..."
   Река течет мощно, гладко и спокойно. Она отдыхает. Вдали  слышен  резкий,
назойливый крик павиана. Ему вторит другой крик, полный  страдания  и  боли.
Хрипло и отчаянно кричит женщина. "К берегу! - командует он. - Дикий  павиан
похитил женщину и терзает ее. Мы должны спасти бедняжку!" - "Но  капитан,  -
слышит он голос, - а что, если это хитрые уловки  врага?"  -  "Противник  за
спиной у нас, а женщина кричит вон там, впереди. Даже самый быстрый отряд не
сумел бы попасть туда, незамеченный нами". - "Но, капитан, у каждого из  нас
есть враги и дострашнее фараона". Женский крик повторяется, теперь он  ближе
и страшней...
   Нил резко открыл глаза. Кричала Норка, но крик мгновенно смолк, перейдя в
протяжный стон, и он услышал ритмичное сопение отца. Дощатый пол  скрипел  и
качался. Наверное, бедная Норка в чем-нибудь провинилась,  и  отец,  злой  и
пьяный, делает с ней что-то страшное. Нил хотел вылезти из своего закутка  и
заступиться за Норку, но побоялся, что отец сделает то же самое и с  ним,  и
остался лежать, проклиная собственную трусость и бессилие.
   Потом все стихло, только чиркнула  спичка  и  хрипло  дышал  отец.  Потом
раздался мощный храп. Вскоре к этому храпу присоединился второй, потоньше  и
с присвистом. Потом первый храп прекратился, и голос отца произнес:
   - Повернись-ка на бочок, лапушка, спать мешаешь.
   В ответ послышался сонный смех. Значит, там, по  ту  сторону  шкафа,  все
хорошо. Наверное, этот ужас ему только приснился...
   Он проснулся разбитый, с больной головой и отлежанными ребрами, в комнате
было душно, накурено, несвежо. За шкафом возились,  постукивали  посудой  об
стол, шлепали  ногами.  Кряхтя,  как  старик,  Нил  выбрался  из  закутка  и
остановился, зажмурившись от пробивающегося в немытое окно солнечного света.
   - Ну, проснулся, архаровец?
   За столом сидел отец в одних трусах, правда,  очень  длинных.  Перед  ним
стояли тарелка с хлебом и нарезанным луком, стакан и бутылка. Вид у отца был
хмурый, помятый, неприветливый, под глазами набухли противные черные мешки.
   Норка лежала на диване и смотрела в потрескавшийся потолок.
   Перехватив устремленный на нее взгляд Нила, отец  нехорошо  усмехнулся  и
сказал:
   - Смотри-смотри, сынок. Привыкай. Теперь это твоя мамка будет.
   Норка отреагировала идиотским овечьим смехом. Нил  застыл,  разинув  рот,
совсем ничего не понимая. Какая еще мамка, зачем, почему?.. Отец  же  заржал
совсем уже неприлично, широко и некрасиво разевая рот.
   - Иди-иди, - просипел он, устав гоготать. - Поцелуй мамочку!
   Нил весь сжался, напружинился и бросился из  комнаты  прочь.  Дверь  сама
рванулась  ему  навстречу.  Он  ударился  лбом  и  отлетел  назад,   неловко
шлепнувшись на бедро. А на пороге комнаты появилась  Мария  Станиславовна  с
большим чемоданом в руках. Она поставила чемодан на проходе, села на него  и
проговорила устало:
   - Уезжаю я. К сестре в Чернигов. Попрощаться вот зашла. Ключи принесла...
   Она подкинула на ладони связку ключей и неожиданно с силой запустила ею в
отца. Он в последний момент подставил ладонь,  и  ключи,  звякнув,  упали  в
тарелку с луком. Отец побагровел и начал, опираясь руками в  стол,  медленно
подниматься.
   Мария встала с чемодана и смело шагнула ему навстречу. Выражение ее  лица
было самым решительным.
   - Ты... это... не балуй, - невразумительно пробормотал он и сел.
   Мария Станиславовна остановилась.
   - Не то мне, Роман Нилович, обидно, что вы давеча к  парчушке  этой...  -
она показала подбородком на заметно струхнувшую Норку, - приблудили.  Мужики
- они все кобели известные, чего уж тут... А вот что вы  меня  под  генерала
этого столичного подстелили, будто я половичок  какой  -  этого  я  вам,  не
обессудьте, простить не могу, другую себе для дел таких подыщите...  -  Губы
ее раздвинулись в невеселой улыбке. - Добро б хоть смог чего  начальничек-то
ваш, хорош только сказки сказывать, скотина холощеный...
