летними  пацанами,
отчаянно завидуя большим, занимался изготовлением разного рода  "курева".  В
дело шел чай, вишневые и березовые листья, резаные лапки  папоротника,  даже
осока. Все это высушивалось в укромном  уголке,  а  потом  заворачивалось  в
самокрутки из "Пионерской правды". Удерут, бывало, в тихий час,  забьются  в
щель между  котельной  и  туалетом  и  дымят,  давясь  от  кашля,  сплевывая
ежесекундно и друг перед другом выставляясь - хорошо, дескать, пошла, зараза
ядреная...
   Так вот, несколько первых затяжек живо напомнили такую "заразу ядреную" -
замес из белого мха и какой-то усушенной до неузнаваемости луговой травки.
   Ничего, кроме першения в горле и жжения в носу, он не почувствовал. Ничто
не поплыло перед глазами, никакие ангельские видения не спешили  вторгнуться
в сознание. Стало обидно. Неужели эти гады просто разыграли его, как он сам,
з компании одноклассников, разыграл весной Смирнова из десятого  "б"?  Тогда
они под пивко в подвальном зале на Литейном скушали  по  таблетке  глюконата
кальция, а вытаращившему глаза Смирнову  объяснили,  что  это  ЛСД,  и  тоже
предложили штучку.
   Потом начали изображать: Бурыгин вертит пальцем и ржет - смотрите, у меня
палец до потолка вырос; Поповский принялся  что-то  про  цветочки  гнать;  у
самого Нила джинсы вдруг рыжим волосом поросли. Смирнов послушал их  бред  с
минутку, с лица сбледнул - и пулей во двор, травить под мусорный бак... А за
месяц до того Бурыгин пригласил Нила на чердак выкурить по сигаре "Упман", а
там принялся с жаром втолковывать, что сигары эти - с героином,  потому  как
написано же на обороте у пачки: "Upmann Cigars Herein Contained". Нил  тогда
не стал разубеждать троечника Бурыгина и советовать ему заглянуть в  словарь
и посмотреть, что значит слово "herein". А тот настолько поверил собственной
идее, что на середине  сигары  начал  отключаться,  а  потом  все  порывался
полетать.  А  дом-то,  между  прочим,  был  пятиэтажный,  так  что  пришлось
применять меры физического воздействия...
   Нил неглубоко затянулся и украдкой, из-под руки посмотрел на остальных  -
не наблюдают ли за ним, не ждут ли, когда он рванет в сортир или к  балкону,
чтобы потом беспощадно осмеять? Но нет, похоже, им не до него - Джон чуть не
пополам сложился на  стуле,  самозабвенно  сосет  кулак,  в  который  зажата
папироса с травкой. Линда с Ринго ставят друг другу "паровозики" и  хихикают
о чем-то о своем. Все честно.
   - Не... это... - Линда взглянула на него с ободряющей улыбкой.  Вообще-то
он хотел сказать, что не берет его кавказская ботаника, но  слова  почему-то
застревали в горле и не хотели наружу. - Вот, - бессильно резюмировал он.
   - И хорошо, - сказала Линда и подернулась розовой дымкой.
   Нил протянул нетвердую руку за кусочком дыни, но тот неожиданно  ожил,  в
два прыжка перемахнул через стол и плюхнулся на пол.
   - Ломанулся, - глупо хихикнув, констатировал Нил.
   - Как черепашка из вольера, - поддакнул Джон.
   - Черепашка - зверь безвредный! - изрек Нил, гордясь своей мудростью. Все
важно закивали.
   - А трубка твоя сгорела, - патетически продолжил Нил. - До  уголечков.  И
фирма "Данхил" по-другому пишется, я узнавал...
   Ринго с виноватым видом покачал головами.
   - А я сейчас  стихи  почитаю,  -  неожиданно  предложил  Джон  и  надолго
замолчал.
   - Это было твое лучшее стихотворение, - прервал затянувшуюся паузу Ринго.
   - Кофе хочу, - заявил Нил и попытался встать.
   - Кофе сейчас не надо, - сказал Ринго. - Кофе только кайф  выбьет.  Лучше
мы еще вина выпьем, а тебе, как непьющему,  вот  это.  -  Он  протянул  Нилу
маленький красноватый  пузырек,  до  половины  заполненный  какой-то  густой
жидкостью.  -  По  две-три  капельки  в  каждую  ноздрю.  Нормальный   полет
гарантирую.
   - Эй, а мне? - Джон протянул к пузырьку  тощую  руку,  по  которой  Ринго
несильно хлопнул.
   - Ты что? - Джон обиженно затрепетал ресницами.
