рт-те в какую  глушь,  в  хрен  знает  какую
компанию, а сам...
   С Ниной Каракоконенко общение исключительно деловое -  подай  то,  сделай
это.
   А так - либо вся в хлопотах, так что не приставай,  либо  спит.  Устроила
себе каморку в пристроечке, прямо над кухней, и чуть что - шасть туда,  и  в
койку.
   Очень поспать любила.
   Книжек с собой Нил не взял. У других, надо полагать, ничего достойного по
этой части не найти - вот и оставалось выть с тоски. А когда он  узнал,  что
он  здесь  вообще  единственный  ленинградец,   а   остальные   благоразумно
записались в Репине и Шушары и спокойно могут ездить домой хоть каждый день,
он  взвыл  так,  что  какая-то  из  девок  пальцем  по  виску  постучала   и
посоветовала ему лечиться.
   Так прошло десять дней. А на одиннадцатый...

II

   Контраст  между  собой  и  всем  окружающим  она  заложила  самим   своим
появлением.
   Ненастный день, бригада только что вернулась с поля, все мокрые, грязные,
усталые. Нина с Нилом в запарке, дрова сырые, еле-еле  печку  раскочегарили,
ужин не поспевает, публика ворчит. И вот только-только выкатили на стол  чан
с  макаронами  по-флотски,  присели,  дух   перевели,   глядя,   как   народ
наворачивает...  И  тут  возле  покосившегося  столба,  обозначающего  собой
границу  между  деревней  и   базой   временного   сельхозотряда,   тормозит
белоснежная "Волга". Делового вида мужчина в  импортном  плаще  ступает  под
навес столовой, окидывает всех цепким колючим  взглядом,  выхватывает  Игоря
Донатовича, жестом подзывает к себе, они садятся в машину и  уезжают.  А  на
том месте, где только что была "Волга", остается девушка -  среднего  роста,
стройная (размер  не  больше  сорок  четвертого),  длинноногая,  с  короткой
светлой стрижкой. Одета в импортный спортивный костюм ярко-красного цвета, у
ног - объемистый абалаковский рюкзак и гитара в черном чехле. Все уставились
на нее, а она легким шагом взошла под навес и сразу направилась к Нине,  как
к самой старшей на вид.
   - Привет, - произнесла непринужденно. - В деканате меня направили к вам.
   Куда можно вещи сложить?
   - Привет, - медленно ответила Нина, разглядывая новенькую. -  Вещи  можно
положить к девчонкам в комнату. Нил, проводи.
   Нил проворно вскочил, в несколько  широких,  чуть  ли  не  беговых  шагов
достиг столба, у которого она оставила вещи, взвалил на плечо рюкзак, поднял
гитару.
   Она вышла из-под навеса и ждала  его.  Он  поднялся  на  крыльцо  дома  и
позвал:
   - Прошу сюда!
   Они оказались в  тесных  сенях,  где  едва  хватало  места  для  печки  и
деревянной лестницы, упирающейся в деревянный же чердачный люк.
   - Девчонки направо! - сказал он и толкнул дверь плечом.
   Она  остановилась  на  пороге,  вдохнула  трепетными  ноздрями,  сморщила
прямой, самую малость крючковатый носик.
   - Слушай, а другого помещения нет? Нил озадаченно посмотрел на нее, потом
перевел взгляд внутрь комнаты. Дощатые нары  в  два  яруса,  плотно  забитые
пыльными тюфяками. Под ними рядком стоят сапоги с  неосыпавшейся  грязью,  а
неровный пол покрывает грязь осыпавшаяся, вперемешку с шелухой от семечек  и
конфетными фантиками. Через всю комнату протянута  веревка,  с  нее  свисают
разноцветные маечки, трусики,  бюстгальтеры.  Пахнет  затхлой  кислятиной  и
немытыми подмышками.
