аже забыл, зачем, собственно, вышел, побродил немного по двору,  то
и дело обращая к небу блаженную улыбку, съел яблоко, да и поднялся домой.  А
вечером пришла телеграмма, что отец уже в пути и будет через три дня.

V

   - Ждали?
   - Как манны небесной. Понимаете, во  мне  тогда  проклюнулось  нормальное
мальчишеское естество - библиотека приключений, самолетики, побег из дома. И
это было так созвучно образу отца...
   - Что же вы замолчали, Нил Романович? Неприятно говорить на эту тему?
   - Скорее неловко. Неужели вам интересно  второй  день  кряду  выслушивать
мои... мемуары? Не жалко тратить время на такие пустяки?
   - Это не пустяки, и это мое время. И моя работа.  Мне  за  нее  жалованье
платят... Так что отец? Оправдал ваши ожидания?
   Нилушка напросился ехать вместе с мамой в аэропорт, ночью долго ворочался
с боку на бок, заснул только под утро, но  немедленно  бодро  вскочил,  едва
лишь мама подошла к нему и ласково тронула за плечо - мол, пора.
   Мамин сослуживец,  баритон  Даваев,  заехал  за  ними  на  своей  зеленой
"Победе", и они тронулись через утренний солнечный город. Нилушка  ерзал  на
заднем сиденье, вертел головой, разглядывая незнакомые дома и улицы.
   Рейс немного задерживался, и мама с Даваевым сели в кресла  в  полупустом
зале ожидания, а Нилушка тут  же  прилепился  носом  к  большому  витринному
стеклу, выходящему прямо на летное  поле,  поедал  глазами  выстроившиеся  в
рядок большие серые самолеты, смотрел на людей, сновавших по полю. С  особым
вниманием он вглядывался в тех, на ком была надета синяя форма. Это, конечно
же, летчики, и надо не пропустить среди них папу...
   - Пойдем, Нилушка, -  неожиданно  произнесла  позади  него  мама.  -  Наш
самолет объявили.
   Они двинулись к дальним воротам, из которых вскоре стали выходить веселые
загорелые люди с шальными глазами. Другие, стоявшие  у  ворот,  подбегали  к
прилетевшим, обнимали,  целовали,  дарили  цветы.  Нилушка,  еще  толком  не
разглядев, животом почувствовал, что вон  тот  дяденька,  лысый,  усатый,  в
мятом сером пиджачке,  совсем  непохожий  на  свои  фотографии,  еще  только
приближающийся к воротам, - это и есть...
   - Мама! - заверещал он на весь зал. - Мама! Папа!
   Все обернулись и с улыбками посмотрели на него.
   - Тише, не ори так... Да где, где ты увидел папу?
   - Да вон там же!
   И первым повис на шее  вмиг  остолбеневшего,  глупо  улыбающегося  майора
Баренцева.
   - Вымахал-то... - частично обретя дар речи, пробормотал майор.  -  Совсем
мужик стал.
   - Папа, папа, папа, - лепетал Нилушка, тычась носом в выбритую до  синевы
щеку, а в голове кружила одна, но очень радостная мысль: "Я - мужик!"
   Такая самооценка крепла и развивалась в нем те два бесконечно счастливых,
но таких коротких месяца, когда отец был рядом. Он бегал  за  отцом,  словно
хвостик за собакой, - на базар, в парикмахерскую, до ларька с  газетами  или
папиросами, всегда норовил, проходя по двору, взять его за руку, чтобы ни  у
кого не оставалось сомнений, что это - его папа, и очень  тяжело  переживал,
что отец все время ходил в  гражданском  и  внешним  видом  своим  никак  не
подтверждал свою принадлежность к героической профессии военного летчика.