   - А ты и винцом догонишься, - небрежно проговорил Ринго. - Имей совесть.
   Джон начал канючить,  но  выпросить  сумел  только  еще  одну  папироску,
которую мрачно засунул за ухо и прикрыл черной сальной прядью.
   - Ну, на старт! - скомандовал Ринго, разливая по стаканам...
   - Что-то стало зябко...
   Нил медленно поднялся, намереваясь прикрыть окно. Но,  подойдя  вплотную,
передумал, снял с больничной кровати покрывало, набросил на плечи, придвинул
кресло к окну и сел. Дотянулся до  тумбочки,  достал  новую  свою  трубочку,
принялся набивать...
   - Третий час, однако... - бормотал он, трамбуя табак. - Однако...
   Проглючило меня тогда не слабо. Ни черта потом не мог вспомнить... А  вот
теперь, кажется... Кажется...
   Нил щелкнул зажигалкой...

III

   Он шел по желтой песчаной дороге, извилисто  струящейся  между  ароматных
лиственниц,  озаряемых  мягким  закатным  солнцем.  Оно  напоминало   спелый
лоснящийся апельсин на голубой скатерти неба с жемчужной каемочкой  облаков,
будто  нарочно  придуманных  для  того,  чтобы   солнышко   могло   тактично
ретироваться за них  при  первом  же  подозрении  на  причиненное  кому-либо
неудобство.
   Дорожка полого забирала вверх, уводя Нила к зеленому  холму,  увенчанному
величественным зданием с куполом цвета слоновой кости.  Отсюда  трудно  было
точно определить размеры дома,  но  он  казался  огромным.  Сбоку  от  холма
тянулась  глубокая  расселина,  окаймленная  деревьями.  Из  нее   с   шумом
низвергалась голубая пенная вода, устремляясь в ровный, окаймленный  розовым
камнем канал, параллельный дорожке, по которой шел Нил.
   Он приблизился к каменной стене высотой метров пять,  сложенной  из  плит
черного мрамора. Прямо перед ним возникли широко раскрытые бронзовые  ворота
с орнаментом из цветов и дубовых листьев. Нил постоял  немного,  полюбовался
воротами и вошел.
   За воротами раскинулся дикий парк, где вольготно и  бесстрашно  резвились
разные звери. Всего в полусотне шагов от себя Нил увидел  громадного  тигра,
который, вытянув шею, подкрадывался  к  стаду  изящных  прозрачных  антилоп.
Антилопы  навострили  уши  и,  перебирая  ножками,  похожими  на  стеклянные
палочки,  грациозными  прыжками  устремились  в  невысокую  рощицу,   откуда
немедленно поднялась в воздух многоцветная стайка фазанов. В свете  неяркого
солнышка их крылья напоминали осколки старинных  витражей.  Тигр  обернулся,
одарил Нила улыбкой чеширского кота и лениво потрусил в чащу, "И тигры сыты,
и лани целы..." - подумалось Нилу, и стало еще спокойней и блаженнее.
   Он поднялся еще немного и оказался  перед  тщательно  постриженной  живой
изгородью из густого темно-зеленого кустарника. Живая стена  едва  достигала
Нилу до пояса, зато в толщину доходила метров до пяти. Дорожка,  на  которой
стоял Нил, перед самой изгородью резко ныряла вниз,  переходя  в  широкую  и
пологую  лестницу,  выложенную  черным  мрамором  с   голубыми   прожилками.
Кустарник смыкался над головой, образуя своего рода сводчатый потолок в этом
пешеходном туннеле, напоминающем безлюдный  переход  в  метро.  Полированные
каменные стены туннеля были испещрены узорами  из  геометрических  фигур,  а
шагах в двадцати от входа прямо на уровне глаз Нил увидел голубую  табличку,
многократно усиливавшую впечатление сходства с метрополитеном.  Белые  буквы
на табличке образовывали два слова:
   "УЛИЦА СЛАДКОГО". Нил прочитал, хмыкнул и пошел дальше.
   Вскоре он поднялся по мраморным ступенькам и оказался в широкой  кедровой
аллее, завершающейся крутым мостиком  через  ручей.  Дальний  конец  мостика
упирался в резную деревянную беседку, похожую на  китайскую  пагоду.  Скамьи
вдоль стенок беседки были обиты красным шелком. Вокруг  беседки  раскинулась
идеально  ровная  лужайка,  испещренная   многоцветными   и   многофигурными
клумбами, дорожками, обрамленными ровными рядами  цветущих  кустарников  или
невысоких деревьев, аркадами, увитыми плющом,  виноградом  и  розами.  Самая
широкая дорожка, безукоризненно  прямая  и  ровная,  присыпанная  мельчайшим
полупрозрачным гравием, искрящимся, как самоцветы, под нежными косыми лучами
солнца, начиналась сразу за беседкой и  с  плавным  подъемом  перетекала  на
противоположный конец лужайки, на вершину  холма,  где  и  стоял  увенчанный
куполом дворец.
