огом...
   - Поезда тут долго стоят, - задумчиво говорит она, не глядя на деньги.  -
Бабульки мно-ого чего продать успевают. И  рыбку,  и  морошку,  и  огурчики.
Торговля бойкая... А с каждой бабульки-то по полтиничку... Или  по  рублику,
а, Бузинов? - В ответ слышится  только  громкое  сопение.  -  На  "Москвича"
набрал уже, или еще копишь?
   - Коплю...
   - И сберкнижка есть?
   - Есть...
   - Бате еще часа два ехать... Давай, Бузинов, поспешай,  успеешь  еще  две
сотни положить - твое счастье...
   - Ах ты...
   Мерзкое лицо наливается краской.
   - На передачи больше уйдет.  Если,  конечно,  женка  их  тебе  носить  не
побрезгует, педофилу сраному.
   - Я тебе не пидор... - хрипит вконец униженный Бузинов.
   - Будешь, если бабки не принесешь. В две секунды опетушат...
   Принес. Пыхтя, вывалил  перед  ней  на  стол.  Вид  красных  червонцев  и
сиреневых четвертных  не  согревает.  Греет  другое:  мысль  о  том,  что  в
следующий раз она слиняет из родительского дома не  бродяжкой  беспаспортной
на товарняках, легкой добычей любого самца, наделенного властью  или  просто
силой, а законнейшей пассажиркой мягкого вагона, при деньгах и документах...
   - Все теперь? - сипит Бузинов.
   - Почти. - Она не спеша прячет деньги во внутренний  карман  курточки.  -
Наклонись-ка. И остывшим какао - в рожу.
   - Умойся, Бузинов. А то вот-вот начальство нагрянет...
   Ей пятнадцать лет...
   - Позор! - визжит мать, заткнув уши, чтобы не слышать никаких возражений.
- Дочь-начальника милиции города!..
   - И директора универмага... -  послушно  вторит  папаша,  а  на  пропитой
физиономии  выражение  тихой  радости,  что  не  его,  горемычного,  сегодня
ефантулит дорогая супруга.
   - Шлюха помоечная! С последней шпаной, по подвалам!..
   - Ключи бы от дачи не прятала, так было б не по подвалам...
   - Что! Отец, ремня! В колонию! Валидолу мне!.. Мать в изнеможении валится
в кресло. Отец,  кряхтя,  шарит  по  полкам  в  поисках  лекарства.  Секунда
передышки...
   - И как нам теперь людям в глаза смотреть прикажешь?!
   - А вы меня с этих самых глаз сплавьте куда подальше. В Москву, на  худой
конец в Ленинград. В торговый техникум?..
   Ей шестнадцать...
   - Это все? Да на один наркоз, как минимум, тридцатник нужен.
   - Я и так шапку продал... - В глазах Сережки недоумение, упрек, обида.  -
И вообще, не надо из , меня негодяя делать, а? Сама напросилась, а теперь...
   - Сама, говоришь?.. А не пошел бы ты, Жибоедов...
   Ей семнадцать...
   - Чего ревешь-то, подруга, радоваться надо. Теперь гуляй сколько хошь - и
подзалететь не страшно! Да и кому они нужны, спиногрызы-то, при такой  нашей
жизни?.. А что из техникума поперли - так у нас  на  химическом  лаборанткам
лимитную прописку дают и общежитие... Да, на  восемьдесят  рэ,  конечно,  не
разбежишься, ну, ничего, я тебя подрабатывать научу - не фиг на фиг! Значит,
вечерком одевайся пофасонистей, подмажься... В ресторан пойдем!
   Восемнадцать...
   - Где это я? Что было?
   - Было, родная... Правило у меня такое,  для  подобных  случаев  жизни  -
бокальчиками обменяться, быстро и незаметно для дамы. Если бы  помыслы  твои
были чисты, гуляла бы сейчас с честно заработанной двадцаткой, а не валялась
здесь, бледная,  как  спирохета...  Так  что,  гражданочка  Ильинская  Ольга
Владимировна, выходит, ты теперь моя со всеми потрохами.
   - Паспорт отдай...
   - Это же за какие такие заслуги?
   - Я тебе денег дам...
   - Сколько мне надо, у тебя нет.
   - В менты сдашь?
   - А что я с этого буду иметь? Нет уж, я тебя, Ольга Владимировна, намерен
использовать с максимальной выгодой... Кофейку хлебнешь? Бодрит.
   - Ты что задумал?
   - Не боись, родное сердце, не  расчлененку...  Топорно  работаешь,  Ольга
Владимировна. Клофелинчик твой - штука иногда нужная, но примитивная и,  как
видишь,  небезопасная.  Пора,  дорогая,  разнообразить   арсенал,   повышать
квалификацию.
