задрав  голову.  -  И  так  полное  ведро
набрали. Пойдем лучше назад!
   - Ой, ну пожалуйста, пожалуйста! Тут такая красота!
   Нил вздохнул, переложил потяжелевшее за какой-то час ведро в  отдохнувшую
руку и начал подъем.
   Поравнявшись с Линдой, он поставил ведро, уселся  на  замшелый  камень  и
достал погнувшуюся сигарету. Линда отошла  на  несколько  шагов  и  застыла,
глядя куда-то вниз. Он докурил сигарету, а она все не двигалась. Нил подошел
к ней, тихо положил руку на плечо.
   - Что с тобой?
   - Ильинка...
   Деревня под холмом опустела давно.  Это  было  понятно  и  по  отсутствию
столбов с электропроводами, и по высоте  деревьев,  проросших  на  крышах  и
сквозь крыши. От деревянных  домов  остались  закопченные  трубы,  сиротливо
выглядывающие из буйной дикой зелени, от  кирпичных  -  осыпающиеся  красные
стены с пустыми черными глазницами окошек. Дом, стоящий несколько  наособицу
и обнесенный чудом сохранившейся чугунной оградой, обращал на себя внимание.
Это  было  длинное  двухэтажное  сооружение,  на  стенах  которого   кое-где
сохранилась желтая штукатурка,  с  облупившимся  прямоугольным  фронтоном  и
высоким   каменным   крыльцом   с   монументальной   дверью,   крест-накрест
заколоченной  почерневшими  досками.  Над  дверью   косо   свисали   остатки
черепичного козырька. Один столб под козырьком упал и теперь  лежал  поперек
крыльца, расколотый на три части.  Сбоку  от  входа  Нил  разглядел  круглую
дырявую крышу беседки.
   - Там была усадьба помещиков Ильинских, - прошептала Линда.
   - Откуда ты знаешь? - спросил потрясенный Нил.
   - Я не знаю. Я так думаю. Пошли. Не пройдя и пяти шагов,  они  наткнулись
на удивительный малиновый куст, сплошь облепленный громадными,  прозрачными,
сочными ягодами. В лучах  солнца,  клонившегося  к  закату,  ягоды  отливали
золотом изнутри.
   Мгновенно повеселевшая Линда принялась горстями сгребать золотистые ягоды
и запихивать Нилу в рот.  Он,  недолго  думая,  последовал  ее  примеру.  За
считанные минуты они наелись до отвала, почти до  тошноты,  но  остановиться
никак  не  могли  -  нежная,  ароматная,  тающая  сладость  чудо-ягод   была
непреодолима..
   - Ай! - вдруг воскликнул Нил, его голова нырнула под руку Линде и исчезла
в густой поросли, следом посыпался сладкий малиновый дождь.
   - Эй, ты что там делаешь?
   - Лежу. Навернулся обо что-то.
   - Так вставай, если можешь. , - Сейчас, зажигалку обронил...
   - Давай помогу.
   Линда раздвинула зеленые прутики, и взгляду ее открылась ровно обтесанная
поверхность. На гладком розовом камне проступала глубоко и четко  высеченная
изогнутая роза, а в полукруге стебля - православный крест.
   - Зигги, ползи сюда!  Гляди,  чего  я  откопала.  В  полуметре  от  камня
вынырнула взъерошенная голова Нила.
   - Вот он-то мне под ногу и попался... - Он вгляделся в изображение. -  Э,
да  мы,  мать,  похоже,  на  старое  кладбище  попали.  То-то  малина  такая
нажористая...
   - Тьфу на тебя!
   - Успокойся, здешние бренные останки  давно  уже  биологически  пассивны.
Даже косточки истлели задолго до нашего рождения.
   - Гляди, а тут еще один камень. И крест поваленный...
   Они дружно присели на мягкую траву.
   - Зажигалку нашел? - шепотом спросила Линда.
   - Ага. Вот она.