   Впрочем, дворец ли? Теперь, с более близкого расстояния, Нил  видел,  что
здание не так уж и велико. Два этажа, облицованных светло-коричневым камнем,
выдвинутый  вперед  крытый  портик  с  широкой  и  высокой  дверью  и  двумя
симметричными арочными окнами  по  бокам,  над  ним  балкон  во  всю  ширину
центральной части (едва ли больше десяти-двенадцати метров) с  единственным,
но  очень  широким  окном.  От  портика  под  тупым  углом  разбегаются  два
симметричных крыла - два этажа по восемь  окон  в  каждую  сторону.  И  лишь
купол,  поднимающийся   позади   центральной   части,   придает   дому   вид
величественный и монументальный... Дворец? Замок? Особняк?
   Несколько минут Нил посидел в беседке,  наслаждаясь  великолепным  видом,
тишиной, чистейшим благоуханным воздухом. Потом поднялся и вышел на дорожку,
ведущую к зданию, с определением которого он по-прежнему затруднялся.
   В самом центре лужайки  дорожка  разбегалась  надвое,  правильным  кругом
огибая трехъярусный фонтан. Чаша фонтана была сделана из чего-то  черного  и
гладкого  -  то  ли  особого  стекла,  то  ли  обсидиана,  то  ли  какого-то
отполированного, чуточку прозрачного камня. Из того же материала был  сложен
бассейн и невысокий бордюр.
   На двух нижних ярусах струи били вниз, но под углом, образуя как  бы  два
выпуклых винта с  разнонаправленной  резьбой.  В  скошенных  водяных  гранях
играли солнечные лучи, создавая прихотливые хроматические узоры. На  третьем
же ярусе струи  шли  вверх,  по  сходящейся  траектории.  Получался  большой
прозрачный (и по эффекту немного призрачный)  колокол,  над  которым  нимбом
поднималась круговая радуга.
   Красота фонтана завораживала, и Нил не знал, сколько простоял возле  него
с открытым ртом, и только ветерок, прошумевший в листве и взъерошивший  Нилу
волосы, вывел его из гипнотического транса. Он подошел  поближе,  присел  на
широкий прохладный бордюр, вгляделся в поразительно  прозрачную,  пузыристую
воду.
   В бассейне плавали рыбки с пышными  вуалевыми  хвостами  -  красно-синие,
нежно-голубые, красные в черную крапинку, оранжевые с черными полосками.
   Приглядевшись, Нил увидел золотую.
   - Владычица морская... - улыбаясь, npoшептал он.
   Рыбка подплыла поближе  и,  как  совершенно  отчетливо  показалось  Нилу,
подмигнула ему круглым глазом и чуть-чуть повела хвостом в направлении  дома
- заходи, мол.
   - Спасибо, родная...
   А что еще оставалось сказать в такой ситуации? Нил  поднялся  с  барьера,
огляделся. Позади него та самая беседка, пагода в миниатюре, из  которой  он
пришел. Впереди  и  чуть  сбоку,  между  двумя  розовыми  клумбами,  в  тени
могучего, раскидистого клена виднеется краешек белого садового стола и такой
же стул. На спинке стула висит белая панама, рядышком прислонился  сачок  на
длинной ручке.
   Впервые Нил сошел с самоцветной дорожки  и  оказался  на  ровном  зеленом
газоне. Ступая осторожно, словно боясь примять короткую изумрудную траву, он
приблизился к столу. На крышке лежало  пенсне  с  черным  шнурком  и  стояла
раскрытая доска изящных карманных шахмат с недоигранной партией, а скорее, с
этюдом - во всяком случае, так решил Нил, поглядев на расположение  немногих
оставшихся фигур, в том числе и белой костяной фигурки священника в  высокой
шапке и с крестом на груди. Фигурка эта нисколько не смутила Нила: он  знал,
что шахматный  слон  по-английски  будет  bishop  -  то  есть  "епископ",  и
появление такой фигурки означало лишь то, что шахматы сделаны не у нас.
   - Впрочем, здесь все не у нас... - пробормотал Нил.
