айтесь.
   В занюханном кабинете на три стола сидели двое: молодой блондинистый усач
в клетчатом пиджаке и невыразительный мужчина  средних  лет,  в  очках  и  с
аккуратно зачесанными на  лысину  реденькими  волосами.  Этот-то  к  нему  и
обратился.
   - Передохнули маленько? Продолжим?
   - Извините, я... - Нил замолчал, ничего не понимая.
   - Хорош! - фыркнул усатый.
   - Да ладно, Василь Василич, с кем  не  бывает.  Ты  лучше  своими  делами
занимайся, а мы своими .
   Усатый что-то буркнул и уткнулся в лежащую перед ним папку.
   - Итак, Нил Романович, давайте-ка еще раз, во всех подробностях - как  вы
провели вчерашний день? Где были, когда, что делали?
   - Я... А вы кто?
   Человек, похожий на заслуженного счетовода, усмехнулся.
   - Да, вы явно не в лучшей форме. Но, не обессудьте, отложить нашу  беседу
никак не могу. Фамилия моя Денисенко, старший следователь  отдела  борьбы  с
хищениями социалистической собственности.
   "Это еще откуда?.. Спокойно!  Ясно,  что  здесь  какое-то  недоразумение,
однако сразу заявлять об этом не стоит, это заведомо проигрышная  позиция...
Уж по их-то ведомству за мной ничего реального нет  и  быть  не  может.  Тем
более вчера. Разве только кто-нибудь упер противогазы, что  мы  перегружали,
или тот щедрый старикашка оказался переодетым  расхитителем...  Как  хорошо,
что вчера я весь день был на людях, и что бы они мне ни предъявили, найдутся
свидетели, которые подтвердят мое алиби..."
   Медленно, четко, внушая себе, что он находится не в кабинете следователя,
а  на  занятиях  по  разговорной  практике,  он  начал   рассказывать.   Про
Либерфатера, про противогазы, про пивную и присоседившегося  к  их  компании
чудного деда. На этом месте Денисенко прервал его:
   - Дальше мне все понятно. Значит, в течение дня домой вы не заходили? Нил
кивнул.
   - И с женой не виделись?
   Линда! Что-то случилось с Линдой?! Но почему ОБХСС?..
   - Только рано утром, перед уходом в университет, - сдавленно сказал он.
   - И вы ничего необычного в ее поведении не заметили?  Она  не  показалась
вам взволнованной или излишне рассеянной?
   - Она спала. Мне надо было к  первой  паре,  а  ей  на  работу  только  к
десяти...
   - А накануне? .
   - Да нет вроде... Сидела с подружками, песни пела. Потом легла спать.
   - И ничего не рассказывала, никакими планами не делилась?
   - Нет...
   Нил смолк. Вопросы сидящего напротив казенного человека били в точку. Ну,
была она какая-то не такая, ну, говорила про какие-то "Веритасы", предвидела
большой ажиотаж... Ну и что! Они явно под нее роют, и любые его слова...
   - Вы бы лучше у нее спросили... - осторожно посоветовал он.
   - И спросим, - с неожиданной резкостью сказал  Денисенко.  -  Обязательно
спросим. По всей строгости. Когда поймаем.
   - Да что такое?! Я ничего не понимаю. В коридоре шумно хлопнула  дверь  и
высокий, чуть дрожащий голос произнес:
   - Примите наши извинения, Ольга Владимировна...
   - Имейте в виду, я этого так не оставлю! -  громыхнуло  в  ответ,  и  Нил
вздрогнул, вновь окунаясь в марево лютого бреда. Откуда  здесь  взялась  его
матушка? - В своих сапожищах врываются прямо в репетиционный зал, хамят так,
будто перед ними не народная артистка, а какая-нибудь шушера  со  свалки,  -
патетически вещала примадонна, - на глазах у всего коллектива  запихивают  в
автомобиль с решетками...
   - Но поймите правильно, уважаемая  Ольга  Владимировна,  они  всего  лишь
выполняли полученное предписание, в котором сказано - принять меры к розыску
и задержанию  гражданки  Баренцевой  Ольги  Владимировны,  тысяча  девятьсот
пятьдесят третьего года рождения...
   - Мне, конечно, льстит, что меня принимают за  особу  пятьдесят  третьего
года рождения, но это еще не дает вашим подчиненным основания...
   Послышался скрип закрываемой двери, и голоса стихли.
   - Вот вам и ответ, Нил Романович, - блестя очками, проговорил  Денисенко.
