тужился,
потянул вверх и на себя. Дверь подалась с ржавым скрежетом, и Нил  шагнул  в
темноту проема. Через  несколько  шагов  он  был  возле  чердачного  окошка,
настежь распахнутого. Нил влез на это окошко, спрыгнул  -  и  направился  по
железному навесному мостику, перекинутому через глухой двор-колодец. Миновав
мостик, он оказался под круглой, увенчанной черепичным куполом башней, прямо
напротив устрашающего вида бойницы.
   Нил боком  протиснулся  в  узкую  бойницу,  толкнул  тяжелую,  снабженную
пружиной дверь - и очутился  в  бетонном  боксе,  походившем  на  лестничную
площадку современной новостройки, за тем  лишь  исключением,  что  лестницы,
ведущей вниз, не было вовсе, а наверх вела вмурованная  в  стену  стремянка,
упиравшаяся в квадратный дощатый люк, на  котором  было  коричневой  краской
выведено число 110.
   Справа от лестницы находилась серая дверь с жестяной табличкой "109". Нил
остановился у этой двери и достал ключи. Он пришел домой...
   Главной переменой  в  их  с  Линдой  жизни  после  того,  как  она  стала
официально совместной, была перемена адреса. Ольга Владимировна не  изменила
своего  взгляда  на  брак  сына  и  на   невестку,   свадьбу   принципиально
бойкотировала, но именно она сделала молодым царский подарок. Великая певица
вовремя сообразила, что, отказав им от дома, обрекает на скитания по съемным
квартирам и тем самым приближает  тот  неизбежный  миг,  когда  они  явочным
порядком реализуют свои законные права на  часть  квартирки  на  Моховой,  и
придется либо совершать срочный и невыгодный для Ольги  Владимировны  обмен,
либо соглашаться на жизнь под  одной  крышей  с  ненавистной  невесткой.  Во
избежание такой перспективы пришлось идти на поклон в дирекцию.
   Из дирекции позвонили в горком, из горкома в исполком -  и  в  результате
образовалось экзотическое жилище на последнем этаже старого  доходного  дома
на Петроградской. Образовалось оно очень  своевременно,  поскольку  в  город
возвращался земляк Ринго и нужно было срочно освободить комнату на Четвертой
Советской.
   Обстановку собирали с бору по сосенке, и тут отдельное спасибо  следовало
сказать родителям Линды. Недели через две после свадьбы прибыл  контейнер  с
ее приданым - страхолюдной, зато люто дефицитной мебельной стенкой "Тюдор" и
пружинным матрацем, громадным во всех измерениях. Стенку  они,  не  собирая,
продали с помощью Ринго, а матрац оставили. Именно в тот момент,  когда  они
дружно плюхнулись на эту громадину посреди  полупустой,  пахнущей  вчерашним
ремонтом комнаты, Нила будто стрелой  пронзило  новое  самоощущение  -  муж.
Объелся груш... Он прижал  к  себе  жену,  та  принялась  стягивать  с  него
тренировочные брюки.
   - Напрасно мы не предохраняемся, - сказал он. -  Не  залететь  бы  раньше
времени.
   Линда резко повернула голову и выстрелила  в  него  вмиг  посерьезневшими
глазами. :
   - Раньше времени - это как?
   - Ну, наверное, сначала надо университет закончить...
   - А потом что?
   - Потом заводить бэби. Или двух. Ты сколько хочешь?
   Она отвернулась и уставилась в телевизор,  стоящий  прямо  на  полу.  Там
беззвучно шевелил губами и руками солидного  вида  дядечка,  а  вокруг  него
сияла улыбками и с энтузиазмом кивала головами толпа в спецовках.
   - Что ли интересно? - озадаченно спросил Нил. - Может, звук врубить?
   - Не надо, и так все  понятно.  Они  опять  выполнили  пятилетку  за  три
недели... Запомни, Баренцев, если хочешь плодить рабов - это не ко мне!
   - Погоди, почему рабов? Мы ведь совсем  не  такие,  как  они...  Мы  ведь
понимаем... - залепетал вконец обескураженный Нил.
   - А раз понимаешь - что пристаешь со всякими глупостями?
   Она повернулась к нему спиной и затихла. Он полежал немного, потом  робко
дотронулся до ее плеча.
   - Линда...
   - Что тебе?
   - Я... я не решался тебе сказать...
   - Говори.
   - В общем... понимаешь, я думал, что всякая женщина мечтает, и ты тоже...
И только ради тебя я готов был уступить, но только  не  теперь...  А  теперь
я...