   - У мужиков, конечно, почище и попросторней, - задумчиво протянул Нил.  -
Но у мужиков. Она улыбнулась, показав ровные белые зубы.
   - Не правильно поймут, да? Он тоже улыбнулся.
   - У Нинки своя каморка, над кухней. Но там тесно, вдвоем не развернешься.
   Мы ее комнатенку между собой так и зовем - Нинкина щель.
   Девушка звонко рассмеялась. Вслед за ней и Нил.
   - Еще есть чердак, конечно. Только там холодно...
   - У меня спальник.
   - И света нет.
   - У меня фонарик. И свечки.
   - Тогда полезли? - Полезли.
   Он держал фонарик и  одновременно  надувал  резиновый  матрас,  пока  она
натаскивала душистого сухого сена в выбранный уголок, приспосабливала  доску
у будущего изголовья, устанавливала на ней извлеченную  из  рюкзака  свечку.
Потом она расстелила на матрасе синий спальный мешок  с  толстой  нейлоновой
молнией и тут же плюхнулась на него, закинув руки за голову.
   - Кайф! А ты говоришь - девчонки направо... Пиво будешь?
   - А есть?
   - У меня нет, я на твое виды  имею.  -  Увидев  его  замешательство,  она
рассмеялась:
   - Да есть, конечно, сейчас достану. Куришь?
   - Ага.
   Она извлекла из рюкзака две бутылки пива, одну бросила ему, потом достала
блок сигарет.
   - Ух ты, "БТ"! - с восхищением заметил он.
   - А то! Спички есть?
   - Есть. А вот открывашки для пива нет.
   - Давай сюда.
   Она поднесла бутылку к бутылке, так что  крышки  соприкоснулись  нижними,
зубчатыми краями, примерилась, рванула. Обе крышки слетели одновременно.
   - Учись, студент! - Девушка протянула ему бутылку. - Будь здоров!  Имя  у
тебя интересное, напомни.
   - Нил, - сказал он, прихлебнул теплого свежего пива. - Нил Баренцев.
   - Красиво. А я Линда. Линда Маккартни.
   - Иди ты!
   - А что,  не  похожа?  Говорят,  похожа...  В  неровном  свете  свечи  он
вгляделся в ее удлиненное, несколько аскетическое лицо с  большими  светлыми
глазами и чувственным алым ртом. А ведь и в самом деле...
   - Похожа, только симпатичнее. В той Линде есть что-то лошадиное.
   - Ну, мерси... Вообще-то по  паспорту  я  Ильинская  Ольга  Владимировна,
только мне это не нравится.
   - Отчего же? Отличное имя.
   - Совсем как та шибко правильная девушка, которая Обломова спасала.  А  я
девушка не правильная и никаких Обломовых спасать не желаю.
   - А что желаешь?
   - Закурить желаю... Да ты что стоишь, кидайся рядом...
   Они курили, болтали, жевали ее бутерброды с копченой колбасой. Нил глядел
на нее и думал, что и здесь,  в  Житкове,  оказывается,  может  быть  совсем
неплохо.
   Даже хорошо.
   - А мою маму тоже Ольгой Владимировной зовут, - неожиданно сказал  он.  -
Ольга Баренцева, оперная певица.
   - Не знаю. Мне вся эта опера по фигу. Я "Битлов" слушаю, рок всякий.
   - Играешь? - Он подбородком показал на зачехленную гитару.
   - Так, бренчу. А ты?
   - Можно?
   Он подтащил к себе гитару,  расстегнул  чехол.  Гитара  была  плохонькая,
кустарно переделанная из семиструнки. Он проверил звук, подкрутил колки.
   - La-la-la-la-ld-la lovely Linda With a lovely flower in  her  hair...  -
это про тебя, между прочим.
   - Про нее. Но закроешь глаза - никакой  разницы...  Как  будто  сам  Поль
поет.
   - А откроешь - всего-навсего Нил.
