ц  -  большой
начальник! Паек у него, конечно, генеральский, а?
      Этого мать не знала.
      - Молочных поросят теперь и для него нет, - заметила,  как  и  прежде,
по-немецки и все тем же тоном суровой угнетенности. - Но Волгу у нас еще  не
забрали: есть стерлядь, есть икра.
      Вакер не замедлил отдать должное и тому и другому.


x x x


      Принимая душ, он услышал, как на улице  остановилась  машина.  Накинув
отцовский  халат,  вышел   в   коридор   навстречу   возвратившемуся   домой
Вакеру-старшему. На сей раз тот не просто обнял сына,  как  делал  обычно  в
его  приезды,  а  положил  ему  руку  на  голову  -  словно  собирался  было
взъерошить волосы, но раздумал.
      - На какое время ты к нам? - спросил он по-русски. - Мы завтра  вместе
позавтракаем или, возможно, и пообедаем?
      - Только позавтракаем, - Юрий со вздохом развел руками.
      - Ты сильно загорел и похудел, - одобрительно проговорил отец. -  Даже
бабы не могли сделать тебя худым до такой степени.
      Вакер-старший и сам не отличался дородностью. Объемистое в торсе  тело
оставалось жилистым в неполные шестьдесят; лоб, однако,  прорезали  глубокие
морщины, и педантично подровненные "проволочные" усики были,  как  и  виски,
не темными, а серебристо-серыми. Юрий прошел за ним в его комнату, где  отец
опустился в дорогое почерневшее от времени кресло красного дерева.  Сын  сел
в другое, попроще.
      - Как тебе служится? - с пытливым интересом спросил Иоханн Гугович.
      Юрий справедливо считал отца  человеком  весьма  неглупым,  с  детства
ставил себе в большую заслугу,  когда  удавалось  его  обмануть  или  что-то
скрыть   от   него.   Сейчас,   однако,   разговор   требовал   определенной
откровенности.
      - На фронте не каждый сует нос во все мои документы, - начал он  тихо,
с расстановкой, -  а  по  фамилии  необязательно  признают  немцем.  Скорей,
принимают за еврея. Но я-то ни на миг не забываю,  каким  взглядом  на  меня
могут посмотреть - узнав, что я немец. Я  чувствую  себя  уязвимым.  Служить
стараюсь, но постоянно давит - какая я удобная мишень для  завистников,  для
любого, кому будет не лень куснуть меня.
      Небольшие напряженные глаза отца выразили  понимание.  Иоханн  Гугович
подумал и высказал: дело все же не столь уж плохо - он ожидал, что сына  уже
кусали и кусают.
      - Ты жалуешься на судьбу, а поможет только терпение, - сказал он с  не
совсем удавшейся уверенностью. - Надо не упускать ничего, что можно  сделать
в нашем положении. Я отдал Рекса,  прекрасную  собаку,  в  часть  внутренней
службы. Немцу теперь не к лицу держать  немецкую  овчарку.  Мой  заместитель
узнал и тоже свою отдал. Один наш  сотрудник,  немец,  имел  не  овчарку,  а
эрдельтерьера - пожертвовал фронту. Собаки очень нужны службе связи...
      У Юрия было ощущение, что отец, медля, ходит около главного.  То,  что
в последнее время путало, морочило, терзало, - подтолкнуло к вопросу:
      - Папа, ненависть  к  немцам  растет  и  поощряется...  насколько  это
затронет нас?
      Иоханн Гугович не вздрогнул от неожиданности. Много бы он  дал,  чтобы
ошибиться в ответе.  Спешить  с  ним  не  стал.  Поинтересовался  фронтовыми
впечатлениями сына. Тот, подлаживаясь под  методу  отца  смотреть  на  вещи,
заговорил с обстоятельностью:
      - В армии нет должного учета и контроля. Начальство не знает,  сколько
у него в автобатальоне исправных  машин.  К  автомобилям  иностранных  марок
обычно не хватает запчастей: и никто не удосужится узнать  -  каких  именно.
Везде, где  я  побывал,  не  укомплектованы  обозы.  Даже  когда  достаточно
лошадей - нет упряжи и повозок. Часто  видишь  двуколки,  какие  остались  с
первой мировой войны.  Обеспечение  боеприпасами,  техническими  материалами
сплошь  и  рядом  срывается.  Командиры  не   хотят   посылать   машины   за
необходимым - они, как правило, назад не приезжают.
      Вакер-старший заметил с вялым сожалением:
      - Нелюбовь к порядку  -  не  секрет.  Но  была  надежда,  что  помогут
строгость, страх.