   - Ничего не понимаю. Ты не мог бы толком?.. Нил сделал  глубокий  вдох  и
произнес уже членораздельно:
   - Я боялся сказать тебе, что вообще не хочу детей. Ни  сейчас,  ни  через
пять лет. Не желаю множить страдания...
   Линда накрыла его ладонь своей и крепко сжала... Спустя полчаса он  читал
ей из "Двенадцати стульев" размышления о роли матраса в  семейной  жизни,  а
она болтала ногами и заливалась смехом.
   На безденежье жаловаться было грешно, и  скоро  гнездышко  приобрело  вид
жилой и благоустроенный. Перво-наперво обзавелись  мощной  электроплиткой  и
подержанным, зато приемистым холодильником "ЗИЛ".
   - Сроду не терплю коммунальных кухонь, - объяснила Линда.
   - Яблонские цапают?
   - Пока нет, но без мыла в попу лезут. Вот-вот сорвусь - и начнется  битва
при скалке...
   Соседи - это  была  отдельная  тема.  По  ордеру  сто  девятая  квартира,
занимаемая юной четой Баренцевых, числилась отдельной.  Но  фактически  дело
обстояло несколько иначе. Во-первых, была еще и квартира сто десятая,  прямо
над ними, в башне. До революции и потом, вплоть до  начала  шестидесятых,  в
башне традиционно  жил  трубочист,  но  когда  в  доме  провели  центральное
отопление и должность трубочиста была упразднена, ЖЭК начал селить  в  башне
своих работников - дворников и сантехников. В ту пору  там  жила  дворничиха
Ма-руся - существо круглолицее, тихое и деликатное. Башня  была  оборудована
раковиной и газовой плитой, но ни ванной, ни туалета в ней не было,  поэтому
Марусе всякий раз приходилось спускаться к Баренцевым, и  у  нее  были  свои
ключи от их квартиры. У них, в свою очередь, помимо комнаты в двадцать  пять
метров, была и ванная, и уборная, зато не было  кухни,  поэтому  чайник  они
кипятили на электроплитке, там же жарили яичницу и разогревали  консервы,  а
когда  возникала  надобность   сготовить   что-нибудь   более   капитальное,
пользовались кухней квартиры номер тридцать четыре. Туда можно было  попасть
через длинный балкон, куда выходили двери их комнаты  и  этой  самой  кухни.
Балкон круглый год держали открытым, и хоть зимой это было не очень приятно,
но все же удобнее, чем по отвесной чердачной лестнице лазать к Марусе.
   Нормально, по-человечески попасть в собственное жилище они  могли  только
через ту же тридцать четвертую квартиру. Сначала надо было войти в роскошный
старинный подъезд с витыми беломраморными лестницами, высоченными  зеркалами
в бронзовых рамах и хрустальными светильниками в форме ромашек и тюльпанов.
   Подставками  для  этих   светильников   служили   опять   же   бронзовые,
позеленевшие  от  времени  наяды  и  фавны.  Цветочные  мотивы  светильников
повторялись  в  бронзовой  решетке  лифтовой  шахты,  а   гроздья   фруктов,
вкрапленные в цветочные орнаменты решетки, эхом отдавались в лепном бордюре,
протянутом по верху стен. Темный вместительный лифт неспешно, с  благородным
скрипом возносил на шестой, последний этаж.  Там,  на  площадку,  выложенную
мозаикой на античные темы, выходили две монументальные дубовые  двери.  Одна
из них была намертво заколочена еще в незапамятные  времена,  так  что  даже
старожилы затруднялись припомнить, что, собственно, за ней находилось. Из-за
второй, несмотря на отличную звукоизоляцию, круглые сутки доносились  гвалт,
ругань, взрывы слез или смеха, песни  или  звон  разбиваемой  посуды,  несло
квашеной капустой, жареной рыбой, постоянно примешивались и  другие  запахи,
неопределенные, но сильные.
