мная лужа, покрытая ледком. Прокл  Петрович
выдернул затворы из отобранных ружей, забросил в разные стороны, а  винтовки
швырнул в лужу: ледок проломился, и они легли на дно.


14


     Дорога  пролегала  по  косогору,  с  которого  уже  сошел  снег.  Низко
стлались  сумерки,  как  будто  пространство  заволакивал  дым.   Вдали   на
возвышенности  виднелся  верховой,  по  войлочной  шляпе  Байбарин   признал
башкира. Всадник пересек дорогу и пустил коня торопким  шагом  по  дну  яра,
далеко объезжая встречных. С воза Степа крикнул хозяину:
     - Ну и лисица - башкирец! Боится, как бы не подстрелили!
     Прокл Петрович подумал: "А ведь и  впрямь  подстрелят..."  Для  красных
этот всадник - вероятный "буржуазный националист", для белых - инородец,  не
желающий, скорее всего, воевать на их стороне.
     Взошла  ущербная  луна,  обоз  приближался  к   замершему   в   темноте
маленькому селению. Там так тихо, что подумалось: уж не покинуто ли оно?  Но
вот несмело забрехала дворняжка, метнулась за  полуразвалившуюся  постройку.
В другом строении Степа разглядел едва теплившийся огонек - повернули  туда.
Вокруг избы торчало несколько кольев -  остатки  плетня;  труба  над  крышей
дымила. Пригнувшись в дверном проеме, вышел хозяин.
     - Живем в нужда, хорош  человек!  Конь  нет,  быки  нет...  -  Это  был
старик-башкир.
     Прокл Петрович поклонился ему в пояс и  попросился  переночевать.  Чего
башкир не ожидал, так это  поклона.  Стоял  безмолвно  и  недвижимо,  затем,
опомнившись, поклонился сам до земли,  показывая  руками  на  дверь.  Степа,
стаскивая с воза торбы с овсом, обронил:
     - Загон-то вон, а коней всамделе не видать.
     Байбарин провел в избу смертельно уставшую Варвару Тихоновну, он и  сам
едва переступал от утомления. Посреди помещения в грубо сложенном из  дикого
камня открытом очаге догорали, сильно дымя и почти не давая света,  кизячные
лепехи: дым утягивало в расположенный над очагом дымоход. У огня  сидела  на
корточках женщина, трое ребятишек возились на  постланных  на  земляной  пол
овчинах.
     - Господи, бедность-то какая... -  перекрестившись,  Варвара  Тихоновна
прилегла на лавку, что тянулась вдоль бревенчатой стены.
     Башкиры, в не столь давнем прошлом кочевой народ,  приноровились  умело
рубить избы.
     Старик  бережно  положил  в  очаг  дрова,   они   быстро   разгорелись,
затрещали, и в избенке стало  светлее.  В  ней  почти  ничего  не  было;  на
прибитой к стене полке стояло несколько  деревянных  мисок  и  чашек.  Прокл
Петрович увидел: у женщины симпатичное лицо,  из-под  платка  спускаются  на
спину две толстые черные косы. Она вскипятила котел воды  и  бросила  в  нее
немного измельченного в порошок вяленого мяса.  Степа,  коверкая  язык,  как
обычно делают русские из простых в разговоре с инородцами, спросил башкира:
     - Почему баран не резал? Почему нет свежий мяса?
     Старик  испуганно,  жалобно  поглядел  на  Байбарина,  и  тот  поспешно
сказал:
     - Не надо мяса! У нас  все  есть!  -  Послал  работника  к  повозке  за
припасами, принялся раздавать принесенную снедь хозяевам,  детям.  Ребятишки
стали жадно есть, старик и женщина (очевидно,  молодая  жена)  сдерживались,
но было видно, что и они не избалованы сытостью. Степа взглянул на  башкира,
осененный догадкой:
     - Может, тебя кто мал-мал грабил?
     Тот  закивал,  возбужденно  заговорил  на  родном  языке.  Байбарин   и
работник, немного  понимавшие  по-башкирски,  узнали:  с  осени  на  поселок
нападали дважды, потому в нем и не осталось почти никого  -  люди  бежали  в
большие села. Банда убила несколько мужчин. Один  из  бандитов  выстрелил  в
дочь старика - девушку, когда она,  перепуганная,  бросилась  в  поле.  Трое
суток она мучилась от раны, пока умерла. У  семьи  забрали  лошадей,  коров,
жирных  баранов  -  оставили  дюжину  овец...  Женщина  отвернулась,   плечи
вздрагивали от плача.
