на брюках. - То есть
как это - дома?
   - Ознакомьтесь, Баренцева, и распишитесь!
   Следователь швырнула на стол  плотный  листок  бумаги.  Линда  подхватила
бумагу, поднесла к глазам - и, уронив голову на стол, зарыдала.
   Нил рванулся к ней, заглянул через содрогающееся плечо,  разглядел  самый
верхний краешек листа:
   "В  связи  с  амнистией,  проводимой  в  соответствии  с   постановлением
Верховного Совета РСФСР от..."

VII

   - На ем погоны золотые. И яркий орден на груди...
   - По какому поводу гуляете, тетки? Не иначе премию получили.
   -  Нилус!  -  взвизгнула  толстуха  Неляи  из  поликлиники.  -   Стакашок
примешь?..
   - Зачем, зачем я повстречала его на жизненном пути?! - допела Линда прямо
в лицо Нилу, обдав его ароматом свежевыпитой водки. -  Девки,  не  вздумайте
ему наливать. Не заслужил!
   Нил обиженно отвернулся, а Линда  доверительно  склонилась  к  продавщице
Любе.
   - Представляешь, я тут с зарплаты дала моему идолу денег, чтобы сходил  в
ломбард, кольца обручальные выкупил. Так этот гад приходит вечером  домой  и
вместо  наших  колец  приносит  какие-то  кривые  гайки  самоварной   пробы.
Подменили, паразиты, будто знали, что этот олух ушастый ничего  не  заметит.
Где глаза были, спрашиваю?
   За первой бутылкой "Столичной" последовала вторая, из  холодильника  были
извлечены соленые огурчики,  покрытые  сплошной  плесенью,  и  подозрительно
заветренная колбаса. Огурцы помыли, колбасу прожарили, однако Нил не стал ни
закусывать, ни выпивать, ни  засиживаться  с  пьяными  бабами,  увеселяя  их
песнями и плясками, а, сославшись на загруженность, тихо собрал  тетрадки  и
забился в свою берлогу. Берлогу  эту  он  постепенно  оборудовал  на  глухой
лестничной площадке,  вытащив  под  дверь  с  номером  109  сначала  стул  и
пепельницу, потом старый стол и диванчик, потом лампу и тумбочку под  книги.
За сохранность имущества можно было не беспокоиться, никто сюда не  сунется,
кроме него, Линды и еще -  дворничихи  Маруси,  обитающей  в  башне.  А  вот
потребность в уединении, даже необходимость, возникала все чаще...
   За год, прошедший  со  дня  драматического  воссоединения,  их  с  Линдой
отношения подернулись ржавью  унылой  бытовой  обыденности,  с  хроническими
сквозняками, простудами, тараканами, пустыми  бутылками,  убогим  неуютом  и
постоянным безденежьем. Короткий визит в следственный  изолятор  перетряхнул
сознание Нила, он понял, что теперь может строить  жизнь  только  на  основе
полного, безоговорочного соблюдения всех законов и правил. В первый же вечер
после  освобождения  Линды  он  демонстративно,  почти  ритуально  сжег  обе
крапленые колоды, каблуком раздавил поляризующие очки и торжественно  вручил
жене единый проездной билет, чтобы, не дай Бог, не вздумала  ездить  зайцем.
Отмытая, распаренная после долгой пенной  ванны,  опьяневшая  от  вкусной  и
обильной еды, Линда с ленивым любопытством следила за  его  манипуляциями  и
наконец не выдержала:
   - Дурачок ты, Зигги. В нашем родном государстве  соблюдение  законов  еще
никого от кичи не спасало. Лотерея в чистом виде.
   - Скажешь тоже!
   - А то! К тебе никогда гопота пьяная не вязалась?
   - Было. А с кем не было?
   - Вот именно. И что ты делал?
   - Ну, отбрехивался, убегал...
   - А в махаловку влезать не случалось?
   - Случалось.
   - Вот и девке одной случилось. Сумкой. А в сумке - коньки. Одному прямо в
висок. Двенадцать лет лагерей.
   - Но как же?..
   - А вот так же. Усопший оказался сынком знатного токаря,  героя  труда  и
члена обкома.
   - Ну, это случай исключительный. У нас не так много членов обкома.
   - Хорошо, вот тебе другой случай,  все  действующие  лица  -  люди  самые
простые, нетитулованные. Неделю назад прямо на пальме помер один мужик...
   - Погоди, где помер?