      - Помогают слабо,  -  возразил  Юрий.  -  Дезертирство  процветает.  Я
слышал - командиры спарывают знаки отличия  и  бегут  с  поля  боя.  Я  знаю
достоверно - полк почти в полном составе сдался противнику...
      Иоханн Гугович, размышляя, усмехнулся:
      - Русских надо знать  и  хорошо  знать.  Все  они  не  сдадутся,  нет!
Беспорядки, нерадивость, бестолковщина у них были всегда - но всегда была  и
храбрость.
      Сын вставил, что о храбрости русских он и сам может  рассказать.  Дело
в ином... Решившись, едва не привстав с кресла, он прошептал:
      - А если они не хотят драться за эту власть, за эти порядки?
      Отец, хотя никто их не слышал, потемнев лицом, погрозил ему пальцем:
      - Они будут драться! Они не потерпят чужой силы.  А  Гитлер  действует
только силой.
      - Он - тип районного масштаба, - ввернул  Юрий,  зная,  что  отцу  это
понравится.
      - Можно и так сказать. Он судит  однобоко  о  непростом.  Думает,  что
если   Россией   правили   цари-немцы,   если   ее    армиями    командовали
немцы-генералы, ее  флотом  распоряжались  немцы-адмиралы,  то...  -  Иоханн
Гугович запнулся, достраивая фразу; получилось не очень гладко:  -  то  этот
народ самой судьбой подготовлен для германского хозяина.
      - Но  это  было  бы  слишком  просто!  -  продолжил   он,   возмущаясь
наивностью Гитлера. - А  Россия  -  о-ооо,  как  непроста!  Никакие  простые
решения не подходят к русским. Им надо показать хитрость и  тонкость,  чтобы
вызвать их уважение. Над тем, кто  просто  силен,  кто  просто  свиреп,  они
посмеиваются. С ними нужно уметь заигрывать,  нужно  уметь  угодить  им.  Но
Гитлер все видит с одного боку! Есть на Волге республика немцев?  Да,  есть.
Немцы живут здесь  на  своей  земле  -  на  той,  которую  им  дала  русская
императрица Екатерина. Она дала  им  землю,  а  российская  власть,  которая
свергла царей, дала немцам  республику!  Так  -  несмотря  на  междоусобицы,
несмотря на революцию, - в России были признаны право  и  положение  немцев.
Вот о чем кричит Гитлер... - Иоханн Гугович сокрушенно покачал головой.
      "Странно было бы, если бы Гитлер об этом молчал", - хмыкнул  про  себя
Юрий.
      - В Германии внушается, что, идя вглубь России, германская армия  идет
к немецкой земле, - мрачно сказал отец.
      "А разве это не так?" - вырвалось бы у Юрия, не будь обстановка  столь
малоподходящей для иронии. Отец, казалось, угадал его мысль:
      - Самое страшное, что это - правда... Если смотреть с одного  боку!  -
строго  сделал  он  оговорку.  -  Но  как  ни  смотри:  Немреспублика   есть
Немреспублика. В прошлом Россия не могла без  немцев-царей,  во  всей  своей
жизни не обходилась без немцев - и после революции не обошлась  без  нас.  В
войну с Германией эта  правда  очень  опасна...  очень  обидна  для  России.
Поэтому  нас  заставят  заплатить.  Хотя  мы  и  невиновны...   -   он   так
растрогался, что его глаза повлажнели.
      Юрий был весь внимание.
      - Он... - произнес отец с глубоким почтением, и сын понял, что  это  о
Сталине, - он - разумный администратор и потому  не  оставит  нас  на  нашей
земле. Это - обязательное, чем  Москва  должна  ответить  Гитлеру.  Без  нас
Москва все  равно  не  обойдется,  но  на  нашей  земле  она  не  может  нас
оставить, - Вакер-старший, словно покоряясь судьбе, потупил взгляд.  -  И  -
второе... - сказал он морщась, ибо говорить было неприятно, - в войну  народ
должен ненавидеть врага так сильно, как только можно. Если  всем  объяснять,
что немец-фашист - злейший враг, но советский немец  -  друг,  ненависть  не
будет столь крепкой. Само слово "немец" должно  вызывать  в  народе  злость,
как слово "фасс!" вызывает ярость служебной собаки.
      Юрий все это знал и сам и  мог  бы  прочесть  отцу  лекцию  о  методах
психологической обработки. Он спросил о том, что его мучило:
      - Так... когда?
