ные?
   - Компетентные органы задержали  матерого  рецидивиста  Фишмана.  Из  его
признательных показаний следует, что фальшивые доллары,  которые  так  и  не
доехали до Москвы, предназначались именно ему. За несколько недель до  своей
роковой  поездки  Бриллиант  связался  с  Фишманом  и  предложил  приобрести
сверхкрупную партию валюты на весьма выгодных условиях.  Фишман  согласился,
собрал требуемую сумму, назначил место  и  время.  Естественно,  он  не  мог
предположить, что Бриллиант, которого он знал за отчаянного  труса,  рискнет
подсунуть фальшивку ему, авторитетному валютчику. Когда же ему сообщили, что
помимо красивых бумажек Яша вез ему бутылочку любимого виски со специальными
добавочками,  Фишман  взбеленился  вконец  и  сдал   следствию   не   только
Бриллианта, которому теперь все до лампочки, но и нескольких других  крупных
дельцов.
   - И Шерова среди них, понятно, не было.
   - А вот эту фамилию я  настоятельно  рекомендую  тебе  не  произносить  в
данном  контексте.  Вадим  Ахметович  -  уважаемый  человек,   коммунист   с
многолетним стажем, имеет правительственные награды. Он не имеет и не  может
иметь никакого отношения  к  этим  жидовским  штучкам...  Разумеется,  я  не
национальность имею в виду, а определенный  тип  людей.  Точнее,  нелюдей...
Кстати,  в  подтверждение  своего  тезиса  могу   сообщить,   что   рублики,
приготовленные Фишманом для  Яши,  тоже  были  отпечатаны  где-то  на  Малой
Арнаутской.
   - Понятно. Фамилию Тани Захаржевской мне тоже рекомендуется забыть?
   - Это твое личное дело. Дерзай, если хочешь, ты знаешь, где ее найти.
   "В сталактитовом зале", - подумал  Нил  и  поежился,  вспомнив  надменный
взгляд из-под набеленных бровей Жрицы.
   - Нет, - сказал он. - Jedem das seine .
   - Куда едем? - не понял Асуров.  -  Вроде  приехали  уже.  Или  еще  куда
хочешь?
   - Не хочу.
   - Я тебе еще позвоню, ладно? Нил пожал плечами.
   - Звони...
   В перерыве между занятиями его отловила парторг.
   - Выглядишь молодцом, Баренцев! - сказала она, поглядывая на его руку.  -
Подойди-ка завтра к Кларе Тихоновне. Есть насчет тебя одно мнение...
   "В партию звать будут", - обреченно подумал Нил. В партию не хотелось  до
тошноты, но впрямую отказаться от  такого  предложения  -  значит  поставить
крест на любой форме жизненного успеха в этой стране.  Придется  придумывать
какой-нибудь   ход,   продемонстрировать   свое,   так   сказать,   неполное
соответствие.  Скажем,  забить  на  занятия?  А  кого  это  волнует?   Спеть
что-нибудь не  то  на  ближайшем  кафедральном  сабантуе?  Пожалуй,  слишком
стремно, могут вообще с работы вышибить... Нил всю ночь промаялся  без  сна,
но так ничего и не придумал.
   В кабинете Клары Тихоновны Сучковой пахло конторским клеем  и  подогретой
на спирали пылью - центральное отопление было до осени отключено;
   Вид красноносой, кутающейся в толстый платок заведующей кафедрой русского
языка  нагонял  тоску,  зато  отсутствие   двух   других   сторон   здешнего
треугольника  внушало  определенный  оптимизм.  И  правда,  действительность
оказалась не столь трагичной, как мнилось ему накануне - о членстве  в  КПСС
речи даже не возникло.
   - Нил Романович,  -  сказала  заведующая,  -  вы  очень  нас  выручили  с
концертом и, я бы сказала, предотвратили международный скандал. К сожалению,
формами непосредственного поощрения мы не располагаем, но имеем  формы,  так
сказать, опосредованные. Ведь у вас повышение квалификации запланировано без
отрыва от производства?
   - Без, - согласился Нил.
   - Появилась возможность заменить ее на три месяца ФПК при университете.
   Нил  не  верил  своим  ушам.  Эта  трехмесячная  халява   -   практически
дополнительный оплачиваемый отпуск - считалась на кафедре лакомым  кусочком,
за нее  велась  активная  подковерная  борьба,  но  доставалась  она  только
любимчикам.
   Ох, неспроста такая щедрость...
   - Скажите, Клара Тихоновна, а на отпуске это не отразится?  Я  ведь  этим
летом не планировал работать в приемной комиссии...