   - А сигарета есть?
   - Держи.
   Они замолчали, глядя друг на друга и пуская дым в чистое небо.
   - Знаешь, мне вдруг в голову пришло... Если бы эти камни могли  говорить,
сколько всего они нам рассказали бы...
   - Камни не говорят, - отозвалась Линда.
   - Само собой...
   - ...но думают.
   - Что-что?
   - Думают. Лежат и думают. У них, видишь ли, много времени на раздумья...
   - И о чем, интересно, они думают?
   - Они думают о том, что  люди,  наверное,  открыли  секрет  бессмертия  и
перестали умирать. Погост стоит, а никого не хоронят.
   - Странно все это...
   - Зигги, ты можешь пообещать мне одну вещь?
   - Какую?
   - Если я... если я уйду первой, ты постарайся  сделать  так,  чтобы  меня
закопали под тем камнем, с розой. Буду выращивать солнечную малину...
   - Линда, прекрати, что ты несешь!
   - Нет, не надо. Земля тяжела... Лучше отдай меня чистому  огню,  а  пепел
отпусти на волю, развей по ветру...
   - Какая чушь!
   - Без воли и ветра душа не живет... Зигги, сделаешь?
   - Ты перегрелась...
   Линда тряхнула головой и, резко качнувшись, встала.
   - Извини, сама не понимаю, что на меня нашло, не придавай значения... Ой,
побежали, наши, наверное, уже на дорогу вышли...
   В конце августа все стройотряды вернулись в  город,  а  второго  сентября
начались занятия в университете, однако городской штаб  работу  не  свернул.
Линда, официально освобожденная от учебы еще на месяц, с  утра  до  позднего
вечера корпела над разного рода отчетностью и  домой  возвращалась  усталая,
голодная и злая. Она пулей пролетала  через  владения  Яблонских,  сразу  за
балконной дверью  скидывала  кроссовки  или  босоножки  и  переоблачалась  в
розовый халат, красноречиво вывешенный на дверях ванной комнаты. На столе ее
ожидали бутылка пива, только что из холодильника, и  что-нибудь  вкусненькое
на укрытой полотенцем сковородке.
   И лишь когда она, утолив  первые  голод  и  жажду,  закуривала  сигарету,
начинала звучать негромкая восточная музыка, и,  словно  джинн  из  кувшина,
материализовался Нил, прятавшийся доселе за высоким  матрацем.  На  этот  же
матрац они обычно и заваливались после ужина, оставив мытье посуды на утро.
   - Зигги, ты меня балуешь, - говорила Линда, целуя мужа.
   - Не-а, проявляю элементарный эгоизм. Хочу приучить тебя к мысли,  что  и
тебе придется именно так встречать с работы меня. Каждый вечер,  много-много
лет подряд. Даже когда я буду заслуженным старым пердуном, а ты...
   - Заслуженной старой пердуньей, - докончила она.
   - Отнюдь. Элегантной старой дамой с голубой челкой и ястребиным шнобелем.
   Она выхватила из-под головы подушку и принялась  охаживать  ею  Нила.  Он
уворачивался, хохоча во все горло...
   - В Новгород, на четыре дня. Зональный смотр агитбригад,  -  пояснил  он,
перехватив ее удивленный взгляд. Взгляд был  направлен  на  упакованный  под
завязку рюкзачок,  стоящий  возле  матраца.  -  Поезд  завтра  утром.  Наших
полвагона, так что, если хочешь, могу и тебя вписать.
   - Хочу. - Линда вздохнула. - Но не могу. Никто не отпустит.  Отчет  сдаем
послезавтра.
   - Жаль... Ладно, вернусь - тогда и погуляем. Имеем право. А пока  что  ты
отдохни от меня.
   - Хочешь, открою страшную тайну?
   - Ну?
   - От тебя-то я как раз и не устала... Ладно, смотри там, веди себя, ешь с
аппетитом, пей с перерывами, с кем попало не трахайся...