   - Не прибедняйся... Лучше еще сыграй, ты здорово умеешь.
   - Учился, - скромно сказал Нил и ударил по струнам:

   Let's all get up and dance to the song
   That was the hit before your mother was born, And though she was  born  a
long-long time ago... Your mother should know, a-ha,

   - Your mother should know, - подхватила она.
   Голос  у  нее  был  очень  высокий,  звонкий,  красивый,  но  совсем   не
поставленный. И со слухом не все в порядке. Ну и что?  Давно  задолбало  его
правильное пение. Мелани, самая знаменитая хиповская певица, из четырех  нот
в три не попадает...
   - Sing it again...
   Когда он закончил, она быстренько наклонилась к нему и чмокнула в щеку.
   - Нил, ты гений! Спиши мне аккорды. С  появлением  Линды  тонус  жизни  в
отряде  изменился  не  только   для   Нила.   Когда   они   спустились   под
столово-кухонный навес и Нил взгромоздил на  плиту  отрядный  чайник,  чтобы
испить с Линдой растворимого кофе, тоже привезенного  ею,  рядом  никого  не
было. Но стоило Нилу вновь взять гитару в руки, откуда  ни  возьмись  явился
Юра Стефанюк, уселся на другой край лавочки со скучающим видом.
   - Something in the way she moves Attracts me like no other lover...
   Линда подпевала, а Стефанюк в такт постукивал ногой о земляной пол. Когда
же гитара смолкла, он неожиданно сказал:
   - Это с битловского "Рубероида" вещица. Я этот диск у Толяна на Галере за
пять-ноль брал.
   - А я по три-ноль сдавала. Может, тот же самый.  Ну  Толян,  гад,  хорошо
наварился.
   - Толяна знаешь? - оживился Стефанюк.
   - А кто ж его не знает? Он одной  герле  знакомой  джины  самопальные  за
"Леви-Страус" впарил. Она меня потом подписала ему претензию предъявить.
   - Ну и?..
   - По коктейлю в "Лукоморье" жахнули и разошлись довольные друг другом.
   - А герла?
   - А что герла? Товар берешь - глаза на месте держать  надо...  А  как  он
весною на гринах чуть не попух, слыхал? Его комсомольцы с хорошей  суммой  в
гостинице прихватили, в опорный пункт привели, так  он  там,  пока  спецы  с
Литейного ехали валютную статью оформлять, главного  комсомольца  на  выпить
расколол, сотенную бумажку долларов  со  стола  тихонечко  подобрал  да  под
коньячок и схавал. Комитетчики приехали, а им предъявляют финскую монетку  в
пять марок и две бумажки по доллару. Смехота! Ну, сообразили, конечно, в чем
дело, откоммуниздили Толяна от души, да и отпустили. А что делать?
   - Так он сто зеленых съел, что ли? - переспросил Стефанюк. - Во  дает!  Я
бы в жизни не смог бы!
   - Потому-то ты и не Толян.
   Нил из этого разговора понял лишь то, что Линду со Стефанюком  объединяют
некие тайные и небезопасные знания, покамест для него, Нила,  закрытые.  Нил
почувствовал неприятный укол ревности. Когда Стефанюк удалился на минуточку,
попросив их не расходиться, он, сколь можно небрежно, заметил:
   - Интересный парень...
   К его несказанному  облегчению  Линда  только  брезгливо  поморщила  свой
аристократический носик.
   - Фарцло дешевое! К тому же - голубой.
   - В каком смысле голубой?
   - В таком смысле, что педик. Он к тебе, часом, не клеился?
   - Ко мне?! - Нил никак не мог переварить услышанное. - Да нет, мы  с  ним
за все это время и парой слов не перекинулись. Он все  с  нашим  Абзалиловым
под ручку ходит.
   - А я что говорю - классическая голубая парочка!
