руководит  генерал   Ирман.   Когда   гарнизон   будет   все-таки   вынужден
капитулировать, хлопоты по сдаче возложат на генерала Фока. Через  несколько
лет отношения с Японией потеплеют,  японцы  воздвигнут  памятник  защитникам
Порт-Артура - на открытие прибудет русский генерал Гернгрос.
     Год 1914, начало  Первой  мировой  войны.  Из  шестнадцати  командующих
русскими армиями семеро носили немецкие фамилии и один -  голландскую.  Одни
только прибалтийские немцы составляли четверть русского офицерства. (3)


x x x


      Приятели заказали еще  пива,  и  Михаил  Артемьевич,  воспользовавшись
краткой паузой, перевел разговор на вопросы сельского хозяйства.  Неподалеку
от  его  имения  раскинулась  заболоченная  низина:  на  ее   кислой   почве
произрастали  только  резучие  травы,  несъедобные  для  лошадей.   Калинчин
посоветовал хуторянам,  владельцам  участка,  засеять  его  травой,  которая
повытянет кислоту из почвы, - и вот в нынешнем году с угодья  были  получены
превосходные корма...
      Михаил Артемьевич проводил друга до  гостиницы,  где  тот  намеревался
переночевать и наутро выехать к себе в Изобильную. Прощаясь с  Калинчиным  и
помня высказанное о немцах,  хорунжий  не  без  смущения  попросил  передать
"наисердечный поклон Паулине Евгеньевне". Та с улыбкой поправляла, когда  ее
называли "Полиной".


22


      По станице распространилось смущение: "Хорунжего в Питере  отклонили!"
Кто говорил: когда он уезжал туда, дорогу ему перебежал заяц.  Уж  куда  как
несчастная примета! Другие толковали: "Чай, не Божий ангел - царю  в  окошко
влететь. Как ни бился - не допустили. А родня князя  и  все  друзья  налегли
гуртом. Обидели". Никто не мог измыслить, что сам царь "внахалку"  выгородил
князя Белосельского-Белозерского.
     К хорунжему пришли уважаемые казаки - с водкой.
     - Мы  нынче,  Петрович,  не  за   делом,   а   по-душевному.   С   утра
Зиновий-синичник на дворе: синичкин праздник! Запамятовал?
     Считалось: в этот день ноября слетаются к жилью из леса синицы,  щеглы,
снегири, свиристели и прочие птицы-зимнички.  Байбарин  принял  от  Панкрата
Нюшина большой короб с вырезанными из липы птичьими кормушками:  подвешивать
их на деревья в саду.
     С радушной возбужденностью  начав  застолье,  Прокл  Петрович  вдруг  в
гвоздящем самоедстве сказал:
     - Наделала синица славы, а моря не зажгла.
     Стало слышно, как дышат степенно задумавшиеся  станичники,  оставив  на
некоторое время выпивку и кушанья.  Владелец  двухсот  голов  скота,  обычно
нелюдимый, даже к близкой родне черствый Никодим  Лукахин  обиженно,  словно
за себя вступаясь, воскликнул:
     - Ну-ну! Не с корову синица, да голосок востер!
     Общество за столом одобрило, и перед хозяином  развили  убеждение:  его
голос есть местное достояние подороже коровьих стад.
     В стаканы  журчала  смирновка,  челюсти  перемалывали  тушеную  воловью
грудинку и сладкую жареную поросятину. Прокл  Петрович  не  урезал  себя  и,
когда пел со всеми казачьи песни, ощущал  действительную  растроганность,  а
не самопринуждение к ней.
     Поздно вечером проводив народ, который из-за гололеда двигался  бережно
(то и дело кто-нибудь остерегал: "А здесь, гляди, ужас как  скользко!"),  он
встал у ворот на улице. Справа и слева блестел, уплывая в  полутьму,  легший
на землю смугло-серебристый слой. Луна бесконечно высоко над  обрывками  туч
то ли стояла, то ли неслась в надменной небрежности.
     Прокл Петрович, памятью увлеченный в  Библию,  отдался  сентиментальным
наитиям: к нему, обиженному высокой гордящейся волей, привело людей  прочное
чувство, и чувство это - та самая Любовь, которая пребудет  вовеки.  На  миг
показалось даже, что, может, царь  и  правительство  на  то  и  господствуют
спесиво, дабы их заботами росла Любовь.