- Вчера ваша жена, Баренцева Ольга Владимировна, после  обеденного  перерыва
не вернулась на рабочее место. Когда вскрыли кассу,  там  обнаружили  десять
рублей семьдесят восемь копеек мелочью. А  контрольная  лента  зафиксировала
сумму в шесть тысяч сто девятнадцать рублей. Арифметика  несложная.  А  жену
вашу в последний  раз  видели  в  четырнадцать  ноль  три  на  троллейбусной
остановке. Естественно, мы приняли все меры к задержанию,  двух  сотрудников
отправили на вашу квартиру. Она там не появилась, зато в восемь  сорок  пять
появились  вы.  К  сожалению,  наши  работники  не  правильно  оценили  ваше
состояние и доставили сюда для беседы. Вы с порога  заявили...  -  Денисенко
перевернул несколько бумажек и, глядя в последнюю, зачитал:
   - "Все мы вышли из гофмановской шинели". На нашу  просьбу  пояснить  ваше
загадочное высказывание вы ответили: "Я буду говорить только  в  присутствии
моего  адвоката".  После  этих  слов  ваша,  как   бы   выразиться...   ваша
неадекватность  стала  очевидна  всем,  и  пришлось  вас  отправить  немного
освежиться. Вот, собственно, и все... Распишитесь вот здесь. Ваши  показания
мы проверим и, полагаю, побеседуем  еще  раз.  А  пока  -  вы  свободны.  И,
разумеется, держите нас в курсе, если что...
   - Да, конечно... А если что - это что?
   - Ну, если вы будете располагать какими-либо сведениями о местонахождении
вашей, извините за выражение, жены...
   Нил поднялся и в упор глянул в оловянные глаза Денисенко.
   - На это не надейтесь.

***

   - О, на ловца и зверь! Рванули в "Петрополь"? Сегодня я обязан  надраться
в говно... Хотя нет, прикид у тебя явно не  для  пивнухи.  Тогда,  может,  в
"Погребок". Я проставляюсь - денег,  как  грязи!  Стипуху  за  лето  авансом
выдали.
   Нил выразительно похлопал по карману. Глаза Ванечки Ларина загорелись, но
он пересилил себя и ответил со вздохом:
   - Пока не могу. Велено хранить трезвость до восемнадцати ноль-ноль.
   - А что такое?
   - Домашний банкет по случаю защиты диплома.
   - Погоди, чьей защиты?
   - Моей, чьей же еще?
   Нил посмотрел на Ларина повнимательней  -  отутюженный  парадный  костюм,
новая белая рубашка, полосатый галстук, выбритые щечки  благоухают  польским
"Варсом".
   - Отстрелялся уже? - Ларин кивнул с важным видом.  -  Поздравляю!  И  что
дали?
   - Пять шаров, естественно... Ну, с минусом, если честно, так ведь минус в
диплом не пишется.
   - Ну ты просто ундервуд! Такое дело грех не отметить. Давай хотя бы чисто
символически.
   - И рад бы, но... Ты ж меня знаешь, я на полдороге не останавливаюсь...
   Лучше вечерком подгребай ко мне, гарантирую расслабон по высшему разряду.
   Адресок запиши.
   - Ох, не дотерплю! - Нил Переступил с ноги на ногу.
   - А что так? - Ларин смотрел с удивлением.
   В проштудированных им научных трактатах про  алкоголизм  такое  состояние
называется "интенционный тремор", и ему было крайне странно  наблюдать  этот
клинический симптом у приятеля, которого он, в сопоставлении с самим  собой,
держал чуть ли не за трезвенника.
   - Тоже отмечаю... - Нил опустил глаза. -  Первую  годовщину  возвращенной
свободы.
   Прожитый год был безрадостен и долог. Ежеминутно,  почти  физически,  Нил
ощущал, как леденеет  душа,  покрываясь  инеем  бесчувствия.  Ощущение  было
мучительным, он боролся с ним, боролся, боролся, судорожно хватаясь за  все,
что могло хоть немного замедлить  неумолимое  приближение  черной,  холодной
бездны - музыка, скоротечные романы, вино...
   - Мальчики, привет!
   Мимо них, чуть замедлив грациозный ход,  ангельским  видением  проплывала
Таня Захаржевская.
   - Привет! - воскликнули они дуэтом. Она послала им  воздушный  поцелуй  -
один на двоих - и через десяток легких шагов  скрылась  за  кирпичным  углом
кафедры физкультуры. И только тогда Нил вновь перевел взгляд на Ларина.