   - Пальма, милый мой, - это третий  или  четвертый  ярус  нар,  под  самым
потолком, где ни вздохнуть, ни разогнуться. А угодил  он  туда  за  то,  что
вывез с собственной дачки на курьих ножках продавленный диван, два  стула  и
кастрюлю.
   - Не может быть!
   - Представь себе. Развелся, ушел из  дому  гол  как  сокол,  снял  где-то
конуру, но без всякой обстановки. Что прикажешь - спать на полу,  кушать  из
консервной  банки?  А  мужик,  повторяю,  простой,  очень  небогатый,   даже
наоборот. Ну, и решил обставиться за  счет  бывшего  совместного  имущества.
Женушка в позу, заявление накатала, в тот же день за мужичком пришли крепкие
ребята... Эта дура потом и заявление свое отозвала, и  по  всем  начальникам
прошлась - только все  зря.  Что  вы,  говорят,  гражданочка,  беспокоитесь,
максимальный срок по своей статье супружник ваш бывший давно уже отмотал,  в
зале суда его всяко освободят, так что идите  отсюда  и  не  мешайте  блюсти
социалистическую   законность.   А   мужичонка    тем    временем    проявил
несознательность и, суда не дождавшись, ласты склеил.  И  трех  годочков  не
высидел, доходяга.
   - Так долго сидел?!.. Но, кстати, эта  история  подтверждает,  что  закон
надо соблюдать и в мелочах.
   - Тогда позволь рассказать тебе еще про одного страдальца. В транспортную
милицию заявление  поступило  от  одного  гражданина  -  дескать,  в  пустой
электричке дали по башке, портфель отобрали, приметный, крокодиловой кожи, с
большими  ценностями.  Транспортники  заявление  в  угрозыск  передали,   те
постарались, нашли свидетелей, видевших на такой-то станции  подозрительного
мужчину с тем самым портфельчиком крокодиловой кожи. По показаниям фоторобот
составили, а по этому фотороботу вскорости мужичка, пьяного в  сосиску,  без
документов прихватили, на скорую руку чистосердечное состряпали - и в  трюм.
Он сидит неделю, сидит другую, все ждет, когда  вызовут,  объяснят  наконец,
что он там такое по пьяни натворил. А его все не вызывают, есть, видишь  ли,
дела поважнее. Короче, до сих пор бы в каталажке парился, если бы  жена  шум
не подняла. Кинулась искать пропавшего мужа и так на ментов насела,  что  им
ничего не оставалось, как розысками заняться.
   Нашли - у себя же, на Каляева. Вызвали жену, говорят, так и  так,  ночей,
мол, не спали, не допивали,  не  доедали,  но  законный  ваш  Иванов  Сергей
Петрович нами изыскан. Жаль, что вручить  его  вам  не  можем,  поскольку  в
данный момент он содержится под стражей. Жена в обморок, а когда  очухалась,
спрашивает: "В чем его обвиняют?" А в ответ слышит: "В  том,  что  такого-то
числа такого-то месяца в пригородном поезде такого-то маршрута  он  совершил
разбойное  нападение  на  гражданина  Иванова  Сергея  Петровича  и  похитил
портфель  крокодиловой  кожи  с  большими  ценностями".  Та  в  крик:   "Так
потерпевший Иванов Сергей Петрович и муж мой Иванов Сергей  Петрович  -  это
одно и то же лицо. По-вашему, он сам себя ограбил и сам же на себя  заявил?"
И что ты думаешь, перед ним хотя бы извинились?
   Линда  не  делала  попыток  подкрепить   свою   противоправную   агитацию
действием.
   И все у них было хорошо, пока не кончились деньги.
   Остроту этой проблемы они ощутили не сразу. До лета кое-как  дотянули,  а
потом Нил вновь записался в сводную агитбригаду, стал ездить  с  концертами,
тем кормиться и немного зарабатывать. Пристроить же  Линду,  как  в  прошлом
году, ему не удалось, зато она с неожиданной  готовностью  выразила  желание
поехать в самый тяжелый, самый дальний  и,  в  перспективе,  самый  денежный
стройотряд - в  Набережные  Челны,  на  строительство  Камского  автозавода.
Возвратилась она, в противоположность бледному, пропитому и грустному  Нилу,
загорелой, веселой и поздоровевшей, привезла кучу  новых  песенок  типа:  "А
завтра опять, ровно в пять тридцать пять, на работу вставать, ох едрит  твою
мать!" Бодростью своей она  заразила  мужа,  но  сама  быстро  ее  утратила.