x x x


      Около двух месяцев спустя узналось о побоище, учиненном  перед  Зимним
дворцом 9 января.  Прокл  Петрович  как  раз  разбирал  российскую  историю,
словно  ревизор  -  бухгалтерские  отчеты.  Когда-то,  живя   холостым,   он
предавался  чтению:  романы  о  благородстве,  о   страданиях,   переносимых
стоически,  о  бунтах  против  невзрачной  повседневности  погружали  его  в
состояние изменчиво-безымянного опьянения, когда  в  груди  струнила  то  ли
болезненная, то ли сладкая судорога.  Позже  всевластие  крестьянских  забот
отняло эти часы самоуглубления. Но  по  мере  того  как  хозяйство  делалось
доходнее и стало  возможным  привлекать  наемных  работников,  появлялось  и
время для полузабытых интересов.
     Умственные поиски Прокла Петровича получили характер усиленно  упрямого
правдолюбия. Он со стыдливо-иронической гордостью представлял  прадеда,  чей
образ запечатлело семейное предание. То был яицкий казак, который родился  в
год Пугачевского восстания, не ел ни мяса, ни рыбы,  не  пил  ничего,  кроме
воды, временами носил власяницу, вериги и проповедовал по родне и соседям  о
"Воинстве Правды и Благодати". Не исключено, что доля его тоскующей крови  в
жилах хорунжего и побуждала того к незаурядному.
     А  как  иначе  назвать  свершившееся?  Прокл   Петрович   разглядел   в
отечественной истории плутовски замалчиваемый обман.