   - И вам, гражданка Баренцева, настоятельно  рекомендуется  воздерживаться
от случайных связей, - с важным видом  изрек  Нил,  но  не  удержал  тона  и
фыркнул в кулак.
   Некультурная программа началась уже в поезде, но Нила  не  тянуло  ни  на
портвейн, ни на хоровое исполнение популярных песен, и как только  позволили
приличия, он удалился в тамбур спокойного соседнего  вагона,  где  и  провел
большую часть пятичасовой поездки, общаясь преимущественно  с  мятой  пачкой
"БТ". За окном было тоскливо  и  пасмурно,  и  смутные  дурные  предчувствия
бередили душу.
   Тревога не покидала его весь этот день, и следующий тоже. Все было как  в
тумане. Их куда-то везли, что-то они  там  устанавливали,  что-то  играли  и
пели, потом их чем-то кормили, потом везли обратно, потом опять  кормили,  а
потом  они  где-то  спали.  То  есть  вообще-то  он  знал,  что  иногородних
участников слета с шиком  разместили  в  гостинице  "Садко",  в  двухместных
номерах, что соседом его по комнате числился  лиаповец  Скрипка,  во  многом
благодаря своей фамилии ставший  классным  барабанщиком.  В  номере  Скрипка
появился дважды - один раз, когда заносили вещи, а вторично в  первом  часу,
возбужденный и крепко поддатый. Нил не спал и слышал, как тот, громко  сопя,
возится с сумкой и достает из нее что-то булькающее и что-то шуршащее.
   От экскурсии по городу и окрестностям, устроенной наутро, у Нила остались
смутные впечатления, запомнились только синие,  в  золотых  звездах,  купола
Юрьева монастыря  да  всеобщее  оживление,  когда  Олег  Иванович,  решивший
сфотографировать группу на фоне Кремля со стороны Волхова, слишком энергично
попятился и с высокого причала плюхнулся  в  реку  вместе  с  фотоаппаратом,
импортным плащом  и  фетровой  шляпой.  Но  Нила  даже  это  не  позабавило.
Меланхолию  его  не  сбили  ни  выступление  на  послеобеденном   конкурсном
концерте, где сводный  вокально-инструментальный  ансамбль  с  его  участием
удостоился похвалы авторитетного жюри, в составе которого  заседал  какой-то
хрен из ЦК ВЛКСМ, ни последовавший за концертом роскошный ужин  с  обильными
возлияниями. Под высокими Темными сводами детинца  средневековые  братины  и
ендовы  соседствовали  на  длинных  столах   с   современными   салатницами,
графинчиками,  литровками  и  поллитровками,  а  среди  многочисленных  блюд
предлагались и вовсе невероятные: типа стерляжьей ухи из судака и  картофеля
по-древнерусски. Их-то Нил из мрачного любопытства и заказал. Как  известно,
на халяву и уксус сладок. Но оказалось действительно вкусно, а черный  квас,
которым он запивал трапезу, отдавал  медом,  луговыми  цветами  и  чуть-чуть
мятой. Хотелось бы, конечно, чего-нибудь покрепче, тем более что  выбор  был
богат. Но Нил предпочел не рисковать - нынешнее сумеречное состояние  пугало
его  своей  интенсивностью  и  полной  беспричинностью,   и   алкоголь   мог
подействовать самым непредсказуемым образом.
   Между тем физиономии набившихся в банкетный зал молодых талантов с каждым
новым стаканом делались все румяней и веселее, вместе с  несвязностью  речей
нарастала их развязность, от гама, дыма и недосыпа разболелась голова. Когда
же с противоположного конца стола покатилась, множась  и  крепчая  на  ходу,
сильная идея всей гурьбой двинуть в общий зал, шугануть с  площадки  местных
музыкантов и врезать несколько  зажигательных  комсомольско-стройотрядовских
номеров, Нил окончательно понял, что отсюда пора делать ноги,  иначе  и  его
вытянут на сцену на чужом инструменте шибать идейно  выдержанной  романтикой
по подгулявшим душенькам.