   - Ну что вы, нисколько не отразится! В конце июня  принесете  бумажку  из
университета, распишетесь в приказе, получите отпускные - и гуляйте себе  до
сентября.
   Но и при условиях наибольшего благоприятствования  институт  не  отпустил
его без увесистого пинка, и то обстоятельство, что  пинок  достался  не  ему
одному, а всему преподавательскому составу, радости не добавляло.
   Чудо, возникшее в темных  недрах  родного  Минвуза,  называлось  "Учетная
карточка работника высшей школы". Такие карточки, роскошно  отпечатанные  на
плотных глянцевых листах размером 440  на  297  миллиметров,  содержали  128
разграфленных пунктов. Каждому преподавателю надлежало  самолично  заполнить
их  на  пишущей  машинке,  причем  помещенное  внизу   строгое   примечание,
категорически  возбранявшее  "сгибание,  сминание,  запачкивание,   внесение
каких-либо  исправлений,  нечеткое  либо  бледное  пропечатывание,  а  также
забегание сведений или  части  сведений  в  соседнюю  графу",  не  оставляло
никаких надежд на легкую жизнь.  На  время  институт  превратился  в  полный
дурдом. Высунув языки, народ бегал из кабинета в кабинет в поисках машинки с
широкой кареткой, куда поместилась бы злополучная карточка, клянчил  друг  у
друга меловые забивалочки или белила для  машинописи,  сетовал  на  то,  что
графа "пол" занимает целую строчку, тогда как в графу "адрес" можно вбить от
силы десять  букв,  переписывал  под  копирку  длинные  ряды  цифр,  которые
требовалось вставить в графы,  обозначенные  в  совершенно  каббалистическом
духе - ОКОНХ, ОКПО, СООГУ, а то и похуже. Увидев  эти  графы,  Нил  вспомнил
чудака, встреченного им в пивной на Пушкарской. Колотя себя в  грудь,  чудак
уверял, что старперы из Политбюро - это не более чем марионетки,  подставные
фигуры, а реальная власть в стране давно и  прочно  захвачена  жидомасонами.
Очевидно, в словах того дурика была  доля  правды  -  едва  ли  какая-нибудь
другая публика могла бы додуматься столь изощренно пытать народ  посредством
классификаторов.
   Учетная   кампания    не    обошлась    без    жертв.    Так,    пожилого
профессора-консультанта, которому возвратили его карточку с указанием, что в
ней перепутаны местами два кода организации, где полвека назад началась  его
трудовая деятельность, и категорическим требованием перепечатать все заново,
увезли в больницу с  инфарктом.  Ученый  секретарь,  в  обязанности  которой
входили проверка и прием  поступивших  карточек,  на  четвертый  день  такой
работы с криком: "Вас много, а я одна" - запустила чернильницей в  декана  и
была в сумеречном состоянии доставлена в Скворцова-Степанова.
   Потратив сутки на заполнение красивой карточки и безнадежно ее  испортив,
Нил с постыдной дрожью в коленках явился за  новым  бланком.  В  коридоре  у
кабинета ученого секретаря толпились такие же страдальцы,  сжимая  в  потных
ручонках папочки  со  злосчастными  карточками,  а  из-за  дверей  доносился
разъяренный рык делопроизводителя с  военной  кафедры,  командированного  на
смену занедужившей чиновницы.  Лица  ожидающих  были  напряжены.  Нил  видел
дрожащие губы, лбы, покрытые нервной испариной. У дверей  кабинета  возникла
негромкая, но напряженная перепалка:
   - А я вам говорю, гражданочка, я здесь  с  половины  десятого  и  вас  не
помню.
   - А я с половины девятого и, между прочим, в списке отметилась. Товарищи,
кто снял с дверей список?
   - Какой список? У нас живая очередь!
   - А я вам говорю - по списку!
   Нил прикрыл глаза и  отвернулся.  Можно  подумать,  что  там  праздничные
наборы дают. Но народ, однако! За втыконами и то умудряются давку  устроить,
будто за дефицитом. Где он, тот край, куда не добралось СООГУ?
   Нил решительно вытащил из нотной папки испорченную  карточку,  порвал  на
мелкие клочки и выкинул в урну.
   - Уеду на фиг! - пробормотал он. Проходящая мимо лаборантка  вылупила  на
него глаза и отшатнулась, впилившись плечом в противоположную стену.
   - И куда же ты уедешь?
   - Не знаю. Куда-нибудь подальше.  Устроился  бы  смотрителем  на  далеком
маяке.