   Стефанюк вернулся с гитарой, и не с  такой  доской,  как  у  Линды,  а  с
новенькой, фирменной, блестящей серебристым лаком. И где только  прятал  все
эти дни?
   - Сбацайте дуэтом что-нибудь, - попросил он, протягивая гитару Нилу.
   Нил кивнул и взял несколько первых нот "Paint It Black".
   - Хочу я дверь твою покрасить в черный цвет, - узнав, пропела Линда.
   Он  показал  ей  основные  аккорды,  они  попробовали   сыграть   вместе,
остановились, немного подстроили гитары друг к другу, начали снова. Слов Нил
не знал, поэтому просто мурлыкал, слегка подражая пианоле с вибратором.
   - А я из "Роллингов" еще "Леди Джейн" могу!  -  похвасталась  она,  когда
музыка смолкла.
   Нил тут же взял первые ноты партии соло.
   - My sweet lady Jane, - зажурчала  она  своим  не  правильным,  но  таким
очаровательным голоском.
   Стефанюк разлил по трем кружкам кипяток,  сыпанул  из  банки  коричневого
порошку...
   Постепенно под навес стал стягиваться народ.  Спустилась  из  своей  щели
Нина, потирая сонные глазки.  Сидели,  слушали,  кто-то  пытался  подпевать.
Постепенно перешли на более  знакомый  публике  отечественный  репертуар,  и
вдруг оказалось, что у Нины неплохой альт, а одна совсем  невзрачная  крыска
сочиняет собственные песни,  притом  вполне  симпатичные  -  если,  конечно,
отбросить школярскую наивность текстов:
   Старая кондукторша в беретике Продает счастливые билетики...
   Но сюрпризы вечера  на  этом  не  закончились.  Девка  типа  "ишшо  яшшык
ташшуть" на этот раз притащила не просто ящик, а черный транзистор "ВЭФ". Им
повезло: по "Маяку" как раз передавали "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады".
Начались танцы.
   Хотя девчонок было человек двадцать, а парней  всего  четверо,  считая  и
проблематичного в  этом  отношении  Стефанюка,  Линда  была  нарасхват.  Нил
танцевал только с ней, а когда, через два танца на третий,  приходилось  все
же уступать партнершу,  не.  уставал  любоваться  ею.  Хороша.  Нежная  кожа
налилась прозрачным румянцем,  движения  изящны,  естественны,  плавны.  Как
тонка и грациозна, особенно на фоне всех этих коровенций!..
   "Мелодии и ритмы" сменились "Последними  известиями",  и  все  разбрелись
спать, а Линда с Нилом, не говоря ни слова, вышли за столб и пошли по  тихой
и темной деревенской улице. Он накинул ей на плечи свою  плащевую  куртку  и
положил руку на  не  правдоподобно  тонкую  талию.  Она  обняла  его  плечо,
доверчиво прильнула к нему теплым боком. Так незаметно  дошли  до  одинокого
клена. Там остановились.
   Линда прижалась спиной к толстому прямому стволу.
   - Жаль, сигарет не взяли, - хрипло сказала она.
   - Жаль...
   Нил вдруг навалился на нее, впился губами в ее раскрытые  губы  -  жадно,
неумело. Она крепко обхватила его руками, протолкнула  язык  ему  в  рот  и,
пристанывая, принялась водить по его зубам. Нил прижался к ней  всем  телом,
непроизвольно  повел  вздувшимся  внизу  бугорком  по  ее  бедру.  Руки  его
судорожно водили по ее бокам, хватаясь за них, как  утопающий  хватается  за
соломинку. Ему не хватало воздуха, он задыхался...
   Он подхватил  ее,  совсем  легонькую,  будто  маленького  ребенка,  понес
куда-то, не разбирая дороги. Она лежала в его объятиях,  откинув  голову.  В
свете полной луны он видел, как бьется на ее хрупкой белой шее темная жилка.
   - Линда, - прошептал он как заклинание, как молитву, - Лин-да!..