   - Без шансов, портвайнгеноссе. Это, знаешь ли, создание из иного мира, не
нам, смертным, предназначенное, - философски заметил Ларин. - Знаешь,  а  я,
пожалуй, рискну остаканиться с тобой за компанию. Вперед?
   Против обыкновения, общество друг друга оказало на  каждого  сдерживающее
влияние, и, чинно приняв по  сто  пятьдесят  "бурого  медведя"  в  приличной
забегаловке на Первой линии, Нил и  Ванечка  столь  же  чинно  распрощались,
договорившись, что вечером непременно встретятся у Ларина дома.
   В многоэтажную семейную общагу на улице Беринга Нил  явился,  выставив  в
качестве живого щита Веру Хауке, истерично-припадочную полубогемную дамочку,
которую он подцепил по пьянке на каком-то вернисаже и теперь  не  знал,  как
отцепить. Войдя, Нил был приятно удивлен  тем,  насколько  уютной  оказалась
крохотная квартирка, насколько хорош, хоть и непритязателен,  был  стол.  Но
более всего его потрясла хозяйка, жена Ивана, поразительной красоты брюнетка
с огромными зелеными глазами, гитарным станом и чарующим низким голосом. Нил
не собирался петь в этот день, но... У соседей добыли  раздолбанную  гитару,
которую он настроил только при помощи  плоскогубцев,  а  потом  выдал  самый
звездный репертуар. Почему-то он не сомневался,  что  Ванькина  жена  должна
великолепно петь, и очень рассчитывал, что своими песнями сумеет  завести  и
ее. Так и вышло.
   Ее пение превзошло все его ожидания...
   Вера Хауке весь вечер демонстративно молчала, а дома закатила истерику по
высшему разряду.
   - Ты весь вечер только и делал, что пялился на эту шлюху! -  самозабвенно
визжала она, не желая слышать его объяснений и оправданий.
   Войдя в раж, Вера, должно быть, не заметила Нилов предупреждающий  оскал,
или же приняла за  улыбку,  и  подпустила  его  слишком  близко.  Последовал
страшной силы короткий удар в живот. Bepa сложилась  пополам  и  рухнула  на
пол, извергнув из себя весь праздничный ужин.
   - Никогда, - медленно выговорил  Нил,  нависая  над  ней,  -  никогда  не
называй женщину шлюхой только за то, что она красивее, умнее и чище тебя.
   Вера моргала в пространство, боясь взглянуть на него.
   - А теперь убирайся. Вот тебе  червонец  на  такси.  За  вещами  приедешь
завтра.
   Если через пять минут ты все еще будешь здесь, я убью тебя.
   Когда Нил вышел из ванной, Веры и след простыл. Он  взял  тряпку,  подтер
блевотину, надел  куртку  и  вышел.  До  утра  мотался  по  теплому  городу,
бессвязно  шевеля  губами:  "Татьяна  Ларина...  Татьяна  Ларина...  Татьяна
Ларина... Впервые в жизни ударил женщину - защищая честь  другой  женщины...
Другой женщины... Женщины другого... Женщины друга... Ни дня не прожить,  не
видя ее..."
   Посреди Литейного моста его осенило - завтра же надо приехать на  Беринга
с   магнитофоном,   записать   Татьяну   Ларину,   убедить   мать   устроить
прослушивание. И, может быть, тогда...
   В почтовом ящике его ждал белый конверт с одним лишь словом,  начертанным
незнакомой рукой:
   "Баренцеву".

Глава четвертая

Коньяк, бессонница, тугие тормоза...

I

   - А дальше?
   - А дальше начинается статья за недоносительство, которой Денисенко тыкал
мне в нос при каждой встрече. Интересно,  в  приличных  странах  эта  статья
распространяется на ближайших родственников?
   Константин  Сергеевич  Асуров  поморщился,  но  Нилов   невинный   взгляд
выдержал.
   - Смотря что понимать под приличными странами. У нас, например, стараются
избегать. Мы же гуманисты.
   - До тех пор, пока не поступило других указаний?
   - Да ладно тебе! Авторитетно заявляю - тебе эта статья не  грозит.  Тетка
безносая все списала... Плеснуть еще?
   - Давай... А себе?
   Асуров сокрушенно вздохнул:
   - И рад бы, да утром на службу.
   - Сочувствую. А вот у меня бюллетень аж на неделю. Так  что  имею  полное
право...
   Нил залпом выпил полстакана коньяку, вытер губы и  отвернулся.  Асуров  с
сочувствием посмотрел на него.
   Их разговор начался еще утром, примерно через полчаса после того, как Нил
вошел в свою одинокую комнату и бухнулся на матрац лицом вниз. Появления  на
балконе человека  в  плаще  он  не  заметил  и  только  изумленным  взглядом
отреагировал на вежливое покашливание.