   - Учить будешь?
   - Чем иронизировать, лучше скажи - насчет хипеса как  мыслишь?  Никак.  В
картишки не интересуешься? Тоже нет. Где и на чем солидного клиента брать  -
знаешь? Не знаешь. Почем сейчас доллар стоит? Тоже не знаешь.  Знакомства  в
гостиницах есть? А в комиссионках?.. Учиться тебе и учиться,  дорогая  Ольга
Владимировна, как завещал великий Ленин.
   - Меня Линда кличут...
   - А меня Ринго. Говорят, похож.
   - Похож. А на самом деле как зовут?
   - Виктор.  Виктор  Васютинский.  Правда,  родился  под  другой  фамилией.
Знаешь, какой?.
   - Ну?
   - Штольц. Так что наша встреча - знак судьбы.
   - Штольц и Ильинская? Как в "Обломове"?
   - Неужели читала?
   - Я много чего читала...
   Девятнадцать...
   - Слушай, а как там твои папахен с мамахеном? Может, проведаем,  устроим,
так сказать, возвращение блудной дочурки?
   - С чего это вдруг? Совсем крыша протекает?
   - Не скажи. Недельку  комедию  поломаем,  обаяем  старичков,  подарочками
ублажим, глядишь, папашка твой мне рекомендацию по всей форме нарисует.
   - Куда рекомендацию? В страну Лимонию тайгу валить? Это он быстро.
   - Ой, помягше к людям надо, Линда Батьковна, помягше,  а  вот  мыслить  -
ширше и  перспективнее...  Мне,  душа  моя,  не  на  лесоповал  надобно,  а,
наоборот, на юридический факультет университета..
   - Ну точно, тронулся...
   - Не скажи. Умным  людям  даже  .верхнее  образование  не  помеха.  Если,
допустим, и нет у нас с тобой в жизни амбиций  кроме  как  потрошить  жирных
карасей всеми известными способами, так ведь диплом в кармане  и  должность,
соответствующая этому делу, могут очень даже  поспособствовать.  Я  и  тебя,
лапушка, всерьез к наукам приобщить  намерен.  Ты  у  меня  через  годик  на
филологический поступишь.
   - Мило. А почему именно филологический?
   - Официальная маза для контактов с фирмой. Сама ведь замечаешь, как они к
нам зачастили. Америкашки, япошки, не  говоря  уж  про  турмалаев  и  прочих
шведов.
   Разрядка,  душечка...  Плюс  факультет  невест.  Там  со   всего   города
чудо-охломончики пасутся - пухленькие, богатенькие, глупенькие. Только сачок
подставляй.
   - Я тебе остохренела? Мерси!
   -  Зачем  так  ставить  вопрос?  Надо  же  нам  в  этом   чудном   городе
легализоваться. А то,  о  чем  я  говорю,  -  способ  испытанный,  нехитрый,
недорогой  и  надежный.  Охмурить  какого-нибудь  маменькиного  сыночка   из
приличной семьи, выскочить за него замуж, быстренько развестись  и  отсудить
квартирку с имуществом. Учти при этом, что и я со своей стороны буду  делать
ровно то же самое. И тогда через пару-тройку лет...
   Самое смешное в авантюре с университетом было то, что все  получилось.  С
блеском! Родичи, увидев доченьку ласковой, гладкой и  благоустроенной,  вмиг
оттаяли до соплей, а ее обходительный и завидно состоятельный друг  -  Ринго
назвался работником портовой таможни - и вовсе их очаровал. Мамаша от них не
отходила, кормила от пуза  и  все  нарывалась  к  детям  в  гости.  Пришлось
сослаться на текущий ремонт  и  предстоящий  переезд  и  обещать  непременно
пригласить на новоселье. Папаша в лепешку расшибся, но добыл для него нужную
рекомендацию  с  присовокуплением  красивой  грамоты  победителю  областного
смотра общественных рыбинспекторов. Потом, уже дома, Ринго немного похимичил
с трудовой книжкой и характеристиками, и совокупности предъявленных  бумажек
с   лихвой   хватило   на   то,   чтобы   обеспечить    режим    наибольшего
благоприятствования на вступительных экзаменах  и  последующее  триумфальное
зачисление на юридический факультет. Еще бы -  по  документам  он  получился
потомственный  стопроцентный  пролетарий,  отличник  боевой  и  политической
подготовки, обладатель трехлетнего трудового стажа по специальности.