      - Не  сегодня-завтра!  -  тотчас  понял  Вакер-старший.   Он   и   сын
пристально смотрели в глаза друг другу.
      - Не делай этого... - угрюмо-намекающе сказал  отец.  -  Я  говорю  не
потому, что мне предъявят счет...
      - А тебе не предъявят? - не сдержал злого задора Юрий.
      - Наверное, да. Но не надо преувеличивать, какой будет счет. Ты  давно
уже взрослый человек, я не вожу тебя за руку... - Иоханн Гугович произнес  с
выражением прямоты: - От того, что ты задумываешь, тебе  будет  много  хуже,
чем мне!
      - Не понимаю твоих догадок, - счел нужным уклониться Юрий.
      - Хорошо. Я буду говорить, а ты слушай.  Германия  понесет  поражение,
как и в ту войну!
      - Ты не видел, что  делается  на  передовой!  Между  соединениями  нет
связи. У командиров нет карт местности. Нет  доверия  и  взаимопомощи  между
родами войск. Нет спасения от германской авиации.  Германцы  окружают  целые
группировки...
      - Зато  русским  есть   куда   отступать,   есть   куда   эвакуировать
промышленность. И есть из чего производить все  нужное  для  войны.  Сколько
здесь одних только металлов! А нефти? Здесь все - свое, и его много.  А  что
есть у Германии? Она мала и  она  природно  бедна.  А  бедность  никогда  не
победит  богатство!  Да,  у  русских  дело  идет  через   непорядок,   через
бестолковщину - но идет. Недаром Бисмарк говорил: "Русские долго  запрягают,
зато быстро едут!"
      - У германцев - организованность, боевая выучка,  каких  не  было  при
Бисмарке, - сказал Юрий.
      Вакер-старший не смутился. Никакая выучка, наставительно произнес  он,
не заменит  материальных  ресурсов.  И  не  защитит  от  такого  врага,  как
Великобритания с ее богатейшими колониями. Германия не смогла вторгнуться  в
Англию, не может  защитить  Берлин  от  налетов  англичан.  Какой  абсурд  -
надеяться, что Германия разобьет и Великобританию и исполина-Россию.
      - Пусть  победа  германцев,  -  как  бы  соглашаясь,  начал  Юрий,   -
окончательная победа... маловероятна. Но практичность  учит  действовать  по
данной обстановке. Как она складывается для тебя? для меня?..
      Иоханн Гугович потускнел.
      - Наших немцев и в... и в других местах, - выговорил он, - надо  будет
организовать на труд, управлять ими, проверять. Кто это сделает  лучше,  чем
такие, как я? Разумная администрация, когда  столько  людей  требует  война,
когда для всякого дела не хватает знающих, не  откажется  от  нас.  Меня  не
поспешат отправить на пенсию, - он несколько оживился.  -  Да,  -  сказал  с
сожалением, окидывая взглядом комнату, - такого дома у меня  уже  не  будет.
Но без квартиры, без колбасы не оставят.
      - Значит, я могу не беспокоиться за  тебя?  -  спросил  сын  с  тонкой
иронией.
      Отец ее почувствовал.
      - Давай за тебя побеспокоимся... - казалось, он усмехнется, но  он  не
усмехнулся. - Можно ли  исключать,  что  ты...  -  он  помедлил  и  закончил
наивно-изумленно, горестно, - попадешь к германцам? Вот ты едешь  на  фронт,
и это может случиться... - глаза его остро блеснули. - Германцы  учтут,  что
ты немец, тебе предложат работу. Какую?
      Юрий, внешне никак не реагируя, смотрел мимо него.
      - Ты недостаточно знаешь  немецкий  язык,  чтобы  работать  германским
журналистом,  писать  для  германской  публики,  -  хмуро-серьезно,  как   о
досаждающей правде, сказал Иоханн Гугович. - Тебе остается работа  только  в
русской среде. Да, германцы  будут  ставить  тебя  выше  русских.  Но  любой
германец, слыша твой акцент, будет смотреть на тебя  сверху  вниз.  А  когда
Германию разобьют, ты окажешься  не  просто  пленным,  как  германцы,  -  ты
разделишь участь русских изменников.
      - У меня нет в мыслях того,  о  чем  ты  говоришь,  -  Юрий  улыбнулся
недоумевающе-снисходительно, как улыбаются, слыша странность, -  но  о  моей
участи, - продолжил он невесело, - участи здесь, я думаю.