   - Вы что-то хотели спросить, юноша? Нил вздрогнул и обернулся. В укромном
тенечке на шезлонге, столь же белом, как стол и стул, возлежал  средних  лет
человек, лысый, но с длинной бородой, и с приятной усмешкой глядел  на  него
ясными, умными глазами.
   - Я, собственно... Э-э, как называется эта роза? - не сразу нашелся Нил.
   - Если вы про ту шпалеру, которую рискуете повалить, коли попятитесь  еще
на шаг, то этот вид именуется "La Belle Cecile"  и
славится среди знатоков исключительной длиной стебля, девственной белизной и
характерным, чуть кисловатым  ароматом.  Но,  возможно,  вы  имеете  в  виду
скромные кремовые  создания,  что  высажены  вдоль  центральной  аллеи.  Они
называются "Many Happy Returns".
   Весьма подходящее название, вы не находите?
   Нил кивнул. Так по-английски поздравляют с днем  рождения,  но  буквально
это означает "много счастливых возвращений". То есть тебя будут рады  видеть
снова и снова...
   - По правую же руку от вас особо крупная разновидность алой махровой розы
"Chateau Rouge" . Этот вид отличается...  Впрочем,  вы
ведь не ботаник.
   Нил молча покачал головой. Ему вдруг стало неловко, что он не ботаник.
   - Ступайте-ка лучше в  дом,  -  предложил  бородатый  незнакомец.  -  Вас
определенно ждут.
   - Меня? Но кто? Никто не знает, что я здесь, да и я...
   - Но вы же пришли.
   Незнакомец улыбнулся, показав белые зубы, и закрыл глаза. Нил постоял еще
немного, но более тревожить этого странноватого, но  симпатичного  господина
не решился и побрел к дому, глядя во все глаза и  на  каждом  шагу  открывая
что-нибудь, эти глаза радующее. Так, по обе стороны от ступенек,  ведущих  к
центральному входу, он залюбовался двумя симметричными наклонными партерами,
искусно составленными из цветов, кустиков,  разноцветных  камней  и  мхов  и
украшенными небольшими гранитными химерами, вроде тех, что на Нотр-Дам.
   Нил мало что понимал в архитектуре, точнее сказать, ничего не понимал,  и
определиться со стилем того здания, в которое вот-вот войдет, не мог. То  ли
современное, но сделанное под старину, то  ли  действительно  старинное,  но
недавно тщательно отреставрированное. Он медленно поднялся по  ступенькам  и
замер перед двустворчатой застекленной  дверью,  не  решаясь  ни  войти,  ни
заглянуть внутрь.
   Дом, казалось, сам  понял  его  замешательство,  где-то  нежно  зазвенели
колокольчики, и створки стеклянных дверей  бесшумно  разъехались.  Словно  в
новом Пулковском аэропорту. Ничего не оставалось, кроме как войти.
   В просторном беломраморном холле было тихо, прохладно. Справа, спиной  ко
входу, расположился высокий и длинный диван, служивший  одновременно  своего
рода барьером, отгораживавшим от холла нечто вроде гостиной - пара столиков,
глубокие мягкие  кресла,  на  стенах  -  беспредметные  картины  прохладных,
спокойных тонов, высоченный камин с зеркалом и большими позолоченными часами
на полке.
   Причудливые выпуклые стрелки показывали без пяти  шесть.  Над  камином  -
громадных размеров  кабанья  голова  с  устрашающими  клыками  и  ветвистыми
рогами. Прямо впереди - прозрачная, невероятно широкая дверь,  точная  копия
входной, вела в светлый круглый зал со множеством  столов,  накрытых  белыми
скатертями в красную и голубую клетку. Слева - чуть  изогнутая  лестница  со
светлыми деревянными  перилами  и  ступеньками,  покрытыми  приглушенно-алой
ковровой дорожкой. Все объемы интерьера были непривычно велики,  глаза  Нила
непроизвольно искали какой-нибудь  предмет  поменьше,  покомпактнее  и  сами
собой остановились на черном лакированном столике у подножия лестницы.
   На столике были беспорядочно раскиданы газеты,  журналы,  брошюры.  Среди
названий на незнакомых  Нилу  языках  он  автоматически  выхватил  несколько
понятных.
   Толстая, в цветных  фотографиях  газета  называлась  "The  Daily  Bread".
Поверх нее наискосок лежала книга в глянцевом бумажном переплете с красочным
изображением длинного хрустального стакана и соломинки. Нил взял ее в  руки,
прочитал название. "Good Living for Good Livers"... Краткое  руководство  по
приготовлению коктейлей. Смешное название  -  можно  понимать  как  "Хорошая
жизнь для крепких печенок" или "Хорошая жизнь для хороших  жильцов"...  Нет,
"жильцы", конечно, не совсем то слово, но не скажешь же "житоки"... В общем,
для  тех,  кто  живет  в  свое   удовольствие.   Еще   какой-то   журнальчик
по-французски. "Aucune Ran-cune".