Выяснилось, что восстановиться на втором  курсе  она  не  сможет,  поскольку
албанской группы в прошлом году вообще не набирали, и теперь придется  ждать
целый год, и то без гарантии восстановления. А с летним заработком  их  всех
изрядно  накололи,  выплатив  вместо  обещанных  полутора  тысяч  всего   по
двести-двести пятьдесят рублей.
   Нила, сгоряча заявившего, что  его  музыка  прокормит  обоих,  тоже  ждал
серьезный облом. Оказывается, вышел особый циркуляр  Министерства  культуры,
запрещающий  концертную  деятельность  молодежным  вокально-инструментальным
ансамблям (ВИА), не прошедшим регистрацию при идеологическом  отделе  обкома
ВЛКСМ. Для регистрации требовалось, во-первых, поименное утверждение каждого
номера  репертуара  (с  приложением  официально   заверенного   подстрочного
перевода песен, исполняемых на иностранных языках), а во-вторых, включение в
коллектив не менее двух духовых инструментов. Пуш рвал и метал, заявляя, что
скорее удавится, но не потерпит в "Ниеншанце" ни одного "хобота",  а  Нил  с
тоской думал о том, с какими лицами серьезные комсомольские работники  будут
читать подстрочники типа "Кончим  оба,  прямо  сейчас,  и  на  меня!"   или "Я есть  он,
как ты есть он, как ты есть я, и все мы вместе" . Впрочем, скоро Пуш успокоился и по секрету шепнул Нилу, что  самые
идиотские постановления на то и существуют, чтобы грамотно  их  обходить,  и
что  ему  уже  поступило  несколько  предложений  насчет  выгодных   "левых"
мероприятий,  где  играть  будут  они,  в  ведомости  расписываться  другие,
легальные, а навар делить фифти-фифти.
   Нил прикинул  и  отказался  -  такая  схема  едва  ли  грозила  уголовным
преследованием ему лично, но создавала прецедент, лишивший бы его морального
права на запрет возможных Линдиных "леваков", куда менее безобидных.  Вскоре
поступило предложение и  от  самих  "легальных"  -  комсомольско-музыкальной
команды с недвусмысленным названием "Наш бронепоезд". Это  предложение  было
приемлемо только с материальной стороны, и его Нил тоже отверг - не хотелось
ни  участвовать  в  агрессивных  наездах  "Бронепоезда"   на   публику,   ни
переводиться ради этого сомнительного занятия на заочное отделение.
   В общем, сентябрь они прожили на Нилову стипендию и доход с продажи  трех
пластинок из его коллекции, причем выручили за них вдвое меньше,  чем  могли
бы взять непосредственно на Галере. Но такой вариант даже  не  обсуждался  -
они ведь дали друг другу слово никогда больше туда не соваться. А  в  начале
октября Линда устроилась кассиршей в магазин  хозтоваров  на  Большом,  и  к
сорока рублям его стипендии прибавилась ее зарплата, восемьдесят  два  рубля
семьдесят копеек на руки. Вот и пригодились два курса  торгового  техникума.
Конечно, и этих денег на жизнь катастрофически не  хватало,  тем  более  что
Линда, мягко говоря, рачительностью не отличалась. Тучные  дни  -  с  вином,
фруктами, дорогими полуфабрикатами - чередовались с тощими неделями. Желудок
Нила  познакомился  с  такими  выдающимися  изделиями,  как  красный   зельц
(девяносто копеек кило), ливерная колбаса третьего сорта (шестьдесят  девять
копеек кило), плавленый  сырок  "Городской"  (десять  копеек  за  штуку),  и
знакомство это радости не доставило.
   Пальцы, привыкшие к струнам и  клавишам,  привыкали  теперь  к  иголке  и
наперстку - приходилось самому штопать носки, латать прохудившиеся  рубашки,
ставить заплаты на штаны. Линда совестилась, вырывала у мужа шитье, но у нее
получалось и того хуже.
   Нынешние переживания накладывались на переживания прошлого, притупляли их
остроту. Плавно и скромненько, сообразно чину, Линда  встроилась  в  систему
перепродажи дефицита, который иногда подбрасывали в магазин  для  выполнения
плана; свой рублик приносили и мелкие погрешности в расчетах с покупателями.
С работы она приходила взвинченная, иногда срывая  накопившееся  раздражение
то на Ниле, а то и на Яблонских. Те в долгу не оставались, и  начинались  те
самые коммунальные баталии, над которыми они оба когда-то так потешались.
   -  У-у,  сволочная  жизнь,  сволочная  работа!  -  плакала  Линда  потом,
прижимаясь к Нилу. - Зигги, Зигги, в кого мы превращаемся?