     У Байбарина тонко, переливчато зазвенело в ушах -  подскочило  кровяное
давление. Он сидел на овчине у очага, смотрел на  свои  ладони  и  не  вытер
побежавшую по щеке слезу. Душила ненависть  к  бандитам,  изводило  сознание
своей беспомощности. Спросил башкира:
     - Кто грабил... у них шашки были?
     - Рус грабил! Шашка - нет. Ружье был. У всех был  ружье.  Морда  черный
был. Сажа.
     "Не казаки! Казак без  шашки  не  поедет,  -  отметил  про  себя  Прокл
Петрович. - И не станет сажей мазаться: прикроет низ лица платком".
     Степа, понимая его мысли, сказал:
     - Переселенцы делают! Распоясались мужики. Сколько их пришло с войны  с
оружием!
     Сладко зевнул и лег  спать,  завернувшись  в  тулуп,  раздался  могучий
храп. Прокл Петрович думал - волнение не даст уснуть. Но тоже  провалился  в
сон как в смерть.
     Когда наутро собрались ехать, Байбарин сказал  хозяину,  что  оставляет
ему лошадь из запасных и корову. Тот долго не понимал, но и когда как  будто
бы понял - сохранял настороженность, предполагая коварство.  Щупал  бабки  у
молодой рослой кобылы, осматривал корову, а Прокл Петрович повторял:
     - Отгони в лес и там паси, чтобы не отобрали.
     Старик в немом напряжении глядел вслед уезжающим.
     Когда ближе  к  полудню  расположились  на  привал,  Степа  высказал  с
завистью:
     - Коня и корову подарить чужому башкирцу!.. Простите меня за слово,  но
верно говорят - блаженный вы, Петрович!
     Байбарин  стал  горячо  говорить  о  справедливости  -  разнервничался.
Показывал рукой на север, на  пологие,  а  местами  крутые  холмы  -  отроги
Уральских гор, - показывал на юг, куда уходило  широко  раскинувшееся  поле,
поворачивался лицом на восток:
     - Все это раздолье принадлежало башкирам, они - исконные хозяева  этого
огромного края! Я читал книги путешественников, да и  старики  вспоминали  -
какое невероятное было изобилие зверей,  птиц,  рыб...  Роскошные  пастбища,
леса: оленей, лосей, косуль, кабанов, белок, лисиц -  несметно!  Все  породы
диких гусей, уток, куликов плодились тут  и  там...  На  лесистых  холмах  -
пропасть  тетеревов,  в  степи  в  великом  множестве  -  дрофы,   стрепеты,
кроншнепы. Табуны  башкирские  ходили  -  взглядом  не  окинуть  их.  А  как
понаехали государевы чиновники (каждый второй - немец, -  отчего  и  взялось
название "Оренбург"), как полез народ с  истощенных  расейских  земель,  как
стали хватать да гадить! Нынче поверь-ка,  что  водилась  в  здешних  речках
форель? В лесах нет ни оленя, ни кабана, ни медведя, ни  диких  пчел,  да  и
сами-то леса посократились  изрядно.  Сейчас  поедем  -  будет  бор.  В  мою
молодость по нему катили целый день. А в прошлом году я был - и  часу  бором
не ехал. И разор дальше идет! Да притом как поступают с башкирами?
     Работник пытался понять, к чему ведет хозяин.
     - Насчет разора вы верно... Но  по-чудному  выражаете:  вроде  сами  вы
нерусский.
     Прокл Петрович махнул рукой:
     - Уже слыхал я это! Подумай над стихом - я прочту тебе. Его  написал  о
здешних землях  русский  человек,  в  старину  еще  написал:  "Край  вольных
пастырей и паств! Прервут твой век благословенный добытчики чужих  богатств.
Нахлынут жадными толпами, твое раздолье полюбя, и не узнаешь ты себя под  их
нечистыми руками! Тук сей земли  неистощенной  всосут  чужие  семена,  чужие
снимут племена их плод, сторицей возвращенный!" - Байбарин с  настойчивостью
обратился  к  Степе:  -  Подумай,  кто  был  здесь  чужим  в  старое  время?
Переселенцы,  что  имели  денежку  на  взятки  чиновникам:  россияне  из-под
Вязьмы, из-под Калуги, Курска, Твери!
     Степуган догадался:
     - Ага-ага! А вы - казацкого рода. Вы - на особицу.
     Байбарин в досаде издал что-то похожее на рык.
     - Мои предки - такие же незваные гости здесь! На мне - те же грехи!
     Работник  аж  крякнул:  не  подозревал  в  хозяине  этой  страстишки  -
"представляться", валять дурака.