   Норка неожиданно зашлась дурным  смехом,  засучила  ногами  под  одеялом.
Отец, разъяренный, обрел наконец,  на  ком  отыграться,  развернулся  к  ней
вместе со стулом и наотмашь ударил по лицу. Норка  вскрикнула  и  с  головой
накрылась одеялом.
   - И кто ж вы такой  выходите  после  этого,  Роман  Нилович?  -  тихо,  с
нескрываемым презрением спросила Мария Станиславовна.
   И тут подал голос доселе незамеченный Нил.
   - Козел в портупее! -  звонко  и  бесстрашно  выкрикнул  он  невесть  где
подслушанную характеристику.
   Мария  Станиславовна  от  смеха  согнулась  пополам.  Норка  под  одеялом
завизжала. Отец взревел и схватил со стола вилку.
   - Убью, гаденыш!!!
   Нил юркнул в щелку между чемоданом и дверным косяком и босой  побежал  по
коридору. За его спиной что-то упало - грузно, с матерным ревом, - но он  не
обернулся. Выскочил, хлопнув дверью, на незнакомый в утреннем свете  пустырь
и рванул куда глаза глядят...
   Всю следующую неделю он жил в офицерском общежитии, спал на раскладушке в
комнате Федоровских, днем сидел у раскрытого окна  возле  Светиной  кровати,
читал ей книжки или просто разговаривал, а когда с работы приходил  Артем  и
на руках выносил жену в  сад,  выходил  с  ними.  Иногда  играл  с  местными
ребятишками. Те, наученные, видимо, родителями, обращались  с  ним  бережно,
как с фарфоровой куклой. Отца он за это время видел два раза - мельком.  При
встрече оба отворачивались.
   "Вот бы кому разбиться!" - с ненавистью думал Нил...
   Это  случилось  через  четыре  года:  из  Забайкалья  пришла  официальная
телеграмма, извещавшая, что  подполковник  авиации  Баренцев  Роман  Нилович
трагически  погиб  при  исполнении  служебных  обязанностей.  Мать  была  на
гастролях в  Венгрии,  так  что  на  похороны  и  разбираться  с  имуществом
покойного вылетела бабушка. Вернувшись, она  рассказывала  странные  вещи  -
будто бы, по словам очевидцев, самолет, на  котором  он  отправился  в  свой
последний полет, ни с того ни с сего пошел на снижение и снижался до  самого
соприкосновения с землей, после чего немедленно взорвался.  Никаких  видимых
неисправностей комиссия, работавшая на месте катастрофы, по останкам  машины
не установила. В полку поговаривали, что в тот день подполковник был  мрачен
и сосредоточен.
   Из небогатого оставшегося имущества бабушка взяла только фотографию мамы,
которую обнаружила на его столе. Оформлять пенсию на Нила она не стала...
   - И вы до сих пор возлагаете на себя часть вины за смерть отца?
   - Вины?! Знаете, когда ваша путеводная звезда при ближайшем  рассмотрении
оказывается  перегретым  примусом,  который   брызжет   вам   в   физиономию
раскаленным вонючим керосином, возникающее чувство трудно  назвать  чувством
вины... Теперь я даже рад, что развенчание кумира произошло в такой  грубой,
водевильной форме. А то вырастил бы из себя гориллу по образу и подобию...
   -  Сама  горячность,  с  которой  вы   это   говорите,   Нил   Романович,
свидетельствует, что в глубине души ваша оценка не столь однозначна.
   - Может быть... Мое нынешнее "я" тоже, знаете ли, дает мало оснований для
ликования...

VII

   - Вернулась ваша матушка, Нил Романович.  Я  встречался  с  ней.  Просила
передать вам свое сочувствие, и все такое...
   - И все такое... - насмешливым эхом отозвался Нил.
   - Очень порывалась навестить вас, но я рекомендовал пока воздержаться...
   -  Она  не  настаивала,  -  утвердительным  тоном  произнес  Нил,  -   Не
настаивала, - подтвердил Евгений Николаевич. - Но передала вам этот сувенир,
который, надеюсь, немного развлечет вас.
   Он  протянул  Нилу  прозрачную  коробочку,  в  которой  находилось  нечто
уложенное в черный шелковый мешочек.
   - Трубка, - сказал Нил, развязав розовые тесемки. - Настоящая  тосканская
трубка...
   - И к ней баночка "Брукфильда". - Вы позволите?..