   - Тебе нужно  уйти  из  магазина,  -  внушал  он,  лаская  ее.  -  Найдем
какую-нибудь тихую контору. Или библиотеку.  А  может  быть,  театр?  Хочешь
работать в театре? Я переговорю с матерью...
   - И что  я  там  буду  делать?  -  горько  улыбалась  она.  -  Программки
продавать?
   - Зачем же обязательно программки? Там много  всякой  работы.  Да  и  чем
плохи программки?
   - "И патетическим батманом Красная Шапочка выносит подлеца Волка..."  Что
ж, все лучше, чем "Девушка, пробейте мне мочалку".
   Но все ограничивалось разговорами. Линда по-прежнему пробивала мочалки, а
Нил в свободное от учебы время подрабатывал  в  университетской  типографии,
где таскал тяжеленные бумажные бобины, и,  эпизодически  забегая  к  матери,
потихонечку подтибривал книги из  заднего  ряда  бабушкиной  библиотеки.  На
Моховой он никогда подолгу не задерживался - общество доктора  музыковедения
ни  в  малейшей  степени  не  привлекало  его.  Красный  зельц  и   маргарин
"Солнечный" ушли из их рациона, но довольства в жизни  не  прибавилось.  Все
чаще Нил с тоской вспоминал веселые  деньки  своего  жениховства,  все  чаще
ловил себя на мысли, что напрасно уничтожил карты и очки, и даже на  желании
вновь встретиться с Ринго.
   Но того словно корова языком слизнула. А  Линда  все  чаще  замыкалась  в
себе,  зажигала  свечу  и  подолгу  сидела  не  шелохнувшись,  смотрела   на
колеблющееся пламя.
   Или притаскивала  в  дом  неприятных,  вульгарных  теток  -  новых  своих
подружек, - выпивала с ними, горланила популярные в народе  песни.  Снимала,
так сказать, напряжение... Жалко.
   - Зигги?
   Линда стояла в раскрытой двери, привалившись к косяку.
   - Пойдем, Зигги. Я их выставила.
   - Линда, зачем, ну зачем они тебе, скажи на милость?
   - Сегодня это было в  последний  раз.  Честно.  И  не  надо  об  этом.  Я
устала...
   Она первой вошла в комнату и тут же упала на матрац...
   Он курил, завернувшись в простыню, и задумчиво смотрел на нее.
   - Какая-то ты сегодня странная. Тебя что-то гложет, я чувствую...
   - Не выдумывай. Я устала, а завтра  трудный  день.  Конец  квартала,  нам
"Веритасы" немецкие завезли, давка будет фантастическая. Давай спать.
   У Нила тоже  выдался  денек  не  из  легких.  Сложнейшая  контрольная  по
языкознанию, политэко-номический семинар под руководством самого  профессора
Либерзона, за почтенный  возраст  прозванного  Либерфатером.  Семинары  были
по-своему интересны, но и утомительны.  Оба  этих  качества  обусловливались
своеобразием профессорского слога: начав  фразу  с  изложения  одной  мысли,
Фатер  завершал  ее  изложением  другой,  с  первой  никак   не   связанной.
Получалось, например, такое: "Выдающиеся успехи  социалистической  экономики
позволили нашим ученым запустить в сторону Луны  Тунгусский  метеорит".  Это
шоу приедалось, но пропускать занятия было крайне неразумно - память на лица
и фамилии была у старика отменной и злой. Не  успел  Нил  стряхнуть  с  себя
управляемые метеориты и пятилетку стратегического назначения, а его уже чуть
не за шиворот повели перетаскивать ящики с противогазами со склада на склад.
И куда прикажете пойти после такого трудового дня? Естественно, в пивную. "А
там друзья, ведь я же, Зин..."
   Долго ли, коротко ли, подсел к ним веселый бородатый дедок полупомоечного
вида. Подгадал в самый раз: кружкой раньше  они  бы  его  послали  подальше,
кружкой позже - вообще не врубились бы,  чего  ему  надо.  А  так  пива  ему
поставили, водочки плеснули, уж больно забавный дедок попался. Домой Нил  не
торопился, знал, что после аврального дня  в  магазине  Линда  будет,  мягко
говоря, некоммуникабельна, и так уж вышло, что к закрытию пивной их осталось
только трое - Нил, дедуля и Ванька  Ларин,  факультетский  поэт  и  пьяница.