      - Надо  выслуживаться,  как...  -  отец  прибегнул  к  образу,  -  как
вставать на цыпочки, когда под тобой накаляется железо. Надо во всем -  и  в
мелком! - показывать свою преданность, свой патриотизм! Надо быть  патриотом
и работником заметнее остальных. Тогда тебе могут, как исключение,  изменить
национальность. Я знаю - это редко,  но  делают.  И  ты,  парень  способный,
добьешься немало от войны.


x x x


      Мать, легонько постучав, внесла на блюде открытый пирог  с  клубникой,
называемый  "кухэн",  молча  поставила  на  стол  и,  показывая  всем  видом
уважение к разговору мужчин, ступая  торопливо  и  старательно-тихо,  вышла.
Иоханн Гугович встал и, взяв с блюда нож,  отрезав  от  пирога  кусочек,  на
широком лезвии протянул сыну:
      - Ешь. Когда еще ты попробуешь наш кухэн, - впав в  сентиментальность,
он вспомнил пирожки с тыквой, другие народные немецкие  кушанья.  -  Во  мне
живет национальное, - проговорил прочувствованно, - а в тебе, наверное,  уже
почти нет.
      Юрий попытался не согласиться, но отец прервал:
      - Не надо неправды. Тебе не по вкусу наша свинина с кислой капустой.
      Сына в самом деле не приводило в  восторг  это  жирное  яство.  Иоханн
Гугович,  удовлетворенный  своим  удачным  доводом,   перешел   к   предмету
рассуждений:
      - Как я, любя наше  немецкое,  могу  быть  на  стороне  России  против
Германии? Историческая судьба! - он поднял указательный  палец,  после  чего
устало расположился в  кресле.  -  Судьба  делает  наши  жизненные  интересы
такими, какие они есть. Если я поеду в Германию, то разве  -  как  бы  я  ни
нуждался  -  хоть  какой-то  германец  уступит  мне  что-то  против   своего
жизненного интереса? Совершенно так же и мы не можем поступать иначе.
      Юрий сказал себе, что отец, при всем его уме и сметке,  не  стесняется
предельно доступных суждений.
      - Когда мы раскулачивали немцев, ты  думаешь,  сердце  оставалось  как
камень? - со  строгой  грустью  спросил  Иоханн  Гугович  и,  закрыв  глаза,
отрицательно помотал головой. - Но жизнь дает тебе задание, и  знаешь  одно:
сделать  лучше  других.  Русский  может  не  всегда  усердно   раскулачивать
русских. Но немец должен быть к немцам  беспощаднее,  чем  начальник  другой
нации. К этому очень внимательны наверху.
      Юрий услышал рассказ о том, какое  особенное,  даже  на  взгляд  отца,
рвение  в  раскулачивании  соплеменников  показал  некий  Мецгер.  На   него
обратили внимание и, как истого, опытного  службиста,  направили  в  русский
район.
      - Так что он там сделал? - отец усмехнулся. -  Усыновил  ребенка  тех,
кого проводил подыхать, где... где раки зимуют.
      - Уполномоченный по раскулачиванию и - усыновил...  -  сказал  Юрий  с
сомнением.
      - Представь себе! - Иоханн Гугович слегка порозовел от возбуждения.  -
Кто узнал про это, ждали - он сам полетит туда, куда Макар телят  не  гонял.
А его -  что  ты  думаешь?  -  повысили!  Если  бы  немец  усыновил  ребенка
кулаков-немцев - было бы нехорошо. Но что немец усыновил  русского  ребенка,
там понравилось, - отец указал большим пальцем  вверх.  -  Мецгера  взяли  в
Москву!
      "Вот уж кому, - подумал Юрий, - переменят - если уже не  переменили  -
национальность". Он похвалил себя, что в свое время не посчитал за  ненужную
мелочь позаботиться, дабы у  него  в  паспорте  стояло  не  "Иоханнович",  а
"Иванович". В ту ушедшую пору он, наверное, употребив  усилия,  сумел  бы  и
устроить запись в графе - "русский". Сейчас, обостренно досадуя,  вспоминал,
почему не попытался это сделать? Во-первых,  тогда  он  знал  немало  видных
немцев, чьей карьере национальность не помешала. Во-вторых,  было  известно:
его отец - один из руководителей Немреспублики, семья немецкая;  и  то,  что
сын, оказывается, "русский", возбуждало бы вопросы.