   В первый же вечер, с  муками  дождавшись  наконец,  когда  встанет  отец,
прилегший  отдохнуть  с  дороги,  Нилушка  показал  ему  свои  тетрадочки  с
картинами  воздушных  боев,  сам  встал  рядом,  комментировал,  без   обиды
выслушивал профессиональные замечания, касающиеся технических  погрешностей,
тут же кидался исправлять рисунок. Потом обоим это надоело, и они  принялись
шутейно бороться.
   Несколько раз отец перекувыркивал в воздухе визжащего от восторга Нилушку
и швырял на широкую мамину кровать, потом поддался и шлепнулся сам, якобы от
ловкой Ниловой подсечки.
   -  А  с  мускулами,  брат,  у  тебя  того...  имеются,   как   говорится,
недоработки.
   - Отец двумя пальцами обхватил пухлую мальчишескую ручонку повыше  локтя.
- Кисель, а не мускулы... Вот  смотри.  -  Баренцев-старший  согнул  руку  и
позволил сынишке потрогать взбугрившийся под коричневой кожей бицепс.  -  Ну
ничего, это мы исправим.
   Наутро они пошли на  Литейный  в  спортивный  магазин  и  купили  Нилушке
эспандер и пару  самых  маленьких,  полукилограммовых  гантелей.  Себе  отец
выбрал большие, сборные, на пятнадцать килограммов.
   - Надо, понимаешь, форму держать, - объяснил он сыну.
   После этого они  каждое  утро  делали  основательную,  до  пота  зарядку,
сопровождаемую спартанскими водными процедурами, в течение  которых  Нилушка
беспрерывно верещал, а бабушка, проходя мимо ванной, недовольно хмурилась.
   Потом побывали в магазине "Юный техник" на Садовой,  где  накупили  такую
кучу заготовок для авиамоделей, что домой пришлось возвращаться на такси.
   Под руководством отца Нилушка, высунув от старания язык, вырезал,  клеил,
прилаживал к тонким деревянным  планочкам  проволочные  нервюры,  аккуратно,
чтобы без морщин, обтягивал  каркас  крыльев  тонкой  папиросной  бумагой...
Первый планер пошли  испытывать  в  Михайловский  сад  всей  семьей,  только
бабушка отказалась. Как было  радостно,  когда  легкая  белоснежная  модель,
сделанная собственными  руками,  взмыла  в  небо  и  не  спеша  поплыла  над
лужайкой, над скамейками, где все сидящие дружно, как  по  команде,  подняли
головы и посмотрели вверх, над кронами деревьев.
   И как горько, когда внезапный порыв ветра подхватил его  гордую  птицу  и
безжалостно швырнул на середину Мойки, и достать ее оттуда не  было  никакой
возможности.
   Мама  гладила  плачущего  Нилушку  по  головке,  но  он  никак   не   мог
остановиться.
   Отец долго глядел на это, а потом тихо сказал:
   - Мужчины не плачут.
   Слезы мгновенно высохли, только по инерции пару раз всхлипнулось.
   Зато потом были новые планеры, и самолетики  на  резиновом  моторчике,  и
маленькие, но точные копии настоящих боевых машин, сделанные из  картона  по
чертежам  журнала  "Моделяж".  Они  приступили  к   работе   над   серьезной
радиоуправляемой моделью По-2, но дело заглохло из-за отсутствия в магазинах
необходимых деталей.
   При отце бабушка не так свирепствовала с музыкой, и занятия  как-то  сами
собой свелись к  минимуму.  Уроки  же  французского  отец  попросту  отменил
волевым решением:
   - Франция? Да одна наша Таманская дивизия всю  эту  Францию  за  три  дня
возьмет! А вот с янкесами  придется  повозиться.  Нет  уж,  пусть-ка  парень
изучает язык потенциального противника!
   И сам не поленился сходить в школу с углубленным  изучением  английского,
что  возле  метро  "Чернышевская".  В  результате  этого   похода   Нилушку,
предварительно и очень благосклонно проэкзаменовав, в школу  записали,  хотя
по микрорайону он не подходил...