23


     Сходив по щиплющему морозу к заутрене, он приказал запрягать,  запахнул
на  себе  поверх  полушубка  тулуп  до  пят  и  повалился  в  сани.  Полозья
полосовали в степи нежный пух снегов - Байбарин  несся  к  другу  Калинчину;
хороня лицо в лохматый воротник, видел плотные  серые,  прибеленные  поверху
островки рощ, что, казалось, тихо плыли по сахарному полю.
     Невдалеке  из-за  заснеженной  скирды  взмыл  степной  орел  холзан,  в
какие-то мгновения поднялся  далеко  ввысь;  теперь  он  виделся  кратенькой
черточкой - и, однако же, величественно парил в молочной стуже неба.
     Перед  закатом  на  северо-западе,  на  фоне   перистых   облачков   по
горизонту, разгляделись  текучие  столбцы  дымков.  Имение  Калинчина  звало
блаженством тепла и обжитости.
     Михаил Артемьевич выбежал  к  саням,  хрустко  топча  затверделый  снег
дорогими ботинками.
     - Имею известия из невеселых... - начал он со странным  удовлетворением
и пояснил: -  Я  о  войне.  Лихоимство,  воровство  начальников  -  страшнее
всякого кошмара! Поставляют в  войска  столько  гнилой  солонины  и  прочего
гнилья, что с мукой, зараженной куколем, - обошлось!
     "Для вас", - подумал хорунжий и хмыкнул.
     - В лазареты валом валят солдаты: не до  разбора,  от  чего  болеют,  -
Калинчин энергично распахнул перед другом дверь зала.
     К гостю направилась, встав с кресла, Паулина Евгеньевна,  тщательная  в
уходе за собой женщина с  озабоченным  взглядом  и  приветливой  улыбкой  на
губах.  Прокл  Петрович,  негодующий  на  немцев,  втайне  сконфузился  и  с
особенной любезностью поцеловал у хозяйки руку. В свое время муж передал  ей
о  "настроении"  Байбарина  -  она  вздохнула,  но  затем  сказала,  вопреки
ожиданиям супруга, без зла:
     - И  правда  должно  быть  обидно.  Начальник  немец  любит   усердных,
способных, а такими часто оказываются немцы - вот он им и поручает важное.
     Так, ее кузен успешно продвигался по  службе  в  министерстве  финансов
при Витте,  а  когда  министром  стал  Плеске  -  опять  же  был  повышен  в
должности. Племянник удачно начал службу на поприще народного просвещения  -
министр Зенгер уже доверил ему не одно серьезное поручение.
     Паулина Евгеньевна, обратившись к гостю:
     - Каков холод в поле, а? - произнесла это  лукаво-довольно,  как  будто
сама и насылала морозы.
     Хорунжий ответил в тон ей:
     - Тем приятнее ступить под ваш кров!
     Хозяин провел его в райски натопленный  кабинет,  обставленный  мебелью
розового  дерева.  Прокл  Петрович  заговорил   о   "вандализме   власти   в
Петербурге" - стрельбе  залпами  по  мирной  демонстрации.  Калинчин  вполне
согласился с ним, осуждая злодейство.
     - Задержу ваше внимание... - хорунжий  понизил  голос,  хотя  они  были
одни, - помните наш прошлый разговор о призвании "фон-фонов"?  Так  вот:  во
главе столичной полиции, при  побоище,  -  фон  дер  Лауниц.  Градоначальник
Петербурга - Фуллон.
     Михаил Артемьевич, который и сам  уже  подумывал  о  распространенности
немцев, сказал:
     - Злые служаки. Но - служаки! Этого не опровергнуть.
     - И пытаться не стоит! - отозвался Байбарин. - Только и  увидим  лишний
раз: ретивцы что ни на есть! При выступлении  декабристов  в  1825-м,  когда
полки  стояли  на  площади  и  не  желали  Николаю  Первому   присягать,   -
генерал-квартирмейстер граф  Толь  приказал  Сухозанету  подкатить  пушки  и
картечью по бессловесной скотинке, картечью! На юге  выступили  -  и  там  в
подавлении отличился Карл Толь.
     - Но один из пяти повешенных,  Пестель,  тоже  был  немец,  -  возразил
Михаил Артемьевич, присаживаясь за  стол,  на  котором  поблескивал  старый,
елизаветинских времен, письменный прибор из малахита и серебра.
     - Я вам о Пестеле-папаше скажу! - хорунжий сел на кушетку. -  Герцен  у
нас запрещен, но я постарался добыть. В "Былом и думах"  есть  замечательное
местечко о Пестеле, коего  Александр  Первый  поставил  генерал-губернатором
Иркутским,  Тобольским  и  Томским.  Огромный  край  скоро   превратился   в
сатрапию - да сатрапа такого яростного еще  поискать!  Пестель  завел  здесь
повсеместный открытый грабеж. Бросал в тюрьму даже  купцов  первой  гильдии,
держал их по году в цепях, пытал - пока не заплатят требуемое. Везде у  него
были глаза и уши. Ни одно письмо не уходило без проверки за границы края.  И
уж горе тому, кто осмелился написать что-то о порядках.
     Калинчин заметил:
     - Но ведь по матери и сам Герцен - немец.
     - Он чувствовал себя русским, и его труды это доказывают! -  решительно
сказал Прокл Петрович. - Он повидал, послушал немцев и за границей. Они  там
не стесняются говорить, как они понимают свое  положение  в  России.  Герцен
приводит слова из статьи их ученого.  Тот  утверждает,  что  Россия  -  один
грубый материал, дикий и  неустроенный,  чьи  сила,  слава,  красота  оттого
только и происходят, что германский гений ей придал свой  образ  и  подобие.
(4)
     Утверждение немца обидело Михаила Артемьевича. Он сказал сдержанно:
     - Написать все можно - чего только бумага не стерпит!
     Лицо Байбарина приняло выражение суровой собранности.
     - Пишут и правду. Я их Брокгауза почитываю - со словарем, конечно...  -
видя, что заинтересовал друга, хорунжий произнес: - Читаю, перечитываю  одно
прелюбопытное место и  совершенно-таки  уясняю,  почему  у  нас  так  хорошо
немцам. Говорить, будто карьеру им обеспечивают их  способности,  -  значит,
самих себя водить за нос.  Верховная  власть  столь  к  ним  лицеприятна  по
причине, о  которой  у  Грибоедова  сказано:  "Как  станешь  представлять  к
крестишку ли, к местечку, ну как не порадеть родному человечку!.."
     Преподнеся цитату из "Горя от ума", Прокл  Петрович  призвал  Калинчина
"взяться за факт". В 1730 году умер царь Петр Второй - последний мужчина  из
Романовых.  (5)  Потом  правили  женщины;  правила  Елизавета,  дочь   Петра