80


      Вопрос национальности лихорадил Юрия  в  изнурительно-нервозные  сутки
после его возвращения в Москву из Одессы. Только что  был  опубликован  Указ
Президиума Верховного Совета СССР  от  28  августа  "О  переселении  немцев,
проживающих в районах Поволжья". Придя  в  редакцию,  Юрий  остался  там  на
ночь,  чтобы  заслужить  похвалу,  дав  утром  готовый  очерк   о   подвигах
черноморских моряков на суше.
      Принимая материал, ответственный секретарь -  пожилой,  покашливающий,
не  выпускавший  изо  рта  папиросу,  -  посмотрел  на   Вакера   особенным,
утрированно-соболезнующим  взглядом.  То  же  выражение   Юрий   заметил   в
продолжение дня еще у двоих-троих коллег. Остальные поглядывали  на  него  с
еденьким любопытством.
      Вечером с ним беседовал секретарь парторганизации газеты.
      - У вас, кажется, родные в Поволжье?  -  сказал  так,  будто  не  знал
достоверно, кто отец Юрия.
      - Родители, брат...
      - Опубликовано,    что    поволжские    немцы    укрыли     фашистских
диверсантов...  -   парторг   не   сводил   глаз   с   Вакера,   и   тот   с
невольно-виноватой угодливостью сказал:
      - Да-да, я читал...
      - Читали...  -  и  парторг  словно  бы  задумался,   перед   тем   как
сообщить:  -  Газете  нужен  такой,  как  вы,  собственный  корреспондент  в
Красноярском крае. Решено вас перевести.
      - Но там же Норкин! - вырвалось у Юрия.
      - Норкин, - секретарь кивнул и сказал с похвалой: -  Способный,  очень
способный журналист! Заслужил повышение.
      - То есть... его на мое место? - Юрий посерел лицом.
      - Товарищ Вакер, - парторг демонстрировал голосом  и  выражением,  как
старается быть терпеливым, - у нас с вами - разговор коммунистов! Партия  на
время войны, - сделал он ударение,  -  посылает  вас,  в  интересах  победы,
туда, куда считает нужным!
      Юрий, извинившись, спросил, "на каком уровне" принято решение? Ведь  в
Указе говорится только о немцах, проживающих в Поволжье.
      - Имеются  необходимые  дополнения,  -  произнес  секретарь   тихо   и
внушительно. - Мне поручено разъяснить вам: вас не выселяют. Вас переводят.
      Вакер, пришибленный и  взвинченный,  едва  не  спросил  о  возможности
обратиться наверх - по поводу перемены, в виде  исключения,  национальности.
Потянул в себя воздух, но... не решился заговорить. В голове мелькнуло,  что
он ныне не единственный немец,  озабоченный  тем  же  вопросом,  и  вряд  ли
наверху это приветствуется: исключение должно быть исключением. Не  разумнее
ли - попытаться найти  отклик  в  Красноярске,  присмотревшись  к  тамошнему
руководству?
      ...Оно само пожелало увидеть Вакера через  несколько  дней  после  его
приезда. Новый собкор был вызван в краевой комитет партии. Дождавшись  своей
очереди, Юрий ступил в кабинет, где за столом сидел  угрюмоватый  человек  в
куртке,  отличавшей  руководящих  лиц:  синяя,  однобортная,  с   форменными
пуговками на карманах куртка  именовалась  "директоркой".  Юрий,  нервничая,
сидел на стуле и ждал, когда начальник,  перебирающий  бумаги,  прочтет  их.
Тот поднял глаза.
      - Юрий Иванович Вакер, коммунист со  стажем,  журналист...  -  в  лице
выразились сосредоточенность и важность, словно только он и мог  вникнуть  в
нечто замысловатое. - Вам направление в районную газету, - протянул бланк  с
напечатанным на машинке текстом.
      - Тут какая-то ошибка... я  -  собственный  корреспондент  центральной
газеты... - оглушенно начал Юрий.
      - Вы думаете - мы этого не знаем?! - пресек партийный начальник. -  Мы
здесь работаем, а не в бирюльки играем! -  заявил  он  еще  резче.  -  И  вы
покажите качественную работу в районе! Мы будем интересоваться,  -  заключил
с  угрозой  и  взглянул  на  дверь,  показывая,   что   ожидает   следующего
посетителя.


81


      В районной газете Вакера приняли с дежурной любезностью  и  осторожной
приглядкой. Редактор, лет пятидесяти  пяти,  с  простонародно-хитрым  лицом,
посиживал, выпячивая брюшко, и улыбался, будто говорил: "Стелить, дружок,  я
буду мягко, а уж как тебе спать придется - не обессудь".
      - Хорошее пополнение,  -  произносил  приветливо,