   Никакого, значит... чего? В общем, надо  надеяться,  "никакой  бяки".  На
краешке стола Нил увидел и русскую книгу - на серой обложке лиловыми буквами
косой заголовок  "До  сиреневой  звезды.  Очерки  русского  пофигизма".  Нил
потянулся было  к  заинтриговавшей  его  книге,  но  тут  заметил,  что  она
основательно  запаяна  в   плотный   полиэтилен.   Разорвать   упаковку   он
постеснялся, а потому взял в руки номер  "The  Daily  Bread".  Через  первую
полосу наискосок тянулся заголовок: "Many Happy Returns,  М  &  М,  Sweetest
Couple!!! Three Cheers for Mickey and Minnie!!! The Golden Jamboree  of  the
Mices' Golden Union".
   - И что пишут? - произнес приятный девичий голос из-за спины.
   - Да вот... - Нил заставил себя говорить медленно, спокойно, будто  голос
его нисколько не взволновал. - Золотая свадьба Микки и Минни Маусов.
   - "Бредятина"  верна  себе.  Прямо-таки  сокровищница  мудрости,  кладезь
ценнейшей информации.
   Стараясь не спешить, он обернулся. Никого. Посмотрел вокруг - никого.
   - Кстати, раз уж ты стоишь, будь добр,  сделай  мне  джинджер-сламмер,  -
продолжил голос как ни в чем не бывало.
   - Кого?
   Нил растерялся окончательно. Заколдованный замок, невидимка, неисполнимые
поручения. Будто пьяный сказочник перемешал . Выходит, вино с таким
колоритным названием действительно существует.
   Потягивая на ходу вино - белое, чуть сладенькое, с приятной горчинкой,  -
Нил принялся расхаживать  по  залу,  разглядывая  то,  чего  еще  не  .успел
разглядеть.
   В частности,  если  пройти  мимо  питательных  автоматов  налево,  то  за
застекленной дверью будет бильярдный зал с двумя зелеными  столами  и  одним
светло-коричневым,  а  если  налево  -  музыкальный   салон   с   бархатными
портьерами, глубокими, уютными  креслами  и  небольшой  сценой,  на  которой
господствовал ярко-красный концертный  рояль.  Нил  без  колебаний  вошел  в
салон, поднялся на сцену, поставил стакан на крышку рояля, уселся на круглый
табурет, открыл рояль - оказалось, "Стейнвей"  -  и  для  разминки  пробежал
пальцами по клавишам. Великолепный глубокий звук, идеальная настройка.
   -  Мамаше  бы  такой,  -  шепотом  сказал  Нил  и  еще  раз  прошелся  по
клавиатуре...
   Когда Нил  учился  в  классе  примерно  седьмом,  фирма  "Мелодия"  вдруг
шлепнула подряд  три  большие  пластинки  замечательного  русского  шансонье
Александра Вертинского, прежде если  и  не  запрещенного,  то  и  не  сильно
разрешенного. Старшее поколение, слушая,  вспоминало  молодость,  а  молодое
открывало для себя, что, оказывается, можно и так. На какое-то время  мудрый
старый Пьеро по популярности почти сравнялся с  "Поющими  гитарами".  Каждый
дворовый бард, наряду с бессмертными шлягерами "Сека, сека повязала"  (слова
народные, музыка народная) и "Я хочу вам рассказать, как я  любил  когда-то"
(музыка Леннона и Маккартни, слова Марка Подберезского), норовил включить  в
свой репертуар, как минимум, "Над розовым морем".
   Всеобщее открытие не было открытием  для  юного  Нила.  Сколько  он  себя
помнил -  столько  помнил  и  тяжелый  пыльный  магнитофон,  который  иногда
выдвигали из угла и ставили на него  громадные  шершавые  бобины.  По  знаку
бабушки все благоговейно замирали,  и  из  магнитофонного  бока  с  шипением
вырывались голоса чужой эпохи - Вертинский, Лещенко, Плевицкая, Иза  Крамер,
Варя Панина... Но в молодой среде привился  один  Вертинский.  На  переменке
соберутся, бывало, все мальчишки из класса в рекреационном зале - за  старым
роялем маэстро Баренцев - и заголосят зычным хором: "Матросы  мне  пели  про
остров..." Наладились было под нее строем х