Первого. (6) Она не произвела  на  свет  продолжателей  рода.  Кому  же  она
завещает престол? Одному из  германских  государей.  Его  зовут  Карл  Петер
Ульрих фон Гольштейн-Готторп. Он родился от эрцгерцога  Карла  Фридриха  фон
Гольштейн-Готторпа и его жены Анны, которая, как и Елизавета,  была  дочерью
Петра  Первого.  Ее  выдали  замуж  в  германскую  землю,  она   перешла   в
лютеранство,  стала  эрцгерцогиней  фон  Гольштейн-Готторп  и,  родив   мужу
наследника, через три месяца умерла.  Отец  умер,  когда  молодому  человеку
было одиннадцать: он занял голштинский престол. И вот того, кто  третий  год
являлся  эрцгерцогом  Гольштейна  и  остался  им,  Елизавета  определила   в
российские императоры.
     В том, что пересказал Прокл Петрович, недостает подробности, о  которой
он не мог знать. Анна была помолвлена с  Карлом  Фридрихом  в  ноябре  1724,
незадолго до смерти императора Петра Первого. В  заключенном  тогда  брачном
договоре Анна Петровна вместе с женихом под присягой отказывалась от  всяких
притязаний на российский престол - за себя и свое потомство. (7)
     Байбарин тоном наболевшей, страстно продуманной темы рассуждал  о  том,
что стало для него таким открытием, - о подлоге:
     - Не   форменный   ли   подлог,   что   Карла   Петера   Ульриха    фон
Гольштейн-Готторпа преподнесли россиянам как Романова? Какой же он  Романов,
когда и его мать уже была не Романова? Извольте слушаться и почитать  нового
русского царя Петра Федоровича! Даже его отца Карла Фридриха не  оставили  в
покое в родовом склепе - окрестили покойника Федором.
     Байбарин ждал, что скажет  его  слушатель.  Тот  собирался  с  мыслями:
"Надо будет у историков посмотреть.  Если  все  впрямь  так..."  Решив  пока
следовать намечающейся линии, проговорил:
     - Но такое... э-ээ...
     - Надувательство! - подсказал гость.
     - Предположим, надувательство - как его оправдывают?
     - Никак! Потомков Карла Петера Ульриха - то бишь  Петра  Третьего  -  и
урожденной принцессы Софии Фредерики  Августы  фон  Ангальт-Цербст  называют
Романовыми: вот и весь сказ.
     Калинчин, не веря, что дело  и  впрямь  столь  нахальное,  почувствовал
любопытство к истории, в которой был не силен. Впрочем,  кое-какие  вещи  он
знал: например, то, что София Фредерика Августа стала Екатериной Второй.
     - Что она  немка,  известно  всем,  -  говорил  гость.  -  Ну,  а  Петр
Федорович? Его мать Анна и та была русской лишь наполовину.
     Михаил Артемьевич остановил:
     - Не будем носиться с кровью. От сего исходит, знаете, запашок...
     - Никакого запашка нам не  нужно!  -  гость  из-за  живости  настроения
встал. - Мы  лишь  сделаем  пометку:  Петр  Гольштейн-Готторп,  на  четверть
русский, и истая немка, кстати, его троюродная сестра  София  Фредерика,  то
бишь Екатерина произвели на свет Павла, коего ни один немец  не  мог  бы  не
признать немцем. Эта кровь в дальнейшем сливалась  опять  же  с  германской,
главным  образом,  кровью,  но  никогда   -   с   русской!   Опережаю   ваши
возражения! - Байбарин напомнил, что сам заявлял о признании факта:  были  и
есть немцы, чьи заслуги перед Россией неоспоримы.  -  Однако  заслуги  перед
нею и перед самозваной династией - вещи разные! Скажите, -  обращался  он  к
Калинчину, - как помог прогрессу господин Штюрмер своей  ревизией  Тверского
земства?
     Прокл  Петрович  имел  в  виду  событие,  относящееся  к  1903  году  и
отраженное в тогдашних газетах.  Верховная  власть,  полагая,  что  ученикам
полезнее   то   образование,   которое   дают   церковноприходские    школы,
предпочитала их земским. Новоторжское  уездное  земство  Тверской  губернии,
руководимое людьми раболепными, выказало свою верноподанность - выступив  за
передачу  земских  школ  в  ведение  Святейшего  Синода.  Этим   возмутилось
губернское земство, которое холуйством не  отличалось,  и,  поскольку  школы
переходили к Синоду, заморозило свои кредиты на них.
     Тогда вмешался самодержец Николай Второй. По его Высочайшему  повелению
Тверское губернское земство ревизовал Штюрмер, помощник  уже  упоминавшегося
фон Плеве. Члены  земской  управы  были  устранены  от  должностей,  которые
заняли люди, угодные власти. Кроме того, Штюрмер выслал из губернии  "вредно
влияющих лиц".
     Первыми с публичным одобрением  принятых  мер  выступили  Нижегородский
губернатор Унтербергер и предводитель нижегородского губернского  дворянства
Нейдгарт...
     Монарх, со своей стороны, оценил заслугу Штюрмера, назначив его  членом
Государственного совета по департаменту законов. Впоследствии  царь  сделает
этого человека председателем Совета министров - по этому поводу  французский
посол в России Палеолог напишет, что Штюрмер "ума небольшого; мелочен;  души
низкой;  честности  подозрительной;  никакого   государственного   опыта   и
делового размаха. В то же время с хитрецой и умеет льстить". (8)
     Мы по необходимости несколько отвлеклись, тогда как Михаил  Артемьевич,
человек либеральных взглядов, высказывался за земские школы  и  за  то,  что
земствам должно быть предоставлено больше прав. Что до Штюрмера,  то  о  нем
он слышал от своего родственника, проживающего  в  Ярославской  губернии.  В
бытность  Ярославским  губернатором  Штюрмер  обнаружил  нечистую  любовь  к
презренному металлу.
     Байбарин, поспешно кивнув, сказал:
     - Назовите наугад любую нашу губернию - и  почти  наверняка  губернатор
окажется    немцем!    Вы    только     представьте,     -     сказал     он
настойчиво-просительно, - что при таких  делах  известно:  с  1761  года,  с
Петра  Третьего,   (9)   Россией   правят   самодержцы   Гольштейн-Готторпы.
Вдумайтесь!
     Было  видно,  что  Михаил  Артемьевич  вдумывается.  Гость  нетерпеливо
продолжил:
     - Если бы в войну с Наполеоном, в другие войны общество,  народ  знали,
что слова: "За веру, царя и отечество!" - означают:  "За  Гольштейн-Готторпа
и отечество" или точнее: "За Гольштейн-Готторпа и его вотчину"? (10)