   Стараясь не привлекать к себе внимания, он поднялся, медленно вышел и  по
крутой лестнице спустился в общий  зал,  на  ходу  полюбовался  на  эстраду,
откуда облезлые молодцы в  розовых  пиджаках  пропитыми  голосами  призывали
город Одессу цвести  и  процветать,  глянул  на  самозабвенно  выплясывающую
потную публику и поспешил  дальше  -  звуки  из  мерзко  хрипящих  динамиков
молоточками долбили мозг.
   Дорогу сюда Нил не запомнил, поэтому дороги отсюда не знал.  Вывернув  из
короткого коридора  в  узкое  помещение,  где  вдоль  одной  стены  тянулась
деревянная стойка бара с высокими табуретками, а вдоль другой  расположились
столики на двоих, отделенные друг от друга невысокими барьерами,  он  решил,
что забрел не туда, и хотел уже вернуться в коридор...
   - Нил?
   Растерянно щурясь, Нил завертел головой, но свет  в  узком  зальчике  был
тусклым, и он не сразу разобрал, что за женщина машет ему рукой  с  дальнего
столика, а разобрав, обрадовался несказанно.
   - Катя! Как ты здесь оказалась?
   - На работе путевки в Новгород были. В "Детинец" поужинать зашла. А  тебя
каким ветром? Да ты садись...
   И интерьер, и меню, и публика здесь были попроще, чем наверху. На тарелке
перед Катей лежали три бутерброда - один с килькой и яйцом, два с докторской
колбасой, - рядом стоял стеклянный кувшин с чем-то темным и пенным.
   - Пиво? - поинтересовался Нил, присаживаясь.
   - Круче. Медовуха. Попробуй, зашибенная вещь.
   - А вот зашибать мне сегодня не хочется. И так башка болит.
   - Как раз и пройдет. Ты не бойся, она мяконькая, почти квас.
   Не слушая его возражений, Катя направилась к стойке и вернулась оттуда  с
чистым стаканом для Нила. Честно говоря, возражал он не  сильно.  Катя  была
частицей того мира, в котором ему было хорошо, весело, уютно. Мира Линды.
   Тревожная тоска отступила, и теперь можно было  слегка  расслабиться,  не
опасаясь за последствия.
   - Вкусно, - сказал он, осушив первый стакан. - Мы же  с  самой  весны  не
виделись. Куда вы запропали?
   -  Соскучился?  Сами  вы  запропали.  После  свадьбы  к  нам  вообще   не
заглядывали, будто дорожку забыли. А потом пошли дела всякие,  командировки.
Ты же знаешь Ринго, он всегда найдет занятие... Лучше  расскажи,  как  вы  с
Линдой лето провели.
   И он начал рассказывать. Сначала  сдержанно,  больше  отвечая  на  Катины
вопросы,  потом  все  обстоятельнее,   откровеннее.   Катя   несколько   раз
поднималась, приносила новые кувшины, разливала, чокалась  с  ним,  смеялась
своим неподражаемым смехом, на который невольно оборачивались едва ли не все
посетители. А Нил этого уже не замечал...
   Первое, что он ощутил, еще не разлепив глаз, - трусы. Сползшие на колени,
совершенно мокрые трусы.
   - Это что же, это я  же...  -  пролепетал  он,  чувствуя  при  этом,  что
пересохли и потрескались губы, а вместо языка во  рту  -  кусок  разогретого
наждака.
   На всякий случай он  пощупал  голову.  И  не  совсем  напрасно  -  волосы
оказались не суше трусов, стало быть, не  осрамился,  а  всего-то  искупался
где-то, а вытереться забыл. Интересно, кстати, что  еще  забыл?  А  вот  все
забыл! Между встречей с Катей и мокрым пробуждением у себя в номере (а номер
точно его - голубые занавески, на стене  "Жнецы"  кисти  Венецианова)  зияет
черный провал. Как наркоз...