   Или  в  заповеднике...  -  Нил  поднял  руку,   предваряя   невысказанное
возражение. - Ничего не говори, я и сам прекрасно знаю, что на  третий  день
взвою от тоски, а через неделю  удеру  обратно  в  муравейник,  к  стрессам,
загазованности, очередям, политсеминарам...
   - И?
   - И буду снова рваться на волю и бредить ею.
   - Жениться тебе надо,  амиго,  -  задумчиво  проговорил  Назаров.  -  При
правильном подходе обретешь и волю, и покой.
   Нил криво усмехнулся.
   - Правильном - это как у тебя, что ли?
   - А пуркуа бы и не па бы, как сказала бы твоя  крошка  Сесиль...  Кстати,
можешь поздравить - в загсе приняли наконец наше с Джейн заявление.  Правда,
для этого мне пришлось устроиться вахтером в ПТУ и  прописаться  в  тамошнем
общежитии.
   Ну, да это ведь ненадолго, надеюсь.
   - Поздравляю! -  сказал  Нил,  поднимая  бокал.  За  столом  с  остатками
скромного банкета их осталось двое. Кир Бельмесов поднялся к  себе  в  башню
спать, остальные же отправились в аэропорт провожать  счастливого  жениха  в
Стокгольм.
   Эдвард Т. Мараховски и Елена Кольцова смогли сочетаться только с третьего
захода - первые два раза в  самый  последний  момент  выяснялось  отсутствие
какой-нибудь архиважной справочки, без которой нет  ну  никакой  возможности
официально признать брачующихся мужем и женой. Ушлый Эд обзавелся  выписками
из гражданского кодекса, снял  в  юридической  консультации  копии  со  всех
относящихся к делу подзаконных актов и постановлений, добился присутствия  в
загсе генерального консула США, а Джейн пригнала туда  же  всех  иностранных
журналистов, имевшихся на тот момент в городе. Во  избежание  международного
скандала брак пришлось зарегистрировать.  Это  произошло  в  последний  день
пребывания Эда в СССР - истекал срок визы, а в продлении было  отказано  без
объяснения причин. Поэтому торжество  получилось  скомканным,  а  по  правде
говоря - вообще никаким. Зарулили на минуточку между  загсом  и  аэропортом,
вмазали шампанского, скушали по бутербродику...
   А назавтра провожали уже новобрачную - в Воркуту, где  отыскался-таки  ее
беспутный папаша. Точнее, отыскался он не там,  а  в  заполярном  поселке  с
колоритным названием Мутный Материк, до которого по весне появилась  надежда
добраться. Отца своего Хопа ни разу не видела, поскольку он  ушел  из  семьи
еще до ее рождения  и  с  тех  пор  никаких  поползновений  познакомиться  с
доченькой не предпринимал. Теперь такая  необходимость  появилась  у  нее  -
закон требовал, чтобы всякий, отъезжающий на постоянное место жительства  за
рубеж, предъявил заверенные расписки от всех  ближайших  родственников,  что
они не имеют к отъезжающему никаких имущественных  претензий.  От  матери  и
старшей сестры такие бумажки были получены без проблем - обеим было обещано,
что через годик-другой Хопа заберет их к себе в Америку. Что  выкинет  отец,
оставалось тайной. Хопа везла ему  богатые  подарки  -  мерлушковую  папаху,
американский  спиннинг  с  набором  блесен,  исландский   свитер,   японский
стереоприемник  "Шарп",  немецкую  электробритву  "Браун"  и  две  громадные
грелки, залитые отечественным питьевым спиртом.
   Через две недели с Мутного Материка пришла отчаянная  телеграмма.  В  ней
Хопа сообщала, что старый пропойца требует за заявление две тысячи рублей, а
вернуться она не может, поскольку всю ее наличность он пропил.  Она  умоляла
скинуться и переслать ей сто пятьдесят рублей на обратную дорогу.
   А  еще  ей  предстояло  уплатить  родному  государству  десятка   полтора
различных сумм - вольную у барина полагалось выкупать!  -  от  госпошлин  за
нотариально заверенные копии всех документов (подлинники вывозить за пределы
категорически воспрещалось) до компенсации за  бесплатно  полученный  диплом
медицинской сестры.
   На круг набегало еще две тысячи. Серьезные деньги неожиданно понадобились
и Назарову - у  Джейн  заканчивалась  аккредитация,  осенью  на  собственную
свадьбу ей предстояло лететь за свой счет, и она  потребовала,  чтобы  жених
оплатил ей дорогу в оба конца.