15


     Спустя два дня беглецы достигли местности,  куда  уже  распространялась
власть белых повстанцев. Поздним вечером обоз остановился в большой  деревне
русских переселенцев. Здесь они должны были быть смирными.
     Байбарин попросился на  ночлег  к  хозяину  просторного,  под  железной
крышей, дома. Высокий, с какой-то уклончивостью и будто бы апатией в  облике
поселянин увидел, что перед ним не  нищие,  и  выказал  гостеприимство.  Его
работник-парнишка, поймав выразительный  вгляд,  распахнул  надежные,  навек
сколоченные ворота. Хозяин велел пустить байбаринскую скотину в стойло.
     Прокл Петрович, тертый  человек,  предложил  заранее  рассчитаться,  но
поселянин хитро отводил взгляд:
     - Чай, нас не гонят. Наедите, напьете, животина подкормится -  утречком
и сосчитаемся.
     Байбарин вслух, при  хозяине,  прикинул,  какая  может  быть  сумма,  и
протянул деньги. Мужик с вниманием глянул на царские рубли, но не отступил:
     - Как так? Я не  понимаю!  Ничего  этого  не  нужно,  -  обеими  руками
отталкивал руку с деньгами, посмеивался.
     В горнице жена  уже  поставила  на  стол  бутылку  самогона,  заткнутую
капустной кочерыжкой. Хозяин, усаживая Байбариных, вопросительно зыркнул  на
Степугана.
     - С нами сядет! - приказал Прокл Петрович.
     - Лишь  бы  как  лучше  дорогим  гостям!  -  проговорил  крестьянин  со
сладостью, бросил жене:  -  Щи  уже  простыли  -  живо  согрей!  -  и  опять
улыбнулся Байбарину. - Уж мы знаем, как принять.
     Взвизгнул поросенок - лежал  у  печи  на  сермяжной  подстилке.  Хозяин
пояснил: болен-де, отпаиваем овечьим  молоком.  Велел  бабе  позаботиться  о
поросенке - чугун со щами принес сам. Батрак тем временем  слазил  в  подпол
за студнем, сбегал в курятник за яйцами - жарить глазунью с  салом.  Варвара
Тихоновна посетовала, обратясь к хозяину:
     - Не такие уж мы, землячок, прожорливые. И грех ведь - пост!
     Он возразил:
     - Ничего-ничего, какие теперь посты? В дороге, коли выпало  угощение  -
едят от пуза! - Сам не ел, не пил: помогал освободившейся  жене  обслуживать
путников.
     Степуган накрошил в миску со щами вареное мясо,  так  что  щи  едва  не
перелились через край,  хватил  стакан  самогона  и  навалился  на  еду.  "И
умещается!" - поражался Прокл Петрович, в то время как  Степа  с  неослабным
усердием поглощал одно, другое, третье...
     Изба была щедро протоплена, и гостей  прошиб  пот.  Варвара  Тихоновна,
довольная, сказала:
     - Уж как иззяблась в дороге! Теперь лицу  тепло,  а  кости  еще  только
отогреваются. - Попросила прощения, что хочет лечь пораньше.
     Хозяйка предложила ей спать на печи. Пока  Варваре  Тихоновне  помогали
на нее влезть, Степуган захрапел на тулупе. Прокл Петрович присел на  лавку,
где ему  постелили  постель.  Подошел,  держа  под  мышкой  толстую  Библию,
хозяин, опустился на табуретку.
     - Вы, сударь, как грамотный и обходительный, то я смею  вас  по  вашему
образованию  спросить...  Вы  как  казак  лишены  через  красных   земли   и
спасаетесь?
     Байбарин кивнул, и поселянин, сдерживая чувства, договорил:
     - Значит, правда отнимают землю у казаков.
     Прокл Петрович поправил:
     - Не у казаков отнимают, а у всех  мало-мальски  состоятельных  хозяев!
Вот у вас сколько десятин?
     Мужик с неохотой сказал:
     - Что обо мне говорить?.. Ну, сыновей я отделил... и осталось у нас  на
двоих сорок десятин с небольшим.
     "Насколько убавил?" - подумал Байбарин.
     - И вы надеетесь, что на вас, двоих едоков, сорок десятин оставят?
     Хозяин, не веря казаку, пробормотал не без насмешки:
     - И то назвать - богатое имение: сорок-то  десятин!..  -  ему  хотелось
переменить тему, и он раскрыл Библию. - Я все разбираюсь и давно  за  жизнью
слежу по Писанию, - прищурившись, стал читать: - Один овен стоит  у  реки...