24


      В комнате, освещенной люстрами с  восковыми  свечами,  беседовали  два
человека.  Один  расположился  в  кресле,  другой   устроился   за   изящным
письменным  столом.  Тепло  прожорливых  печей  перенасыщало   вместительный
крепкий дом, а кругом него воздух был выстужен до мертвого каления, вширь  и
вдаль отсвечивали под строгой луной снега, над ними курилась сухая  морозная
дымка,  и  оставленный  зайцем-беляком  помет  через  минуту  превращался  в
россыпь твердейшей гальки. Поглядеть оттуда, из глухой январской  степи,  на
горящие окна имения, и пронижет  чувство  уверенной,  сгущенной  жизни,  что
господствует средь отчужденности темноты и непереносимого холода.
      Калинчин, размышляя, проговорил:
      - Но терпели же Екатерину Вторую - зная, что немка.
     Замечание, по-видимому, только обрадовало собеседника:
     - А  вы  учтите  -  как  щедро  она  задаривала  знать!  И  вообще  все
дворянство какими одарила привилегиями! Эти люди быстро  увидели,  насколько
им стало  благоприятнее  при  ней.  Немаловажно  и  то,  что  она  оказалась
одаренным правителем, и ей сопутствовал успех  во  внешней  политике.  Но  в
стране, тем не менее, разбушевалась Пугачевская война, трон  под  Екатериной
зашатался. Помимо других  причин,  народ  подхлестывало  на  войну  то,  что
царица -  немка.  Недаром  Емельян  противопоставился  ей  в  роли  русского
государя Петра Федоровича, -  последние  слова  Байбарина  окрасила  горькая
ирония.  -  Если  бы  народ,  -  вырвалась  у   него   вся   пронзительность
сожаления, - если бы народ знал, что действительный "Петр  Федорович"  плохо
говорил по-русски, что его папаша "Федор" был на самом деле Карл Фридрих...
     За  зашторенным  окном  тихо  запел  ветер,   он   наращивал   силу   и
разыгрывался по равнине, вылизывая промерзшие плотные снега,  жемчужно-серые
и мерцающие в темноте. Калинчин, подойдя к окну, отвел портьеру в сторону.
     - Побеги "снежных растений", - так он выразился об узорах на стекле,  -
пошли вверх. Значит, морозы продлятся.
     Прокл  Петрович,  будто  они  говорили  о  морозах,   продолжил   тоном
подтверждения:
     - Конечно!..  Потомки  Екатерины  не  были  умелыми   правителями.   Их
неуспехов страна не простила бы  Гольштейн-Готторпам.  Следовали  бы  войны,
подобные Пугачевской, и...
     Калинчин вернулся к письменному столу,  имея  такое  выражение,  словно
для того, чтобы сесть за него, требовалась особенная осторожность:
     - Но ведь это же сплошь  усобицы!  К  нашему  времени  не  осталось  бы
ничего... - он указал рукой вправо, а другой - влево.
     - Что я и хотел до вас довести! - гость повторил его  жест:  -  Великой
державы с ее  необъятностью  от  Балтики  до  Тихо