   Это была квартира  номер  тридцать  четыре,  где  проживало  большое,  на
редкость шумное и бестолковое семейство  Яблонских  -  пожилая  пара,  Рувим
Аркадьевич  и  Пятилетка  Абрамовна,  незамужняя  сестра  кого-то  из   них,
откликавшаяся на имя "тетя Фира", их  старший  сын  Оскар  с  женой  Оксаной
Григорьевной и тремя тощими, горластыми мальчишками  -  двое  задир  и  один
плакса, - и холостой младший сын Гоша,  полная  противоположность  остальным
членам семейства. Если все прочие Яблонские были  малы  ростом,  взбалмошны,
суетливы, подвижны, как обезьяны, и, за  исключением  толстушки  тети  Фиры,
дистрофически  худы,  то  Гоша  был  громадный,  толстый,   медлительный   и
спокойный,  как  танк.  И   еще   была   бабушка,   высохшая,   как   мумия,
девяностолетняя  старушка,  лысая  и  без  единого  зуба,  зато  сохранившая
прекрасную память и живой ум. Имя и  отчество  бабушки  все  позабыли,  если
вообще знали, она сама себя называла "бабушка", так и представлялась гостям,
протягивая тоненькую и корявую, как прутик, лапку:
   "Бабушка... Бабушка... Бабушка, очень приятно..."
   Молодые супруги, хоть и имели право  на  беспрепятственный  проход  через
квартиру Яблонских, пользоваться им старались  как  можно  реже.  Иначе  они
рисковали оказаться в эпицентре очередной семейной разборки. При виде  Линды
Яблонские дружно замолкали, сопровождали ее многозначительными взглядами,  а
вот Нила норовили привлечь в качестве третейского судьи,  дергая  за  рукав,
тыча в грудь, крича в ухо.
   Помимо коллективных наскоков бывали и индивидуальные, поскольку у каждого
из Яблонских существовал в общении с Нилом свой конек.
   Рувим  Аркадьевич  любил  порассуждать  о  текущем  моменте  в  политике,
пройтись насчет  бездарности  нынешнего  руководства  и  невыгодно  сравнить
теперешние времена с золотой эрой Сталина и Кагановича, когда  был  порядок,
обилие продуктов на прилавках и чуть не ежемесячное снижение цен.
   Пятилетка Абрамовна налегала  на  медицинскую  тематику  и  могла  часами
рассказывать о своих и чужих  болячках,  о  новейших  лекарствах  и  методах
традиционной и нетрадиционной медицины.
   Сферой тети Фиры было искусство, в особенности оперное -  от  этого  Нил,
выработавший за последние десять лет стойкую аллергию на подобные разговоры,
зверел окончательно и попросту удирал через балкон после первых же фраз.
   День-другой тетя Фира дулась на него за это, но  потом  забывала,  и  все
начиналось сызнова.
   Хуже всех была Оксана,  вертлявая,  преждевременно  морщинистая  крашеная
блондинка с потугами на интеллигентность.  Работала  она  в  сугубо  женском
коллективе какого-то проектного института и  все  норовила  выхвалить  перед
Нилом   какую-нибудь   из   своих   молодых   сослуживиц    -    культурных,
высоконравственных, домовитых,  способных  создать  крепкую  семью.  "Вы  не
подумайте, я не хочу сказать ничего плохого..." - всякий раз  начинала  она,
закатывая глазки. Нил убегал, не дослушав.
   Оскар налетал на него в самых неожиданных местах,  теребил  за  пуговицу,
взахлеб рассказывал о своих изобретениях -  например,  музыкальном  унитазе:
когда  садишься,  играет  военный  марш,  а  когда  дергаешь  за  ручку,  то
перестает' - и о блистательных коммерческих гешефтах,  которые  в  ближайшем
будущем принесут ему и его семье  баснословные  дивиденды.  Он  беспрестанно
покупал  и  продавал  какой-то  сомнительный  антиквариат,  встраивал   всех
желающих  в  безумно  сложные  цепочки   обмена   жилплощади,   разрабатывал
безошибочные системы выигрыша в "Спортлото", выращивал на продажу кактусы  и
попугаев. В эти предприятия, как в  черные  дыры,  ухала  вся  его  скромная
инженерская зарплата, а большая часть  жалованья  жены  и  пенсии  родителей
уходила на покрытие долгов. Практически всю семью кормил  и  одевал  Гоша  -
телевизионный  мастер   высочайшего   класса,   способный,   помимо   этого,
отремонтировать что угодно - от автомобиля до утюга.  Собственно,  из  всего
семейства с ним одним и можно было общаться. Случалось, они и сами  зазывали
его, то на чашечку кофе, а то и на стаканчик портвейна.
   Кофе и быстрые супы из пакетиков  варили  на  электроплитке,  на  ней  же
жарили яичницу и разогревали готовые продукты из кулинарии.  В  холодильнике
не переводилось заливное в блестящих жестяных  формочках  и  любимое  Линдой
"мартовское" пиво. Когда же такая "домашняя" пища надоедала, они одевались и
шли перекусить куда поближе  -  в  "Мушкеты",  к  "Чванову"  или  в  недавно
открывшуюся стеклянно-бетонную "Орбиту".