   Линду он метил на финское отделение,  но,  трезво  сопоставив  конкурс  и
проходной балл  со  своими  возможностями,  она  предпочла  более  доступное
албанское, куда и поступила - тоже без особых проблем.
   Приехав в Житкове с опозданием - неделю  провалялась  с  ангиной,  -  она
почему-то не застала там Ринго, но первые дни даже и не  вспоминала  о  нем,
потому что случилось  нечто,  не  подлежащее  предвидению  и  перспективному
планированию.
   В ее жизнь ворвался Нил Баренцев.
   Первый же  взгляд  на  него  отозвался  внезапной  слабостью  в  ногах  и
головокружением и только потом оформился мыслью: "Какой красивый мальчик!"
   Красивые мальчики были ей, конечно, не в новинку, но  в  каждом  из  них,
встречавшихся ей доселе, сквозило природное, неподавляемое никакими манерами
и  воспитанием  и  дико  раздражающее  ее  самоощущение  элитного   жеребца.
Непробиваемая      убежденность      в      собственной       неотразимости,
пресыщенно-снисходительные  улыбочки  -  дескать,  погарцуй   передо   мной,
кобылка, изобрази что-нибудь этакое, тогда я, так и быть, тебя покрою. Может
быть... Для таких она даже придумала хитрое словечко -  "засимплексованные",
то есть полная противоположность закомплексованным...
   Томлением по подобным экземплярам она не маялась, к тому же патентованные
красавцы сплошь и рядом оказывались весьма хреновы в общении  -  особенно  в
горизонтальной его разновидности.
   Но этот был иной. Она сразу  определила  эту  "инаковость"  по  глазам  -
большим, не правдоподобно синим, не по возрасту печальным. И  еще  прочитала
она в этих глазах ответный зов, напугавший ее  своей  робостью...  Дурея  от
сладкой вибрации  во  всем  теле,  она  последним  усилием  воли  прикрылась
улыбчивой, чуть грубоватой  личиной  "своего  парня"  и  в  этой  стилистике
выдержала всю сцену на чердаке, куда они поднялись  после  импровизированной
экскурсии по бараку. Малыш, кажется, ничего не заметил...
   Боже, каким облегчением было появление Стефанюка - манерного, приторного,
изломанного, по внешности своей и повадкам показавшегося ей злобной пародией
на грациозного,  неосознанно  пластичного  Нила,  каждое  движение  которого
сводило ее с ума! А голос! А длинные  музыкальные  пальцы,  так  проворно  и
сноровисто бегающие по гитарному грифу!.. Потом, когда  под  навес  столовки
стянулся народ, она развеселилась, стряхнула с  себя  наваждение,  забыла  о
нем... А зря - ибо оно нахлынуло с удесятеренной силой,  когда  Линда  вдруг
обнаружила себя наедине с Нилом на безлюдной деревенской улице,  ощутила  на
своих плечах тепло его рук, почувствовала, обмирая, как он рывком поднял  ее
с земли и понес куда-то, не разбирая дороги...
   В те минуты он мог сделать с ней все. Не сделал.
   Потом  была  одинокая  бессонная  ночь  на  темном   продувном   чердаке,
искусанная подушка... "Хороша! - шипела она,  подавляя  слезы.  -  На  самой
клейма ставить негде, а туда же, влюбилась, как гимназистка!  В  сопляка!  В
малолетку!"
   И весь следующий день, превозмогая отвращение, напропалую  кокетничала  с
четырьмя прочими представителями сильного пола - как на подбор, один другого
гаже.  Это  такую  казнь  себе  устроила  за  проявленную  слабость.  Заодно
надеялась отвлечься.
   Получилось только до вечера, а  когда  увидела  Нила,  вышедшего  к  полю
встречать ее, так и  стукнул  в  головушку  невероятный,  багрово-фиолетовый
сентябрьский закат...
   Уже на берегу, извиваясь в его жарких объятиях, стремительно погружаясь в
золотистое безумие, последними остатками воли и рассудка,  как  в  последнюю
соломинку, вцепилась в жалкий насквозь лживый лепет. Про покинутую мать, про
несуществующую сестру.
   Подействовало...  И  от  нахлынувшей  победной  пустоты   хотелось   выть
волчицей.
   Ну не могла она позволить себе потрафить чувству, внезапному  и  мощному,
как селевый поток. Понимала, что легкого, необременительного романчика здесь
не получится. Толкового гешефта, как замыслили они с Ринго, -  тем  паче.  И
так прикинь, и эдак - ничего кроме тяжелейших проблем, эта связь не сулила.
   Когда на другой день он внезапно заболел и уехал в город, стало  легко  и
пусто.