   - Который, однако, час? - вслух произнес  он,  радуясь  членораздельности
собственной речи, - Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?
   Не дослушав себя, Нил рывком поднялся и даже сделал два четких шага.
   - Тысячелетье не из лучших, а времени десятый час... Гляди-ка, тоже почти
стихи получились. Здравствуй, Нил.
   - При... Я сейчас!
   Нил едва успел добежать до туалета.  Вышел  он  оттуда  не  скоро,  но  с
приятной улыбкой на зеленоватом лице.
   - Извини, я вчера...
   - Знаю. Медовуха коварна, как сердце женщины. А пиво,  как  верный  друг,
никогда не подведет и никогда не обманет.
   Стол был уставлен бутылками  пива.  Их  было  не  меньше  десяти.  И  две
немаленькие воблины.
   - Садись, - сказал Ринго. - Будем тебя лечить...
   - Эт-то я тебе только как др-ругу... Я гор-ржусь, что у меня  есть  такой
друг, как ты, - втолковывал Нил полчаса спустя. - Ты ведь мне др-руг? Я тебя
уважаю, я тебе как другу говорю...
   - Ты лучше мне вот что как другу скажи как оно с Катькой, хорошо было?
   - Хорошо... То есть в каком смысле?
   - В самом прямом. Хорошо ее иметь?
   - Иметь? Хорошо, наверное, я не знаю... Ринго хмыкнул и произнес устало:
   - У тебя вся шея в засосах. Твоя подушка перемазана ее помадой, в  ванной
на твоей расческе ее крашеные волосы. Но главное - запах. У  каждой  женщины
свой интимный запах... Ты не знал?
   Нил закрыл глаза, надавил на  них  пальцами.  В  ослепительных  оранжевых
кругах, как в фотографических вспышках, осветилась картинка: обнаженная Катя
в пластикатовой шапочке стоит под душем, его руки  касаются  ее  плеча.  Она
оборачивается, проводит  губкой  по  его  лицу,  легонько  отталкивает  его.
"Нилка, отдзынь! Иди спать! Я опаздываю. Повеселились - и будет..."
   Повеселились - и будет.
   Нил сполз со стула на колени, уткнулся лщом в желтый утепленный линолеум.
   - Ринго, я... Бес попутал, понимаешь. Я ничего не соображал...
   - Ты сам встанешь, или помочь?
   - Прости, если можешь, я подлец, мерзавец...
   Ринго расхохотался. Это было так неожидано, что Нил оторвал лицо от пола,
перекатился набок и ошалело уставился на Ринго.
   - Тебя бы сейчас сфотографировать - в да обложку  "Крокодила"...  Нарочно
не придумаешь, или из жизни чайников... Поднимайся, попей пивка, расслабься.
   - Ты... - недоверчиво начал Нил. - Так ты не сердишься, не обижаешься?
   - На сердитых воду возят, а обиженных ставят раком. - Ринго разлил пиво и
поднял стакан. - За разнообразие, которое украшает  жизнь,  и  за  ту  силу,
которая позволяет нам этим разнообразием пользоваться... Вот так, молодец...
Пора, старик, уяснить некоторые вещи. Катюша -  женщина  совершеннолетняя  и
половой вопрос вправе решать самостоятельно. Честно говоря, я даже рад,  что
она трахнулась именно с тобой - так я  хотя  бы  могу  рассчитывать,  что  в
ближайшее время не буду  вознагражден  какой-нибудь  неприличной  инфекцией.
Жалко, конечно, что ты был в отрубе и  ничегошеньки  не  помнишь.  А  то  бы
сравнили впечатления...
   - Жалко, - поддакнул Нил, окрыленный тем, что все так удачно разрешилось.