   Потом настал черед стиральной  машины,  кресел,  секретера.  Они  пускали
корни - и  прорастали  друг  в  друга  тысячей  мелких  черточек,  привычек,
особенностей.
   Подчас такие мелочи в одном из супругов  были  другому  милы  и  приятны,
иногда раздражали, даже выводили из себя - но со  временем  становились  или
забавны,  или  переставали  замечаться,  или  осознанно  изживались,  будучи
замеченными. Так, Линда приучилась чистить зубы только своей щеткой,  а  Нил
отучился громко зевать и без крайней надобности почесывать интимные места.

II

   Приближалось лето, а с ним -  сезонная  трудовая  повинность,  официально
именуемая третьим трудовым семестром. На  бумаге  студенческие  строительные
отряды признавались делом добровольным,  и  действительно  истории  известны
личности, рискнувшие проигнорировать  это  мероприятие,  не  имея  серьезной
отмазки, но дальнейшая судьба таких личностей была, как правило,  незавидна.
Юная чета Баренцевых решила тянуть до последнего и, если ничего за это время
не образуется, явочным порядком  вписаться  в  один  специфический  отрядик,
называемый в народе "мебельным" или "мичуринским". Первое название  отражало
тот факт, что отряд существовал исключительно для  мебели,  вернее  сказать,
для звонкого отчета, а реальный  его  народнохозяйственный  КПД  представлял
собой устойчиво отрицательную величину - явление, невозможное в  теории,  но
сплошь и рядом встречающееся в повседневной практике. "Мичуринским" же отряд
стал благодаря  единственному  виду  трудовой  деятельности,  осуществляемой
бойцами, а именно - детородными органами груши  околачивать.  Это,  конечно,
следовало  понимать  в  переносном  смысле,  потому  что  в  прямом   смысле
упомянутые  органы  использовались  исключительно   по   своему   природному
назначению  -  и  с  повышенной   интенсивностью.   О   последнем,   кстати,
свидетельствовала  табличка  на  входе   в   отрядный   барак,   определенно
рассчитанная на знатоков мужской консонансной  рифмы:  ОТРЯД  "БОРЕЙ"  -  48
ЕДОКОВ!
   Самое  удивительное,  что  за  попадание  в   "Борей"   даже   не   брали
вступительного взноса. Правда, пребывание в нем требовало немалых денег -  в
торговле алкогольными напитками наступления коммунизма пока не предвиделось.
   Такая халява была, конечно, предпочтительней, чем по двенадцать  часов  в
сутки месить бетон на строительстве КамАЗа или  катать  асфальт  на  болотах
Полесья в надежде привезти с  этой  двухмесячной  каторги,  в  самом  лучшем
случае, столько, сколько можно было взять за один скромненький  "разгон"  на
Галере или за удачную карточную партию  с  применением  Ниловой  оптики.  Но
перспектива провести лето в сельском нечерноземном  захолустье  и  в  тесном
принудительном общении  с  полусотней  пьяных  рыл,  успевших  обрыднуть  за
учебный год, радости не внушала. У Нила, правда, была пуленепробиваемая маза
- перенесенный менее года назад гепатит. Но  у  Линды  ничего  подобного  не
имелось, а бросать жену на произвол судьбы он не собирался.
   Помог случай. На последнем экзамене Нил отстрелялся быстро,  удачно  и  в
праздничном настроении заглянул в комитет комсомола,  намереваясь  сгоношить
кого-нибудь на распитие бутылочки-другой  пива.  Но  там  он  застал  только
Карину Амирджанян из факультетского бюро. Вид  у  комсомольской  богини  был
озабоченный.
   - Спихнул? - спросила Карина.
   - А как же! Четыре шара по общему языкознанию - это вам не хухры-мухры!
   - Поздравляю... Слушай, Баренцев, ты-то мне и нужен!
   - А что такое?
   - Новая разнарядка прямо из горкома. Агитколлектив  при  городском  штабе
ССО.
   Позарез  нужны  классные  музыканты  в  молодежном  стиле.  Пуша  я   уже
подписала, дело за тобой. Заработков не обещают, зато поездишь за бесплатно,
страну посмотришь, с новыми людьми пообщаешься. Ты,  конечно,  имеешь  право
отказаться, у тебя  освобождение...  Только  ты  ведь  не  хочешь  испортить
отношения с комитетом? А я в долгу не останусь. Ну как, согласен?