   О том, что случилось с  Ринго,  она  узнала  в  правлении  совхоза,  куда
скоренько пристроилась, не горя желанием ишачить в поле. Там только об  этом
и судачили. А через недельку он  и  сам  все  рассказал  ей,  когда  побитой
собакой   притащился   из   Выборга,   отощавший,   небритый,    провонявший
"обезьянником".
   Рассказал откровенно,  с  прежде  ему  не  свойственными  подвываниями  и
придыханиями.
   Приехал в знакомые места и чуть не сразу  расслабился  с  аборигенами,  у
которых в бытность свою ефрейтором взрывпакеты на самогонку выменивал.
   Подписался  на  дебильную  пьяную  кражу,  опомнился,  когда  уже  в  его
полуторку дизель загружали, и свалил по-тихому, предоставив остальным  самим
разбираться.
   Тем только и уберегся от  тюрьмы,  а  скорее  всего  и  от  чего  похуже,
поскольку оба его  подельника  разбились  насмерть,  вывозя  добычу.  Но  из
университета выперли без малейших шансов на восстановление, о чем  уведомили
в приказе, копию которого ему предъявили  в  выборгской  ментовке.  Сволочи,
такие перспективы обломали!
   Он изнемогал от жалости  к  себе  и  явно  нарывался  на  сочувствие,  но
удостоился лишь холодного презрения. Прокололся по  собственной  дурости,  а
теперь плачется в жилетку! В ее глазах он моментально утратил  всякое  право
не только на лидерство, но и на партнерство. Она прекрасно  сумеет  устроить
свои дела самостоятельно...
   В Ленинград она возвращалась, полная всевозможных планов. И в этих планах
не было места Нилу Баренцеву. Линда упорно внушала себе, что в разыгрываемой
ею партии он - фигура лишняя, отвлекающая, вносящая ненужный сумбур в  мысли
и чувства.
   Но бороться с этим сумбуром было свыше  ее  сил,  хотя,  видит  Бог,  она
старалась. С головой погружалась в учебу, в рамках программы жизнеустройства
легко добилась индивидуального приглашения в  гости  от  двух  перспективных
мальчиков, но дальнейшего развития отношения не получили - один  слишком  уж
нахраписто распустил ручонки,  а  второй,  мгновенно  выжрав  все  спиртное,
заготовленное на случай затяжного интима,  безнадежно  вырубился.  А,  между
прочим, квартирки у обоих несостоявшихся кавалеров были вполне барские...
   От этих визитов на душе остался грязный осадок. Одно дело эксплуатировать
людские пороки, заставляя расплачиваться за жадность,  тупость,  похоть,  но
провоцировать любовь, с тем, чтобы потом наказывать за нее?.. Линда злилась,
ругала себя сентиментальной дурой, но ничего с собой поделать  не  могла.  И
тем неудержимее влекло ее к Нилу...
   Поход в больницу принес ей и облегчение,  и  растерянность.  Малыш  очень
обрадовался ее появлению, принесенным подаркам, - но  в  дивных  его  глазах
больше не было того тихого зова, который вмиг  перевернул  все  ее  существо
там, в деревне. "Ты отличный парень, Линда!" - говорили теперь эти глаза...
   Перегорело у него. "Все к лучшему!" - решила она. И когда  он  пришел  на
факультет, действительно стала для него отличным парнем. Курили на лекциях и
на переменках, пили кофе, бегали в киношку. Украдкой, внушая  себе,  что  ее
это нисколько не задевает, она следила за его неуклюжими, щенячьими потугами
снискать благосклонность надменной рыжей красотки Захаржевской с английского
и тихо радовалась, понимая, что  там  ему  вряд  ли  что  обломится.  И  это
правильно - не такая ему нужна  подруга...  Ей  было  весело  от  того,  что
удалось пролететь над пламенем, не опалив крылышек.
   Щас! Как увидела его, растерянно озирающегося в вестибюле общежития,  так
будто повторилось  роковое  двенадцатое  сентября.  Пришлось  спрятаться  за
колонну и отдышаться, прежде чем шагнуть ему навстречу. А  не  шагнуть  было
свыше ее сил.
   Может быть, ничего этого и не случилось бы, если бы., как на грех, днем в
общагу не заявился Ринго. Снова на коне - веселый,  напористый,  распираемый
прожектами. Угощением,  крайне  притягательным  для  студенческого  желудка,
складным разговором быстро  расположил  к  себе  недалеких  Иоко  с  Джоном,
внедрился, так сказать, с большим знаком плюс, так что  выгнать  его  теперь
было неловко. А потом состоялась  первая  подкурочка,  и  зачем-то  потянуло
проветриться на первый этаж...