   - Ты много потерял, - продолжал Ринго.  -  Катя  по  этому  делу  большая
умелица. Самую чуточку не дотягивает до Линды,  та  вообще  профи...  На-ка,
пососи.
   - Что? Что ты сказал?!
   - Икру, говорю, пососи. Икра в вобле - самый смак.
   - Нет, до того! Про Линду!
   - Про Линду?.. Ну, можно и про Линду...

III

   Зеленые прутики черемши и красные лодочки перца  на  голубой  тарелке.  В
белой пиале - толченые грецкие орехи,  приправленные  сметаной  и  специями,
одновременно гарнир и соус.  Высокий  бокал,  на  три  четверти  заполненный
темным вином.
   Сковорода плотно прикрыта крышкой, но по запаху совершенно , ясно, что  в
ней - цыпленок табака, купленный в  придворной  кулинарии  и  подогретый  на
электроплите.
   Дежурное парадное блюдо дома Баренцевых.  В  воздухе,  напоенном  тлеющим
сандалом, тихо парит "Magic Woman" Карлоса Сантаны.
   Он не стал садиться за стол. Взял с него откупоренную бутылку "Мукузани",
хлебнул из горлышка, отошел с бутылкой к окну, закурил, выжидая.
   Она появилась не из-за матраца, а  из  прихожей,  в  любимой  им  голубой
кружевной комбинации, лишь обнаженные плечи прикрыты пестрой шалью. Дошла до
середины комнаты и остановилась.
   - Зигги!.. У тебя фингал. Откуда? Он отвернулся и буркнул неприязненно:
   - Оттуда.
   - Ты не поел. Не хочется?
   - Отчего же, - он усмехнулся. - Хочется. Только не этого.
   - А чего? - С удивлением спросила Линда.
   - Сырого фарша.
   - Странные фантазии. Но у нас нет сырого фарша.
   - И не просто сырого  фарша,  а  отжатого  через  марлю  и  поданного  на
простыне.
   Или такое блюдо ты, Magic Woman, могла для меня  изготовить  только  один
раз?
   Больше не взглянув на нее, он вышел на балкон, несколько секунд  постоял,
не заходя на кухню Яблонских. Но она не бросилась вслед за ним. Тогда  и  он
не стал возвращаться.
   Ржавчина давно стекла, и  в  дно  ванны  била  теплая  прозрачная  струя.
Воронкой покружившись над черной дырой  стока,  вода  бесполезно  уходила  в
трубу. Линда сидела на краю ванны и невидящим взглядом смотрела на струю...
   Она  далеко  отсюда.  Ей  четырнадцать  лет,  и  голодные  юные  зубки  с
наслаждением терзают подогретую рубленую начинку слоеного пирожка.
   - Не погуби, пацанка... - Над тарелкой, где лежат еще два пирожка, хрипит
и извивается тяжелое, похмельное лицо. Из  крупных  пор  сальными  червяками
ползут короткие белесые волоски. - Ну, выпивши был... Я ж  не  знал,  что  у
тебя батя...
   - А если бы не батя,  тогда  что?  -  высокомерно  спрашивает  она.  Лицо
моргает, выжав из нечистого уголка глаза  микроскопическую  слезинку.  -  На
конвейер  бы  поставили?  Сперва  ты,  потом   начальник   твой,   потом   в
спецприемнике  воспитатель  в  погонах,  потом  еще  какой-нибудь  гражданин
начальник... Нет, не люди вы, менты, а псы позорные.
   - Но-но, ты полегче... - прикрикнуло было лицо, но рык сполз на фальцет.
   - Батя приедет, мы  первым  делом  в  поликлинику...  -  Она  откладывает
недоеденный пирожок и сладко потягивается. - Потом к прокурору. Суши сухари,
Бузинов.
   Его заскорузлые толстые пальцы нервно разглаживают мятые купюры  на  краю
стола.
   - Вот... Возьми... Только бате не закладывай, Христом Б