   - Нил улыбнулся.
   -  Как  говорил  некто  Мечников,  согласие  есть  продукт   при   полном
непротивлении сторон.
   Карина ответила недоуменным взглядом.
   - Утром деньги - вечером стулья, - подсказал он цитату из классиков.
   - Баренцев, ты же умный парень. Это же официально заработков не будет,  а
в принципе... Она многозначительно замолчала.
   - Так ничего нет, а в принципе есть все, да?  -  Карина  хихикнула.  Этот
анекдот она знала.
   - Давай поторгуемся, принципиальная моя. Мне нужна не денежная халтура, а
чтобы вместе  со  мной  взяли  и  Линду.  Если  нет  -  мы  оба  подаемся  в
"мичуринцы".
   Устроишь?
   - Кем, интересно?
   - Допустим, солисткой.
   - Издеваешься?! Я ж говорю - заявка пришла на классных музыкантов.
   Городской уровень, будет профессиональное прослушивание.  А  твоя  Линда,
извини...
   - Я все сказал. Будешь у нас в "Борее" - заходи в гости.
   Карина позвонила на другое утро. Линду  берут  в  секретариат  городского
штаба. В паузах между выездами агитбригады они смогут быть вместе, к тому же
твердо обещано, что в некоторые поездки он сможет брать ее с  собой.  Вопрос
был решен.
   - Ну что, комиссар, ужин у вас в семь, концерт в половину восьмого.
   Получается, у нас есть... - Вова  Слонов,  представитель  горкома  ВЛКСМ,
посмотрел на свои японские часы в хромированном корпусе, - еще шесть  часов.
Колись давай, какая в вашей глуши развлеку ха имеется, окромя самогона?
   - Самогон, Вова, предлагаю отложить на после выступления, - вмешался Олег
Иванович,  директор  студенческого  клуба,  ныне   исполняющий   обязанности
художественного руководителя агитбригады. - Не ровен час,  нажрутся  господа
актеры, сорвут мероприятие, кто отвечать будет?
   - Пожалуй,  -  степенно  согласился  Вова.  -  Тогда,  может,  что-нибудь
пасторальное? Рыбалка там, грибочки-ягодки...
   - С рыбалкой напряженка, - сказал комиссар. - Снастей нет, озеро далеко.
   Грибы еще не пошли.
   - У Ильинки малины завались, - вмешалась санинструктор отряда. - С дороги
видно.
   - До поворота на Ильинку  километров  восемь,  не  меньше,  -  проговорил
комиссар задумчиво. - Обернуться не успеете.
   - А мы автобус организуем. Мне так и так  в  Хвойное  заглянуть  надо,  -
сказал Вова. - Это ведь в ту же сторону?
   - Ну да! От поворота еще километров  тридцать  -  и  Хвойное,  -  сказала
санинструктор.
   - Так и постановили. Тебе, Надюша, места эти известны, пойдешь с народом,
чтобы никто не заблудился, часам к пяти обратно на  дорогу  выведешь.  Мы  с
Вовой будем из райкома возвращаться - подберем вас. Годится?
   Комиссар вопросительно посмотрел на Слонова и Олега Ивановича.
   - Годится! - решил Вова. - Ну что, народ, кто по малинку желает?
   Желающих набралось двенадцать человек - две трети агитбригады. В их числе
и Линда с Нилом...
   - Ау, я тут!
   Нил поднял голову и невольно застонал - Линда стояла на крутом  склоне  у
самой вершины холма, а за ее спиной виднелся острый обломок кирпичной стены.
   - Зигги, ну же, иди сюда!
   Это прозвище она подарила мужу за  день  до  поездки  вместе  с  альбомом
прежде неизвестного ему английского музыканта Дэвида  Боуи  "Ziggy  Stardust
and the Spiders from Mars".  Развернув  бумагу,  в  которую  была  завернута
пластинка, Нил обомлел: с обложки на него  глядело  лицо,  конечно,  изрядно
отретушированное и подгримированное, дополненное сверкающим  психоделическим
нарядом и диким желтым хайром, но - его собственное! "Наконец-то  я  увидела
твой истинный фейс, Давид Робертович, - сказала тогда Линда,  утирая  слезы,
выступившие  от  безудержного  смеха.  -  Отныне  быть  тебе   Додиком".   -
"Помилосердствуй! - воскликнул Нил. - У нас и  так  за  стенкой  полна  хата
Додиков!" - "Тогда будешь Зигги - Звездная Пыль..."
   - Да хватит уже! - крикнул Нил,