   Как-то днем они вдвоем сели на трамвай и доехали до стадиона Кирова.
   Вообще-то собирались на футбол, которого отец не видел все семь китайских
лет, а Нилушка -  и  вовсе  никогда,  если,  конечно,  не  считать  дворовой
разновидности. В газете прочитали, что "Зенит" принимает сегодня "Кайрат" из
Алма-Аты. Выехали заранее, чтобы  не  давиться  в  переполненном  трамвае  и
погулять перед матчем по парку. Нилушка, понятное дело, имел в виду и всякие
аттракционы.
   Сезон только-только начался, и некоторые из аттракционов еще не работали,
в том числе и знаменитые американские горки,  на  которые  мальчик  возлагал
особые надежды. На парашютной вышке заело  лебедку,  между  небом  и  землей
из-под опавшего парашюта болтались чьи-то ноги в пижамных штанах и слышалась
громкая брань.
   Возле механизма толкались служители, а наверх никого не пускали.
   - А ты с такой вышки прыгал? - спросил Нилушка отца.
   - С такой? - Отец задрал голову, прикинул. - Нет, с такой  не  прыгал.  У
нас в училище пониже была. С нее и прыгали.
   - А-а... - протянул Нилушка с явным разочарованием.
   - Только без парашюта, - добавил отец.
   - Так разобьешься.
   - А мы в воду, на растянутый брезент, на сено. Летчик, он должен быть  ко
всему готовый...
   Зато, к неописуемому  счастью  взгрустнувшего  было  Нилушки,  на  полную
катушку работала "мертвая петля", а  народу  около  нее  было  совсем  мало.
"Дрейфят", - не без злорадства подумал он и потащил отца  занимать  очередь.
Они забрались в гондолу, крепко-накрепко пристегнулись ремнями и  понеслись,
сначала  медленно,  раскачиваясь   вверх-вниз,   взад-вперед,   как   лодка,
оседлавшая штормовую волну, потом все быстрей, быстрей  и  выше.  Сердце  то
уходило в пятки, то поднималось к самому горлу. Когда гондола сделала полный
круг  и  Нилушка   оказался   на   мгновение   висящим   вниз   головой   на
умопомрачительной высоте,  он  едва  не  зашелся  пронзительным  девчоночьим
визгом, но сдержался и только ухнул утробно. Визжать было стыдно - хорош тот
летчик, который визжит, исполняя фигуры высшего пилотажа! Он  даже  нашел  в
себе силы самостоятельно выбраться из гондолы,  когда  та  остановилась,  и,
пошатываясь, спуститься с помоста,  но  когда  он  почувствовал  под  ногами
твердую землю, его вдруг так качнуло, что он упал на непросохшую дорожку.
   - Мотает? - спросил отец, помогая подняться.
   -  Да  есть  маленько,  -  по-взрослому  ответил  он.  -  Ничего,  сейчас
оклемаюсь.
   Отец усмехнулся, и  они  пошли  к  тиру.  По  дороге  Нилушка  и  вправду
оклемался.
   Зайдя в открытый павильончик тира, первым делом  схватился  за  винтовку,
прикрученную к барьеру металлической цепочкой. Винтовка оказалась неожиданно
тяжелой и длинной.
   - Погоди, - сказал отец и по-хозяйски бросил помятому служителю:
   - Мишень.
   Стрелки есть? - Служитель кивнул. - Три штуки. Оперение белое.
   - Только три? - разочарованно протянул Нилушка.
   -  Погоди,  -  повторил  отец.  -  Всякое  новое  оружие   сначала   надо
пристрелять.
   Он подкинул винтовку на  ладони,  со  щелчком  разломил  надвое,  вставил
стрелку - длинную пульку с белым пучком перьев на  конце,  -  обеими  руками
облокотился о барьер, тщательно прицелился... Белый хвостик появился точно в
центре черного кружка мишени, но отец остался чем-то  недоволен  -  поставил
винтовку перед собой, потрогал черный  винтик,  расположенный  над  стволом,
прицелился снова... Три белых пятнышка на мишени слились в одно.