   Никто, естественно, таких денег у  Нила  не  просил,  но,  едва  узнав  о
возникших у соседей затруднениях, он понял, что должен,  может  и  хочет  их
выручить. Более  того,  его  не  оставляло  ощущение,  что  время  неумолимо
сжимается до какой-то роковой точки, в которой вот-вот определится  вся  его
дальнейшая  судьба  -  и  неизвестно  откуда  взявшаяся   уверенность,   что
определится она в некоей строгой параллели с судьбами тех, кто его окружает.
   Сбивчивая,  поневоле  многословная  телеграмма  Хопы  (письмо  с  Мутного
Материка шло бы  месяца  два,  а  до  ближайшего  телефонного  узла  оттуда,
наверное, как от Питера до Москвы) заставила его  сломя  голову  мчаться  на
телеграф и отправить в Мутный Материк перевод на две с половиной  тысячи.  А
потом - на вокзал за билетом до станции Хвойная...
   Конец апреля выдался погожим  и  теплым,  но  ночами  еще  подмораживало,
поэтому Нил прихватил с собой ватник и  лыжные  штаны,  и  рюкзак  получился
объемистый.
   Видавший  виды  "пазик"  бодро   подпрыгивал   на   колдобинах   родимого
бездорожья.
   Вместе с ним подпрыгивал и Нил,  втиснувшийся  на  заднем  сиденье  между
толстой потной теткой в мужском пиджаке и беззубым  морщинистым  стариком  в
мятой солдатской шинельке.
   - Поворот на Ильинку  скоро?  -  спросил  он  у  тетки  после  очередного
подскока.
   Та оглядела его с головы до ног. Крайняя глупость  соседствовала  в  этом
взгляде с крайней  подозрительностью.  Закончив  осмотр,  тетка  фыркнула  и
отвернулась.
   - Зачем в Ильинку-то, сынок? - прошамкал старичок.
   - Подснежники собирать. Потом на базаре продавать буду.
   - Ишь ты! Вообще-то правильно, все к заработку приварок.  У  меня  внучок
тоже головастый, инвалидность оформил, пчел разводит, за два года на  машину
накопил, теперь  на  квартиру  копит.  На  подснежниках,  поди,  столько  не
заработаешь.
   - Столько, конечно, не заработаешь, но кое-что можно.
   - Ну, помогай Бог! Вон и поворот твой. Тогда, летом, зелень была  густой,
насыщенной - как по плотности, так и по цвету. Сейчас листва еще пребывала в
нежно-фисташковой юности, перемежающейся  клейкой  коричневатостью  почек  и
влажной чернотой воскресающих ветвей. Травяной ковер  только  намечался,  и,
заступив  на  полшага  за  край  дорожки,  Нил  по  щиколотку  провалился  в
пружинистый перегной. От воздуха, от птичьего гомона голова  шла  кругом,  и
Нил едва не прошагал мимо кладбищенского холма и заприметил его лишь потому,
что остановился покурить и перевести дух. На вершине,  над  деревом,  породу
которого Нил определить не мог, парила белая  птица.  Хотелось  думать,  что
сокол, хотя здравый смысл заставлял усомниться, что в этих  местах  на  воле
водятся белые соколы.
   Наверное, какую-нибудь неделю назад куст представлял собой пучок  кое-как
понатыканных, мертвых на вид прутьев, но сейчас, когда пробуждающаяся  жизнь
вытолкнула  наружу  еще  мелкие,  махристые  листочки,  он  показался   Нилу
воплощением робкой, пока неясной мечты, устремленной к небу.
   - Хорошо бы было еще немного выждать, - пробормотал Нил, поглаживая между
пальцев шершавую поверхность листа. -  Она  бы  зацвела.  Никогда  не  видел
малины в цвету.
   Но выжидать не было времени...
   Нил обошел вокруг куста, внимательно глядя под ноги, но так  и  не  нашел
камня с изогнутой розой. Тогда он достал из рюкзака короткую садовую  лопату
и принялся ребром счищать плотный, слежавшийся за зиму слой мертвой травы  и
палых листьев, перемешанных  с  землей.  Не  прошло  и  минуты,  как  железо
скребануло  по  камню,  и  Нил,  нащупав  на  гладкой  холодной  поверхности
полукруглую ложбинку  стебля,  принялся  разгребать  мусор  руками.  Сначала
взгляду его открылись роза и крест, потом - чуть ниже  -  высеченные  буквы:
тельство гра ьинская ьга Влади 09-1904) мой маме, бабушке,  праб  ся,  милый
пра ного утра По краям надпись была безнадежно разъедена многолетней  черной
плесенью...