с запада шел козел и, приблизившись к овну, рассвирепел на  него  и  поразил
овна, поверг его на землю и растоптал его, и не  было  никого,  кто  мог  бы
спасти овна от него.
     Крестьянин смотрел на Прокла Петровича ясным, уверенным взглядом:
     - Таковое видение пророка Даниила. Для нас следовает, что  овен  -  это
казак. А козел - пахарь, к примеру, как я: пришлец  из  Орловской  губернии.
Вот и поймите, чья будет победа!
     Байбарин старался спрятать волнение:
     - А про башкир почему не поясняешь?.. как они голодают...
     Мужик презрительно обронил:
     - У них зимой от бескормицы лошади, овцы,  как  мухи,  дохнут!  И  сами
башкиры - старики - бывают чуть живы.
     Прокл Петрович со строгостью сказал:
     - На месте их пастбищ  -  чужая  пашня!  -  и  попросил  Библию.  Найдя
нужное, прочел: - Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие  поле  к
полю, так что другим не остается  места,  как  будто  вы  одни  поселены  на
земле.
     Хозяин взял у гостя книгу, въедливо перечитал, лукаво улыбаясь.  Думал:
"Видать, было у тебя не менее полтыщи десятин. Притеснял голытьбу,  батраков
голодом морил, а как отобрали землю - Бога вспомнил! Обличения  покаянно  на
самого себя читаешь - авось Бог простит, и вернется земелька".
     Поутру он потребовал с постояльцев раза в четыре больше, чем, с  учетом
дороговизны, прикидывал Байбарин. Тот хмыкнул:
     - Я ожидал - втрое запросишь, а ты похлеще хват! Таких денег не дам!
     Поселянин не удивился. Глянул на своего батрака, что возле хлева  точил
вилы, кивнул на закрытые ворота.
     - Не отопру! Хотите - перелезайте  и  идите  пешком  жаловаться  вашим.
Пущай меня накажут! Но есть и другая власть, за ней - вся Россия!
     Прокл Петрович поморщился и швырнул  деньги,  желая  как  можно  скорее
уехать. Сколько уж раз пришлось ему испытать это  жгучее,  тяжелое  чувство.
Скорый отъезд -  средство,  которое  и  в  былые  времена  помогало  утишить
безысходную душевную тошноту.


16


     Надо заметить, Прокл  Байбарин  вообще  был  охоч  путешествовать.  Его
детство проходило близ Балтийского моря. С первой поездки,  в  которую  взял
его с собой отец, помнится чистая мощеная дорога,  могучие  частые  дубы  по
сторонам,   красивые   витые   из   медных   прутьев    ворота,    громадная
красновато-бурая, с белым пятном на ляжке корова, ее набухшее розовое  вымя.
К отцовским дрожкам подошел дородный господин, обутый в  башмаки  с  желтыми
гетрами, одетый так богато  и  с  такими  закрученными  усами,  что  мальчик
решил - это сам барон, к которому у  отца  есть  дело.  Неожиданно  господин
снял шляпу и почтительно поклонился. То был старший слуга барона...
     Отец Прокла, по происхождению казак,  способный  образованный  человек,
служил  в  гарнизоне  Риги,  занимаясь  его  продовольственным   и   вещевым
обеспечением. Старшего Байбарина снедал страстный интерес к тому, как  ведут
хозяйство лифляндские землевладельцы, он ненасытно  восхищался  их  плугами,
боронами. Негодовал, что в России убеждены, будто  "Европа  нашим  хлебушком
жива".
     - Не  хотят  и  знать,  что,  к  примеру,   в   Восточной   Пруссии   с
нечерноземных бедных земель берут  урожаи  прекрасной  пшеницы,  неслыханные
для российского тучного черноземья!
     Когда отцу приходилось съездить по делам в Россию, он возвращался  чуть
не в нервном расстройстве:
     - Отдельные  люди  стараются,  но  косность  и  головотяпство  зажимают
прогресс. Куда ни глянь - все то же неустройство.  Чем  дольше  живешь,  тем
гаже становится.
     Сталкиваясь   с   очередной    "гадостью",    Байбарин-старший    бывал
упрямо-непримирим. В полковом хозяйстве голодных бычков выгнали пастись,  не
позаботившись сначала сводить  их  на  водопой.  Паслись  бычки  в  зарослях
отавы, наелись этой грубой  травы  -  и  животы  у  них  вспучило.  Животные
погибли. Их мясо местное начальство велело отправить на солдатскую кухню.