   - Годится, - сказал отец.
   Он поставил Нилушке под ноги низенькую табуретку,  показал,  как  ставить
руки, как держать винтовку. Оказалось, что  если  Нилушка  упрет  приклад  в
плечо, то ему будет не дотянуться до спускового  крючка,  так  что  пришлось
положить край приклада на плечо.
   - Это ничего, - утешил отец и встал сзади,  направляя  движения  сына.  -
Главное, правильно прицелиться и правильно  спустить  курок.  Оружие  -  это
естественное  продолжение  мужской  руки,  запомни,  и  ствол  -   это   как
указательный палец. Куда покажешь этим пальцем, туда и полетит пуля.  Теперь
смотри: вот эта  пипочка  на  самом  конце  называется  мушка.  Ловим  ее  в
прорезь... вот так... и все вместе направляем... На медленном выдохе,  палец
ведем плавно, не дергая... Стой, куда это целишь?
   - Буржую в брюхо.
   Нилушка  показал  на  толстопузого  жестяного  капиталиста,   обнимающего
атомную бомбу.  И  капиталист,  и  бомба  были  облезлыми  и  пятнистыми  от
множества прямых попаданий.
   - Не так, - сказал отец. - В пневматическом тире,  если  хочешь  попасть,
надо целиться не в саму фигуру, а вот в тот кружочек на  железке,  сбоку  от
цели.
   Кружочек возле буржуя оказался очень маленький, и Нилушка выбрал  другой,
самый большой, даже не посмотрев, к  чему  он  присоединен.  Сосредоточился,
поймал мушку в прорезь, навел, медленно выдохнул...
   Дзынь! Это раскололся надвое зеленый металлический арбуз, показав красное
нутро.
   - Папа, я попал, попал, слышишь?!.. На большее его не  хватило.  Промазав
дважды, он со вздохом протянул винтовку отцу.
   - Все.
   - И правильно. На первый раз хватит. Мне тряхнуть стариной, что  ли?  Еще
десять пулек.
   Он взял винтовку совсем не так, как учил Нилушку,  а  на  одну  вытянутую
руку, как держат пистолет, выпрямился, расставил пошире ноги. Выстрел - и на
пол упала большая звезда из фольги, второй - упала другая. Только на третьем
выстреле Нилушка сообразил, что отец стреляет не по самим звездам - это было
бы слишком легко, они большие, - а по почти невидимым ниточкам,  за  которые
эти звезды прицеплены. Остальные посетители прекратили стрельбу и наблюдали,
затаив дыхание. Восемью  выстрелами  отец  сбил  все  восемь  звезд,  а  две
оставшиеся пульки высыпал в ладошку восторженно глядящему на него конопатому
мальчишке постарше Нилушки года на три.
   Эффектно  вывернув  ладонь,  отец  кинул  на  блюдечко  перед   опешившим
служителем скомканную пятерку.
   - Сдачи не надо!
   - Это мой папа, он летчик!  -  гордо  оповестил  Нилушка,  подчеркивая  и
собственную причастность к такому сиятельному триумфу.
   - Ну дает авиация! - пробасил коренастый седой  дядечка  с  двумя  рядами
орденских планок на синем пиджаке. - Такие стрельбы грех  не  отметить.  Как
насчет по пиву, авиация? Я угощаю.
   - А что, Нил Романыч, мы вроде заслужили, верно?
   - Факт! - важно констатировал Нилушка. Мужчины дружно рассмеялись.
   - Только ведь долго... -  Отец  показал  в  сторону  ларька,  к  которому
тянулась длиннющая очередь из одиноких мужчин.
   Народу в парке заметно поприбавилось. Большинство двигалось в направлении
стадиона.