   Туман  в  мозгах  рассеялся  уже  за  полночь,  когда   обнаружила   себя
развалившейся в кресле, Джона с Иоко - храпящими в двух койках,  а  Ринго  -
восседающим на третьей и лукаво на нее щурящимся.
   - Где Нил? - хрипло спросила она. Ринго молча  ткнул  пальцем  вниз.  Нил
лежал на холодном линолеуме, раскинув руки, похожий на распятого ангела.
   - Надо бы его на кровать, замерзнет ведь, - сказала она.
   Вдвоем  кое-как  переложили.  Он  был  безмятежен  и  прекрасен  в  свете
догорающих свечей.
   - Хочешь его? - неожиданно прошептал  Ринго.  Соврать  не  получилось,  а
правда не выговаривалась. Она молча кивнула.
   - Повязать бы мальчонку. Для верности, - сказал Ринго.
   - Как повязать? - не поняла Линда.
   - Кровью... Ладно, не испепеляй меня взглядом. Сама ведь понимаешь, что я
имею в виду...
   Помог стащить с беспамятного Нила штаны, принес  из  холодильника  чей-то
фарш, возвращенный после того, как его  отжали  через  марлечку  и  окропили
простыню в районе оголившихся чресл.
   А дальше было то, что было...
   Теперь прошлое беспощадным потоком хлынуло на нее, накрыв с головой, сбив
с ног. И не требовалось большого ума, чтобы понять, чья злая воля  разрушила
плотину, любовно возводимую ею...
   Решительными движениями Линда ополоснула лицо и быстро вышла из ванной.

IV

   -  Все  ваше  существо,  всякое  ваше  движение  приобретали   для   меня
сверхчеловеческий смысл! Когда вы шли мимо, мое сердце  поднималось,  словно
пыль, вслед вам. Вы были для меня, как лунный луч в летнюю ночь, когда всюду
благоухания,  мягкие  тени,  белые  блики,  неизъяснимая  прелесть,  и   все
блаженства плоти и души заключались  для  меня  в  вашем  имени,  которое  я
повторял про себя, стараясь поцеловать его. Выше этого я ничего не мог  себе
представить. Я любил госпожу Арну именно такою,  как  она  была,  -  нежную,
серьезную, ослепительно прекрасную и такую добрую! Этот образ  затмевал  все
другие. Да и мог ли я даже думать о чем-нибудь другом? Ведь в  глубине  моей
души всегда звучала музыка вашего голоса и сиял блеск ваших глаз... Что, ба?
   Нил отложил книгу и склонился над кроватью.
   - Довольно...
   Он  не  столько  расслышал  эти  слова,  сколько  догадался  по  движению
пересохших губ.
   - Устала? Может быть, водички?
   - Нет... Поправь подушку, хочу сесть... В комоде, в верхнем ящике...  Там
ключи... Нашел? Давай сюда.
   Трясущимися  руками  бабушка  отобрала  из  связки  старых  ключей  самый
маленький.
   - Вот... Это от сундука... Открой.  Нил  снял  отрезок  красной  ковровой
дорожки со  стоящего  в  углу  старого  сундука,  вставил  ключик  в  замок,
подернутый патиной времени и чуть  тронутый  ржавчиной,  повернул...  Из-под
крышки пахнуло древней пылью и немножко нафталином.
   - Тут рухлядь какая-то, - пробормотал он. - Тряпки, ноты. Афиша старая...
   Нил бережно развернул древнюю желтую афишу. На плохой  бумаге  -  красные
буквы характерного пролеткультовского начертания.
   - "Артист Владимир Грушин, - прочел Нил. - Чудеса без чудес. Разоблачение
церковной магии". Владимир Грушин - это мой дед?
   - Евангелие... Там должно быть Евангелие...
   - Сейчас. - Нил выпрямился, держа  в  руках  небольшую  книгу  в  красном
сафьяновом переплете, с тускло-золотым крестом на обложке. - Оно?
   - Да... Дай мне...
   - А помнишь, как мне в детстве от тебя влетело за этот сундук? Это  из-за
Святого писания? Или из-за деда? Там, в альбоме, - тоже он? Почему ты о  нем
никогда не рассказывала?
   - Были резоны. Сядь-ка.,.
   С артистом Владимиром Грушиным бабушка познакомилась, когда  он  был  еще
Вальтером  Бирнбаумом,  в   середине   двадцатых   заброшенным   судьбой   в
паршивенькую гостиницу города Самары.  Плут-импресарио  дал  деру  со  всеми
наличными, и изголодавшийся Б