   - Тук-тук, позвольте войти.
   Человек снял шляпу, и лишь тогда Нил признал в нем молодого  следователя,
сопровождавшего его на опознании в морге и удивительно похожего на Ленина  в
молодости.
   - Коли угодно...
   Следователь попросил извинения за вторжение, напомнил свое имя-отчество и
заметил, что если уважаемый Нил Романович по каким-то причинам  считает  для
себя неудобным  беседовать  здесь,  то  он,  Асуров,  готов  незамедлительно
препроводить его в свой служебный кабинет. На это Нил  ответил,  что  ему  и
здесь хорошо, и предложил следователю  кофе  -  не  столько  из  вежливости,
сколько потому, что самому очень хотелось. Асуров предложение  принял,  снял
плащ, уселся и, выдержав легкую паузу, начал  задавать  вопросы.  К  третьей
чашке как-то  незаметно  для  Нила  на  столе  появилась  бутылка  марочного
армянского коньяку. Спустя некоторое время они столь же незаметно перешли на
"ты". Ближе к вечеру образовалась и вторая бутылка...
   - И все-таки? Что же было в письме? - не отставал следователь.
   - Строго говоря, это нельзя было назвать письмом, потому что  в  конверте
не было ни листочка, ни словечка, только железнодорожный  билет  в  спальный
вагон  экспресса  "Москва-Хабаровск".  Она  всегда   была   неравнодушна   к
двухместным купе...
   Конверт бросили прямо в ящик, не доверив почте - она понимала,  что  твои
коллеги из ОБХСС могут еще следить за мной, хотя и не так пристально, как  в
первые месяцы. Мне тоже не хотелось, чтобы через меня вышли на нее,  поэтому
я принял свои меры конспирации. Тебе, конечно, они покажутся смешными.
   - Что за меры?
   - Мать купила  мне  в  Германии  прелюбопытную  куртку.  Перевертыш.  Обе
стороны сделаны лицевыми. Бежевая плащевка и синий велюр. Я полдня  слонялся
по Москве в бежевом, вечером купил билет в кино - знаешь высотку на  Красной
Пресне, рядом с метро? - вошел в зал, а через десять минут вышел уже в синем
и в клетчатой кепке, доехал до Ярославского, сел в поезд.  Со  мной  в  купе
ехала какая-то тощая  чернявая  дура,  которая  тут  же  принялась  довольно
бесцеремонно со мной заигрывать. Еле отшил, притворился  спящим,  а  сам  до
утра не мог заснуть.
   Разбудили меня жаркие поцелуи. Я спросонья чуть было кулаки не распустил,
но в самый последний миг увидел, что это  не  вчерашняя  моя  соседка,  а  -
Линда! А я ведь тщательно готовился к этой встрече,  все  внушал  себе,  что
подписался на эту опасную авантюру с одной лишь  целью  -  в  последний  раз
посмотреть ей в глаза, четко и ясно сказать, что между нами все кончено, что
своим диким,  не  имеющим  никакого  оправдания  поступком  она  уничтожила,
предала нашу любовь, вычеркнула себя из списка нормальных людей... А  вместо
этого тут же впился в ее губы, и все слова вылетели у меня из головы.
   - Бывает, - философски заметил следователь.
   - Теперь ее звали Алиной Смелковой,  она  работала  поварихой  в  бригаде
буровиков. Прекрасно зная пределы ее кулинарных  способностей,  я  мог  лишь
посочувствовать несчастным буровикам. Мне повезло  больше  -  в  поезде  был
отличный вагон-ресторан, услугами которого мы пользовались раз по  шесть  на
дню. В Хабаровске жили у ее подруги, имени не помню, в  просторной  квартире
на улице Петра Комарова, шиковали, икру ели ложками,  загорали  на  амурских
пляжах, ездили в Советскую Гавань  за  свежими  кальмарами,  а  возвращались
оттуда, как рыбаки после удачной путины, подрядив целую кавалькаду  такси  -
первое везло нашу обувь, во втором ехала Линдина  шляпка,  в  третьем  -  мы
сами, босые и с ящиком  шампанского.  Нанимали  бичей  со  стремянками  мыть
памятник  Ерофею  Павловичу  на  вокзальной  площади...  Потом   летали   во
Владивосток,  ныряли  с  аквалангами  в  Японском  море.  Я   понимал,   что
воссоединение наше мимолетно, что у нас нет и не может быть общего будущего,
и эта мысль сообщала особое,  трепетное  очарование  каждому  мгновению.  Мы
расставались без слез, я улетел в Ленинград, уже предвкушая новую встречу.