   Нил  откупорил  жестяную  баночку,  похожую  на  те,  в  которых  продают
монпансье, и принялся набивать трубку.
   - Запах умопомрачительный, - заметил профессор. - Похоже,  вы  и  в  этом
знаете толк.
   - Знал... Странно... У нас ведь все началось с трубки... Он  очень  любил
трубку...
   - Отец? - озадаченно спросил Евгений Николаевич.
   - Отец? Какой отец? При чем тут отец?..
   - А, я, кажется, понимаю, о ком вы... Следователь говорил мне, что  среди
вещей... ну тех, в вагоне... нашли курительную трубку.
   - Это его...
   Стенд с объявлениями, выставленный в вестибюле, осаждала плотная толпа, и
он решил не толкаться, переждать  немного.  Вышел  в  факультетский  дворик,
заложил в рот сигарету, окинул  окрестности  ленивым  взглядом  -  и  замер,
остолбенев...
   Она несла себя гордо,  легко,  почти  не  касаясь  земли.  Она  была  вся
движение,  полет.  Ее  замшевый  пиджачок  был  распахнут,  ветер  играл  ее
клетчатым шейным платком, медными кудрями, плиссированным подолом клетчатой,
в тон платку,  юбочки.  "Остановись,  посмотри!"  -  неслышно,  с  сердечным
замиранием взмолился он.
   Она остановилась. Посмотрела. Подошла.  У  него  непроизвольно  раскрылся
рот.
   - Что ли нравлюсь? - с веселой улыбкой спросила она.
   От ее голоса закружилась голова.
   - Очень, - выдохнул он.
   - Ты тоже ничего.
   Он посмотрел на нее недоверчиво и чуть обиженно. Закончив  девятый  класс
колобком, в десятый он пришел Аполлоном -  крепко  и  в  нужном  направлении
ударил запоздалый гормональный сдвиг, - но  одноклассники  воспринимали  его
инерционно,  да  и  сам  он  никак  не  мог  обвыкнуться   в   своем   новом
стройно-долговязом естестве,  глядя  на  себя  и  на  мир  глазами  толстого
мальчика, привычного отнюдь не к комплиментам.
   - С пяти шагов на иностранца похож, - продолжила девушка.
   - А с трех? - Он наконец подхватил ее шутливый тон.
   - Нет, слава Богу. Не люблю иностранцев, в смысле  -  буржуев.  Картонные
они какие-то, как ненастоящие. Огоньку не найдется?
   - Да-да, пожалуйста...
   Он торопливо  вынул  из  кармана  плоскую  зажигалку,  оставленную  в  их
некурящем доме кем-то из гостей и недавно им утилизированную.
   - И фитиль у тебя классный, -  подхватила  рыжая  девушка.  -  "Мальборо"
хочешь?
   - Ага...
   Он затянулся предложенной сигаретой, слегка закашлялся.
   - Тебе трубка пойдет, - сказала девушка. - Будешь  такой  Сергей  Есенин.
Или молодой Хемингуэй... Студент или абитура?
   - Я?.. Поступаю.
   - Я тоже. Ты на какое отделение?
   -  Не  решил  еще.  -   Почему-то   ему   не   хотелось   говорить   этой
сногсшибательной девчонке, что поступает он вообще не на  филологический,  а
на социальную психологию, а сюда завернул только затем, чтобы узнать,  когда
и где консультация по сочинению. - А ты?
   - Я на английское.
   - Там же конкурс сумасшедший? Или ты с медалью?
   - Я похожа на медалистку?
   По  ее  лукавой  усмешке  он  понял,  как  она  относится  к  этой  части
человечества.
   - А не боишься?
   - Я ничего не боюсь, - сказала девушка, и ее тон показывал,  что  она  не
врет. - Ладно, викинг, до встречи на экзаменах. Удачи тебе.
   Она ловко пульнула окурком в урну, стоящую метрах в семи, и, естественно,
попала.
   - И тебе удачи... - проговорил он ей вслед, тут же почувствовав,  что  ей
это пожелание, в общем-то, совсем не нужно, что вся удача и так  всегда  при
ней.
   Он, как завороженный,  смотрел  ей  в  спину,  пока  она  не  скрылась  в
подворотне, потом вздохнул и пошел в противоположную сторону, на факультет.
   У доски объявлений народу было поменьше, он  протиснулся  вперед;  списал
место и время консультации, а потом задержался у большого листа с данными  о
прошлогоднем конкурсе и баллах.  Английское  отделение  -  13,8