Вышли на улицу, понукаемые сердитой уборщицей, побрели на остановку... И тут
выяснилось, что угощали они весь вечер  вовсе  не  компанейского  фуцина,  а
законспирированного халифа Гарун-аль-Рашида из "Тысячи и  одной  ночи".  Дед
затащил их в ресторан "Мишень" и принялся потчевать  шампанским  и  телячьим
филеем со сложным гарниром, а когда подступило время закрытия  и  их  начали
выпирать, пригласил в компанию швейцара с официантом, читал мутные стихи про
каких-то верблюдов, они в ответ хором пели  строевые  песни,  а  Нил  еще  и
подыгрывал на раздолбанном  рояле.  В  качестве  финального  аккорда  бодрый
старичок запихал всю команду в такси, и они  до  утра  колесили  по  городу,
несколько раз  останавливаясь,  чтобы  выпить  водки  и  закусить  прямо  на
капоте...
   Проснулся он на чем-то жестком. Пахло застарелой мочой и  перегаром.  Нил
со стоном сел, протер глаза, пытаясь разобраться, где он.  Тусклая  лампочка
высоко над головой не позволяла разглядеть помещение во  всех  подробностях,
но общий вид был таков, что отбивал всякий интерес к подробностям.  Длинная,
невероятно узкая комната без окна, с голыми бетонными стенами.  И  вмазанная
прямо в бетон крашеная скамья, тоже очень узкая. Подвал какой-нибудь?..
   Нил осторожно ощупал лицо, пошуровал в карманах. Нет, вроде бы ничего  не
разбито и ничего не пропало, одежда, похоже, тоже цела, хотя, наверное, и не
в лучшем виде после того, как он провалялся в ней черт знает  сколько,  черт
знает где. И спросить не у кого... Слушайте, а может это вытрезвитель?  Все,
приехали... Хотя нет, не похоже. Сам-то он, слава Богу, в подобные заведения
пока не залетал, но более опытные товарищи рассказывали, что там обязательно
раздевают  до  трусов  и  бросают  на  матрас,  покрытый  клеенкой,  в  гущу
аналогичных  грешников...  Нил  поднялся,  на  нетвердых  ногах   прошел   в
противоположный  конец  комнаты,  где  увидел   железную   дверь,   подергал
безуспешно,  потом  постучал.  Сначала  было  тихо,   потом   кто-то   грубо
прикрикнул: "Чего тебе?!", а кто-то другой сказал:
   - Погоди-ка, это, похоже, тот, утрешний, Денисенковский.
   - Ну так и веди его к Денисенко в таком разе.
   Громыхнул засов, и а прямоугольнике резкого света  Нил  с  ужасом  увидел
фигуру милиционера. Замели! Внутри все  оборвалось.  Господи,  уж  лучше  бы
вытрезвитель!
   Потрясение  было  настолько  велико,  что  похмельные  сумерки  в  голове
моментально прояснились. Покорно топая по длинному коридору вслед за широкой
милицейской спиной, Нил быстро перебирал в голове возможные  причины  своего
задержания и тут же отбрасывал. Вчерашняя пьянка?  Но  она  закончилась  без
эксцессов. Веселый старичок довез его до  дома,  он  прекрасно  помнит,  как
поднимался в лифте, как с  третьей  попытки  попал  в  замочную  скважину...
Значит, отключился он уже в квартире. Так что же, выходит, он  дома  выкинул
что-то такое, что  соседи  вызвали  "хмелеуборочную"  и  сдали  его?  Крайне
сомнительно, чтобы он,  никогда  не  отличавшийся  буйством  во  хмелю,  мог
довести Яблонских до таких мер, и уж  совершенно  исключено,  чтобы  на  это
пошла Линда. В крайнем случае усмирила бы  его  сковородой  по  темечку,  но
сдавать в менты?..
   В гудящей голове проносились жуткие истории, рассказанные Линдой.  У  них
тут тоже планы, графики, отчеты, соцсоревнование. И ради цифири им .  ничего
не стоит захомутать любого, кто под руку попадется, подшить к глухому делу в
качестве обвиняемого, выколотить нужные им показания. Настоящее-то раскрытие
преступлений - дело долroe,  муторное,  подчас  бесперспективное  и  страшно
невыгодное: показатели  падают,  начальство  бодает,  ;  премии  летят  мимо
кармана, а звездочки мимо погон. Вот и стараются. И ничего ты  супротив  них
не вякнешь, потому что они - Государство, а ты - никто, ноль без палочки,  и
когда Государство назначает тебя преступником, обратного хода уже  нет.  Но,
возможно, назначение еще не  состоялось...  Главное  -  держаться  спокойно,
уверенно, но не вызывающе, ничем не проявить  ни  свою  ненависть,  ни  свой
страх...
   - Заходите, заходите, Нил Романович, присажив