   - И когда она состоялась?
   - Еще через год. На сей раз весточка  пришла  по  почте,  на  официальном
бланке молодежного музыкального фестиваля "Янтарный ключ". Меня приглашали в
жюри.
   Письмо было подписано секретарем оргкомитета  А.  Дедовских.  Время  было
напряженное, до сессии оставалось меньше месяца, и на мое решение  ехать  на
фестиваль повлияло только одно - надежда, что здесь не обошлось без Линды.
   Ожидания мои оправдались. Она и оказалась той самой А. Дедовских.
   - Она же Элла Каценеленбоген, - улыбнулся Асуров.
   - Успела сходить замуж за тамошнего морячка. К  моему  приезду  брак  уже
распался, и наш откровенный роман осуждения ни у кого  не  вызвал.  В  конце
лета я снова примчался туда, но ее уже не застал. Она исчезла бесследно.
   - Опять с приключениями?
   - Мне так и не удалось ничего выяснить... Прошло еще три года. Я закончил
университет,  на  зависть   многим   получил   распределение   в   приличный
ленинградский вуз, изредка,  по  старой  памяти,  выступал  с  "Ниеншанцем",
женщины по-прежнему не обходили меня вниманием. Внешне жизнь  моя  протекала
вполне благополучно, но всякий раз, открывая почтовый ящик, я не мог унять в
пальцах нервную дрожь, которая  с  приближением  лета  становилась  особенно
сильной. Но я не дождался ничего...
   - Неужели вы так больше и не встретились?
   - Встретились. В августе позапрошлого года.
   - Где? - слишком быстро, слишком цепко спросил Асуров.
   - Все началось с того,  что  двое  моих  приятелей,  аспиранты-психологи,
подбили меня прокатиться с ними в Коктебель, это в Крыму, между Феодосией  и
Судаком... - медленно, эпично начал Нил, не принимая  заданную  следователем
смену темпа.
   - Плавали, знаем! - неуверенно  пошутил  Асуров,  и  ритмический  рисунок
беседы распался окончательно.
   Нил широко, оглушительно зевнул и взглянул на часы. Асуров встал.
   - Извини, я засиделся. Тебе надо поспать.  Завтра  договорим.  Часиков  в
десять звякни мне по этому телефону. - Асуров достал из кармана  карточку  и
положил на стол. Нил заметил, что на карточке не было  ничего,  кроме  четко
отпечатанного семизначного номера. - К тому времени я буду знать, готовы  ли
результаты экспертизы, и тоже смогу тебе кое-что рассказать.
   - Коньяк забери, - Нил показал на початую бутылку.
   - Еще чего! Тебе нужнее... До завтра! Следователь подмигнул и,  прихватив
плащ, шагнул на балкон. Нил проводил его взглядом, наполнил стакан...

***

   Лето семьдесят восьмого  Нил  безвылазно  проторчал  в  городе  -  сдавал
госэкзамены, защищал диплом, получил прекрасное распределение на  кафедру  в
Политех, где был сразу же подключен к проверке абитуриентских  сочинений.  И
все это время ждал. Но белый конверт  так  и  не  мелькнул  в  прорезях  его
почтового ящика.
   Прошла осень, потом зима, весна. В жизни Нила не менялось  ничего,  кроме
баб, да и тех он между собой уже почти не различал. Он добровольно записался
в экзаменационную комиссию, набрал  учеников,  готовил  их  к  вступительным
экзаменам.
   И  всякий  раз,  проходя  мимо  ящика,  заглядывал  туда,  и  всякий  раз
выговаривал себе за это проявление слабости.
   В самом конце августа, дня за три до начала учебного года - все никак  не
мог свыкнуться с мыслью, что находится уже по  другую  сторону  баррикад!  -
Нилу случилось оказаться в шашлычной неподалеку от Никольского  собора.  Был
он не один. Недавно образовалась у  него  новая  подруга  с  оперным  именем
Иоланта, незамысловатая и незакомплексованная дева, обучающаяся в  институте
физкультуры на тренера по легкой атлетике. Она-то и  затащила  Нила  в  этот
шалманчик, где и впрямь оказалось мило, вкусно и недорого.
   - А я замуж выхожу, - поведала Иоланта  после  салата  и  первого  бокала
"Напареули".
   - И кто счастливчик, любопытно?
   - Ты его не знаешь. Мы летом на сборах познакомились. Он  боксер,  мастер
спорта.