***

   - Нинуль, - сказал Нил, взгромоздив на плиту бак с только что нарубленной
им бараниной, - Нинуль, я в борозду хочу.
   - Понятно. - Она усмехнулась. - Ближе к телу, да?
   Он вспыхнул и отвернулся.
   Нина села рядом, положила руку на плечо.
   - Да я разве против, мальчик? Договорись с  кем-нибудь  из  парней,  чтоб
подменили тебя, - и вперед.
   Договариваться с парнями он не хотел. Он вообще разговаривать с  ними  не
хотел. После того, что увидел, придя в поле звать бригаду на обед.  Девчонки
по борозде ползают, картошку в ведра собирают, а Марков, Семенов и  Стефанюк
- грузчики, отрядная элита, чтоб им провалиться!  -  на  краю  поля  с  трех
сторон  обсели  Линду,  как  мухи  сладкий  пирог,  байки  травят,  смеются,
выделываются друг перед другом и перед нею. А с четвертой  стороны  -  Игорь
Донатович Абзалилов лично, сидит  на  ящике  с  командирской  тетрадочкой  в
руках, улыбается, Линду хищными глазами поедает. Даром что голубой!  А  она,
коварная, посмеивается, сигарету в  пальчиках  держит  -  кто,  мол,  первым
огоньку поднесет. Глаза б не видели!
   Тем не менее к вечеру он снова  выбрался  в  поле,  молча  взял  у  Линды
продырявленное ведро (перед уборочной ведра в колхозе  специально  дырявили,
чтобы население не воровало их для  хозяйственных  надобностей,  однако  все
равно воровали, поэтому каждому студенту-батраку  предписывалось  в  обед  и
после работы личное свое ведро уносить в лагерь). Так и шел с  этим  ведром,
будто школьник с портфелем приглянувшейся одноклассницы, насупленно  молчал,
сопел. Линда шагала рядом,  такая  бодрая,  чистенькая  -  не  чета  прочим,
усталым, тяжким, изгвазданным.
   - Давай быстренько на озеро, пока светло? - предложила Линда.
   - Я попрошу у Абзалилова, чтобы в поле меня перевел, - мрачно сказал Нил.
- Хочу с тобой в паре.
   - Не вздумай. Я не желаю по твоей милости в борозде корячиться.
   - Погоди, как это - по моей милости?
   - А так. Как мы с тобой в пару встанем, так  нам  и  намеряют  грядку  на
общих основаниях, норму начнут требовать, как со  всех.  А  так,  стоит  мне
мигнуть - мальчики сами помогать  рвутся.  Как  трактор  погрузят,  сразу  в
борозду, за меня работу делать. А я сижу себе, покуриваю...
   Нил отвернулся. В этот момент он ненавидел ее. Однако  свернул  вслед  за
ней к озеру. Плелся сзади, тупо и мрачно, не понимая толком,  зачем  он  это
делает.
   На берегу Линда быстренько скинула с  себя  тренировочный  костюм  и,  не
дожидаясь Нила, сиганула в воду, подняв сноп брызг. Он же остановился  возле
того места, где красной кучкой лежала  сброшенная  одежонка,  бросил  ведро,
расстегнул  штормовку,  но  тут  же  застегнул.   Вечера   уже   становились
по-осеннему холодными, к тому же внезапно дунул резкий, обжигающий ветер.
   - Эй, ты что, иди сюда! - бодро окликнула Линда.
   - Холодно, - отозвался он неприязненно и хмуро.
   - Зато вода теплая!
   Он подошел к кромке воды,  нагнулся,  потрогал  пальцами.  Действительно,
вода в озере, нагретая за погожий день, казалась из-за холодного воздуха еще
теплее - прямо парное молоко, а не вода.
   Он отвернулся, пошел обратно и  уселся  рядом  с  ведром.  Не  пойдет  он
купаться. А раз вода теплая - тем более не пойдет. Пусть она увидит, как ему
плохо.