   - Я вот что думаю,  авиация...  -  начал  орденоносный  дядечка,  заметно
приосанился,  протянул   отцу   крепкую   корявую   руку.   -   Главстаршина
Будивельников Роман Петрович, минный тральщик эр-полтыщи-второй,  Балтийский
флот, ныне старший бухгалтер-экономист.
   - Майор авиации Баренцев, тоже Роман, - представился отец,  пожимая  руку
главстаршины.
   - Тем более раз Роман, тезка...  Тут  неподалеку  новый  шалман  открыли,
"Восток". Говорят, красиво  там  и  кормят  неплохо.  Заодно  пивко  двойной
наркомовской отполируем.
   - Я ж с мальцом...
   - А мальцу мы ситро возьмем. И мороженое. Идея Нилушке понравилась, и  он
принялся теребить отца за рукав.
   - Пап, пойдем, а?
   - А футбол пропустим?
   - Да ну его, этот футбол!
   - И верно, ну его, - неожиданно согласился Роман Петрович. -  За  "Зенит"
болеть - только нервы портить. Все равно ведь  продуют,  помяни  мое  слово,
продуют. А стиляга этот, Бурчалкин хваленый, ни разу в  ворота  не  попадет,
чистые верняки мазать будет. Расстройство одно.
   - Ну если расстройство...
   В зале "Востока" было пусто, прохладно.  Взрослые,  усевшись,  развернули
меню, Будивельников угостился отцовским  "Казбеком",  а  тот  -  "Беломором"
главстаршины.
   - Четыре пива, два бутерброда, водочки сто пятьдесят, ситро  и  мороженое
для мальчика, - распорядился Будивельников.
   Официант, записав заказ, отошел было, но  среагировал  на  поднятую  руку
отца.
   - Сюда же добавить три  черных  икры  с  лимоном,  три  шашлыка,  бутылку
коньяку армянского, пирожное и фрукты для мальчика, - четко продиктовал отец
и откинулся на стуле.
   Будивельников  крякнул,  официант   же   почтительно   наклонил   голову,
выпрямился и отрапортовал:
   - Сей минут!
   Перепробовав всего, Нилушка почувствовал, что объелся, и затосковал.
   Взрослые совсем перестали замечать  его,  углубившись  в  свои,  взрослые
разговоры.
   Он помаялся, в десятый раз оглядел зал,  побродил  по  нему,  заглянул  в
туалет, вернулся, попросился погулять. Не прерывая разговора,  отец  вытащил
из кармана рубль, протянул ему.
   - Зачем?
   - На карусели покатаешься... А командир ему на это что?..
   Но карусель уже закрыли. Нилушка  одиноко  послонялся  вокруг  ресторана,
понял, что опять хочет есть, вернулся. Его снова не заметили. Большие сидели
с  пунцово-красными  лицами,  разговаривали  громко,   охрипшими   голосами.
"Заболели", - с тоской подумал Нилушка. Зимой мама как-то  пришла  из  оперы
такая же красная и хриплая, бабушка тут же уложила ее в  постель,  поставила
градусник и горчичники, а доктор прописал маме микстуру и  бюллетень.  Потом
звонили из театра, и бабушка долго ругалась с ними но телефону...
   - Тут, браток, как  на  войне,  -  говорил  между  тем  Будивельников.  -
Нештатная ситуация требует нештатного  решения.  Я,  конечно,  не  сторонник
силовой стратегии в семейных вопросах, но...
   Он многозначительно замолчал, мутными глазами глядя на отца.

***

   - Да какая силовая стратегия! - Отец в сердцах хлопнул кулаком по столу.
   Дзынькнули бокалы. С соседнего столика на них выразительно посмотрели.  -
Говорю  тебе,  она  ж  певица,   знаменитая   певица,   солистка,   артистка
заслуженная! Ольга Баренцева, что ли, не слыхал?