     Узнав об этом, Байбарин, как и при других  подобных  случаях,  "раздул"
дело... Он мешал сослуживцам жить, слывя  "чистоплюем",  "ходячей  занозой",
"злостником". В конце концов обзавелся влиятельными врагами, и его  вынудили
уйти в отставку. Перебравшись с семейством к  себе  на  родину  в  Оренбург,
искал место управляющего у здешних  капиталистов.  Наружно  не  набожный,  в
глубине души продолжал верить в "честный пример" и возможность  "хорошего  и
правильного жизнеустройства". Он вчитывался  в  Библию,  стремясь  по-своему
уяснить ее образы и притчи (чем  подал  пример  сыну),  остро  интересовался
людьми, которым  вера  помогала  "держаться  смысла"  среди  "неразрешимости
явлений".
     К  нему  между  тем  приглядывался,  наводил  о  нем  справки   богатый
купец-старообрядец. Взяв Байбарина на службу,  убедился,  насколько  полезен
этот многоопытный, умелый в делах и притом  не  крадущий  человек.  Тому,  в
свою очередь, стали  симпатичны  "не  потерявшие  устоев"  старообрядцы,  он
принял их веру.
     Однажды на Пасху, когда  Байбарин  выходил  с  купцом  из  церкви,  тот
неожиданно объявил:
     - За честность дается вам, раб Божий Петр, награда!
     Хозяин знал о мечте управляющего: накопить денег на  покупку  имения  и
устроить  образцовое  хозяйство.  По-видимому,  несмотря  на  все  тщание  в
трудах, тому недостало бы века -  заработать  необходимую  сумму.  Но  купец
помог, и около станицы Изобильной были  приобретены  тридцать  семь  десятин
земли. Петр Байбарин, будучи уже пожилым, успел  поставить  в  станице  дом,
как заболел горячкой (ею в обиходе именовали воспаление  легких).  Подняться
ему не довелось.


17


     К тому времени жизнь порядком поиспытала Прокла. Он напоминал  один  из
тех "непостижимо неожиданных" характеров, что  отчасти  запечатлели  себя  в
русской житийной литературе -  предоставив  богатые  возможности  вообразить
человека, который, пройдя  солдатчину,  побывав  в  плену,  а  нередко  и  в
разбойниках,  становился  монахом  и  приступал  к   жизнеописанию:   житию.
Размышления  о  перенесенном  обыкновенно  соседствуют  здесь  с   описанием
детских переживаний, которые (не будь они затаенными) весьма  раздражали  бы
окружающих.
     Так, Прокл Байбарин  с  раннего  детства  был  пронзительно  жалостлив.
Когда резали свинью,  убегал  куда-нибудь  подальше,  чтобы  не  слышать  ее
визга. Ненавидел охотников. Если  представало  перед  глазами  окровавленное
убитое  животное,  обращался  к  словам   Екклесиаста:   "Нет   у   человека
преимущества перед скотом, как те умирают, так умирают  и  эти.  Кто  знает:
дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли  вниз,  в
землю?"
     Взрослея, стал особенно болезненно таить в себе ранимость,  боясь,  что
его сочтут "немужественным". Из вызова себе ("надрыва"  -  как  стал  он  об
этом  думать  впоследствии)  улизнул,  бросив  гимназию,   в   Туркестан   и
семнадцатилетним волонтером совершил  с  отрядом  генерала  Скобелева  поход
1875-76  годов  на  Коканд.  Удостоенный  медали   "За   покорение   ханства
Коканскаго", Байбарин скрыл,  что  его  отец  -  старообрядец  (раскольникам
выход в  офицеры  был  заказан)  и  окончил  Оренбургское  Казачье  училище.
Однако, как ни превозмогал он  себя,  душа  не  принимала  порядков  и  духа
воинской службы. Об участии в походе, когда  плодородная  Ферганская  долина
была вытоптана, думалось с отвращением.  Нагляделся  до  мути  на  заколотых
штыками, на зарубленных местных  жителей,  которые  восстали  против  своего
правителя Худояр-хана и претерпели кару от русских.  Солдатские  лица  в  их
большинстве казались Байбарину добродушными, и его поражало:  сколько  злобы
открывалось в этих людях, стоило им войти в селение нищих  дехкан,  с  каким
азартом солдаты, исполняя приказ офицера (зачастую  немца  русской  службы),
преследовали и убивали прячущихся - будь то женщины, старики, малые дети...
     Не находя мира с собой, Байбарин искал пекла: пошел в  войска,  которые
отправлялись  штурмовать  труднодоступную  туркменскую  крепость  Геок-Тепе.
После ее взятия в 1881-м  -  доказав,  что  храбрости  ему  не  занимать,  -
уволил