   Но она ничего видеть не желала. Плескалась, как  русалка,  повизгивая  от
восторга. Не девчонка, а наяда, озерная нимфа. И такая же бесчувственная...
   Нил с остервенением закурил, но отбросил сигарету  -  первая  же  затяжка
почему-то вызвала  резкое  отвращение.  "Сигарета,  сигарета,  даже  ты  мне
изменяешь", - грустно переиначил он слова известной песенки.
   Прибежала Линда, мокрая, дрожащая, синяя от холода, сгребла свою  куртку,
принялась лихорадочно вытираться.
   - Вот д-д-дура, п-п-полотенце не взяла, - бормотала она. Зубы ее  клацали
громко и часто. - Н-нил, будь д-другом, разотри м-меня...
   Нил стремительно поднялся, притянул ее к себе и принялся  с  ожесточением
растирать,  словно  желал  стереть,  содрать  эту  нежную   кожу,   от   его
прикосновений из синей превращающуюся в розовую. Сначала он  тер  ее  мокрой
курткой, потом куртка свилась в жгутик и упала к его ногам,  и  он  тер  уже
ладонями ее хрупкие плечи, спину, бока. От его неловкого движения выстрелила
куда-то в траву пуговица от лифчика, и взгляду его предстали  остренькие,  с
темными затвердевшими сосками груди. Тихо и утробно рыча, он  принялся  мять
эти груди, потом повалил ее на траву и упал сам, и руки его скользнули ей на
бедра и поехали вниз по стройной ноге, утаскивая с собой трусики...
   - Если хочешь меня - возьми, - четко проговорила она. - Только  тогда  ты
должен будешь на мне жениться.
   Он мгновенно замер, скатился с нее  и  сел,  мотая  головой,  как  слегка
контуженный медведь.
   Линда, должно быть, по-своему истолковала его  замешательство.  Она  села
рядом с ним, ласково взяла ладонью за подбородок, повернула его лицо к себе.
   - Нилушка, ты хороший, милый, славный, я люблю тебя - но по-другому я  не
могу... Моя бедная мама...  сестра...  обе  были  обмануты...  брошены...  Я
росла, не зная отца...
   Она уткнулась лицом в его грудь и зашлась в рыданиях.  Он  гладил  ее  по
мокрой голове, по плечу, такую трогательную, хрупкую,  беззащитную,  утешал,
как мог.
   Вечером они опять пели песни под навесом, а когда основная часть  публики
отправилась спать, расшалившаяся Линда  написала  губной  помадой  на  серой
кухонной стене, красиво и крупно:
   "ALL YOU NEED IS love, ALL YOU GET IS SEX!!!"
   Нил хохотал.
   А утром его пробрал белый понос и накатила такая слабость, что он еле-еле
сполз с тюфяка. Слабость вскоре прошла, оставив сухость и жжение во рту,  но
Нил понял,  что  нешуточно  заболевает.  Загреметь  в  местную,  определенно
препаршивую больницу ему не улыбалось, и он попросту удрал, оставив записку,
что заболел и уехал в город. Административных последствий  он  не  опасался,
зная, что : справку из поликлиники получит наверняка.
   Вечером, уже дома, температура поднялась до  сорока,  и  бабушка  вызвала
неотложку. Диагноз был поставлен сразу и без колебаний, и  Нил  оказался  на
улице Лебедева, в гепатитном отделении Военно-медицинской академии.
   Ему крупно повезло - подлый вирус тронул его  в  легчайшей  из  возможных
степеней. Желтизны кожи не было вовсе, желтизна в  уголках  глаз  прошла  на
третий день. Собственно медицинское вмешательство сводилось к  тому,  что  у
него ежедневно брали кровь из вены и три раза в день давали по куску сорбита
- белого, сладкого и довольно противного вещества, заменяющего  сахар.