   - Погоди, погоди, Баренцева, говоришь? Которая из Мариинки? Как  же,  как
же...  То-то  мне  фамилия  твоя  знакомая  показалась.  А  оно   вот   как,
оказывается.
   Ну, тогда, брат, совсем другой коленкор  выходит...  Парень-то  ты  вроде
простой, и как же это тебя угораздило, бедолагу?
   - Затмение стр-растей... - Отец как-то странно  всхрапнул,  залпом  выпил
высокий стакан с чем-то желтым и тут же налил второй. -  Меня  перед  Китаем
сюда на "Выстрел" командировали, на  курсы  переподготовки  то  есть,  ну  и
задружились мы тут с одним...  А  у  него  подруга.  Культурная  подруга,  с
запросами. И вытащила она нас как-то на концерт.  Оказалось  -  классическая
музыка. Скукота, одним словом...
   Я уж уходить собирался по-тихому,  а  тут  со  сцены  объявляют  -  Ольга
Грушина, студентка консерватории. И  выплывает  такая,  такая!..  Понимаешь,
потрясло меня тогда, что большая она, как танк, а при этом ладная,  гладкая,
будто кто специально все шовчики отрихтовал, ход бархатный,  не  трясет,  не
дребезжит. А уж как запела!.. Я вообще, когда громко поют, не люблю,  голоса
сразу противные становятся, слушать  тошно.  А  тут,  понимаешь,  красиво...
Красиво, понимаешь ты?!
   Я, как допела она, ушла, из зала сам не сбой выскочил, в фойе  у  грузина
какого-то  букет  роз  перекупил  -  и  за  кулисы...  Примите,  говорю,  от
страстного вашего обожателя... Она розы приняла, молчит, улыбается,  я  тоже
стою, как баран, слова вымолвить не могу. Хорошо тут Володька мой с подругой
подрулили, замечательно, говорят, а не отметить ли такое приятное событие  в
хорошем месте?.. Потом такси, "Астория", шампанское, танцы до  упаду,  снова
такси, танцы, шампанское... В  общем,  просыпаюсь  утром,  башка  трещит,  в
глазах рябит, а вокруг меня комната большая, незнакомая,  окна  на  реку,  а
посередине - кровать, а на кровати той  -  она.  Спит,  разметалась  вся,  и
губами причмокивает, как маленькая... И вся кровать... В общем, девочка  она
оказалась, нецелованная...  Я  как  был,  в  трусах  одних  семейных,  перед
кроватью той на колени - бух!  Она  глазки  открыла,  щурится,  не  понимает
ничего. Возьми, говорю, руку, сердце мое,  душу  мою  возьми.  Тут-то  сразу
поняла... Такие вот дела... Эх, Рома, давай-ка выпьем!
   - Выпьем, Рома! -  громогласно  согласился  Будивельников,  а  проходящий
официант остановился и удивленно сказал:
   - Рома, товарищи, не держим. Может, еще коньячку желаете?
   - Папа, - вставил, воспользовавшись паузой, Нилушка. - Папа, пошли домой.
   - О,  и  малец  тут!  -  обрадовался  Будивельников.  -  Эй,  лимонада  и
мороженого для мальчика!
   - Я есть хочу! - со слезой в голосе сказал Нилушка.
   - И покушать чего-нибудь. Котлетку там или что. Котлетку будешь?
   Нилушка кивнул, поджав губу.
   Будивельников расплескал  по  стаканам  остатки  коньяку,  долил  доверху
шампанским, они чокнулись, выпили, и отец продолжил:
   - В раздумьях  я,  Рома,  в  тяжелых  раздумьях  на  перепутье  жизненных
дорог...
   С одной стороны, предлагается должность. Отдельная авиадивизия, начальник
полетов. Хорошая должность, полковничья, все путем. И место благодатное,  не
север дикий, не Бекпакдала какая-