   Ночь он провел на  скамье  в  полупустом  зале  железнодорожной  станции,
накрывшись ватником и положив под голову вместо подушки рюкзачок.  Следующую
ночь он ехал в общем вагоне, вглядывался в черноту  за  окном,  извлекал  из
трехлитровой банки маринованные зеленые помидорины, машинально  подносил  ко
рту, жевал, не разбирая вкуса.
   Задремал только под  утро,  и  ему  явилась  старушка  графиня  -  сухая,
крючконосая, с голубыми буклями,  выбивающимися  из-под  сборчатого  ночного
чепца.
   "Ну что, ваше сиятельство Ольга Владимировна, тройка,  семерка,  туз?"  -
спрашивал  он,  краешком  глаза  отмечая   малиновый   обшлаг   собственного
вицмундира. "Они самые, батюшка. Тройка, семерка, дама!" - отвечала  графиня
и разражалась хриплым, каркающим смехом...
   - Гоша, привет! Слушай, как здорово, что ты дома! Давай переодевайся, а я
по-быстрому сполоснусь с дороги, и рванем на центра, в какое-нибудь местечко
поприличней, поедим, как белые люди.
   - А по какому поводу? - Голос у  Гоши  был  тусклый,  прокуренный,  глаза
покрасневшие.
   - Да так, есть повод... Тебе Макс не говорил, сколько бабок надо на билет
для Джейн?
   - Мне Макс ничего не говорил. Он никому ничего не говорил. Он пропал.
   - То есть как пропал? Когда?
   - Сразу после твоего отъезда. Три ночи не  ночевал.  И  из  ПТУ  звонили,
спрашивали, почему на работу не вышел.
   - Так, может, у бабы какой-нибудь загулял?
   - С вещичками? Одежду свою забрал,  зубную  щетку.  И  ни  записочки,  ни
звонка... Эй, ты куда?
   - Я сейчас!
   - О, Нил Романыч, здоровенько! - Улыбающийся Асуров поднялся с  кресла  в
безликом гостиничном номере "Октябрьской". - А то я ищу тебя,  ищу.  Уезжал,
что ли, куда-нибудь?
   - Подснежники собирать... - пробурчал Нил, делая  вид,  что  не  замечает
протянутой руки.
   - Хорошее дело, хорошее... А у меня для тебя приятное известие.
   Распишись-ка...
   Нил тупо уставился в протянутую  ему  бумажку,  озаглавленную  "Расходный
ордер". В графе "фамилия, имя, отчество" стоял прочерк,  а  в  графе  "сумма
прописью" было от руки вписано - "пятьдесят рублей 00 копеек".
   - Руководство приняло  решение  поощрить  тебя  материально,  -  отечески
улыбаясь,   произнес   Асуров.   -   На   основании   тщательного   изучения
предоставленной информации.
   Нил вытаращил глаза.
   - Какой еще информации?
   - Вот этой. - - Асуров достал из кожаной  папочки,  лежащей  у  него  под
рукой, несколько листочков. - Отчеты пишешь  грамотные,  обстоятельные,  без
помарок, любо-дорого  читать.  Молодец,  бдительно  выявляешь  антисоветские
проявления среди иностранных студентов.
   - Но... но такие отчеты каждый преподаватель кафедры сдает заведующей два
раза в семестр...
   - А от заведующей они куда идут, по-твоему? Да и те ли самые это  отчеты,
ты приглядись получше.
   Нил придвинул  листочки  к  себе.  Ксерокопии  его  машинописных  отчетов
отличались от  оригиналов  лишь  двумя  мелочами  -  куда-то  исчезла  шапка
"Заведующему кафедрой русского языка доц. Сучковой К. Т.,  парторгу  кафедры
ст. преп. Шмурдяк X. У.", а вместо его фамилии  стояла  размашистая  роспись
"Дэвид Боуи".
   - Как видишь, служебный отчет легко превращается в агентурный.
   - Бред какой-то! - выкрикнул Нил. - Что еще за Дэвид Боуи?
   - Твой оперативный псевдоним. Я решил, что тебе понравится...
   - Господи... - Нил обхватил голову руками. - В стукачи записали...
   - Помнится, ты сам просился в мое учреждение на машинке стучать. Было?
   - Но я ж не знал тогда... И за такую фигню вы готовы деньги платить?
   - Согласен, материал не Бог  весть  какой  горячий.  Но  есть  и  другой.
Взгляни.
   Перед Нилом лег еще один листочек. Та же подпись, тот же  шрифт.  Но  вот
текст... Донош