рот  кусок  жирного  вареного  мяса  и
отирая пальцы о пышные, концами вниз, усы, вкрадчиво сказал:
     - Вот что нам известно, милая. Муженек твой - в банде Дутова.
     Ермил Тятин, старший урядник, в самом  деле  был  дутовец,  отступил  с
атаманом к Верхнеуральску. Казачка вскинулась в испуге:
     - Что вы говорите такое?!  Муж  в  плену  у  австрийцев,  должен  скоро
вернуться.
     Федорученков  зачерпнул  из  деревянной  миски  ложку  густой  сметаны,
проглотил с удовольствием.
     - А как щас созову местную бедноту - и будешь ты уличена! Хошь?
     Молодая  покраснела.  Федорученков  со  вздохом   обратился   к   двоим
товарищам:
     - Не уважите женщину - в ту половину не перейдете?
     Двое, восхищенные его манерой действовать, в которой они еще с  ним  не
сровнялись,  охотно  исполнили  просьбу.  Он  задернул  цветную   занавеску,
похлопывая набитое брюшко, распоясался, спустил солдатские шаровары.
     - У нас насильников стреляют на месте,  без  суда!  Но  против  доброго
согласия, против свободной любви революция  не  идет!  -  Облапив,  повел  к
кровати молчащую смирную казачку.
     То же делалось и в  других  домах.  Артиллеристы  со  своим  командиром
Нефедом Ходаковым стояли у деда Мишарина. Поев, выпив, начали  приставать  к
двум его дородным снохам - их мужья  накануне  ушли  к  Дутову.  Изба  полна
малых детей - мешают. Артиллеристы загнали детей в свиной хлев: еще  сегодня
в нем похрюкивал боров...
     - Чего теплому сараю пустовать? - шутили, запирая  плачущих  ребятишек,
отрядники.
     В избе затеялись игры. Пьяно  рыгнув,  Ходаков,  кряжистый  толстоногий
детина более шести с половиной пудов весом, вскричал: кто не верит,  что  он
одну, а за нею  вторую  казачку  на  себе  пронесет  вдоль  горницы  туда  и
обратно, вынесет из избы и воротится назад?
     С  ним  вызвались  спорить.  Для   интересности   Нефед   разнагишался,
оставшись лишь  в  сапогах.  Раздели  догола  и  визжащих  казачек.  Могучий
артиллерист склонился - белотелую бабу, крупную, сдобную, понудили  усесться
на него, обжать торс ляжками.
     Проделал он с одной, как обещал, затем - с  другой  и  тут  от  надрыва
задохся, прилег на лавку, три часа не мог оклематься. Без него  на  кроватях
вгоняли казачек в жгучую испарину.
     А у Колтышовых молодка притворилась,  будто  ей  в  радость  ухаживания
красных, перебирает стройными ножками - сейчас в  пляс  пустится...  сама  к
двери ближе-ближе... Кинулась - и убежала. Тогда  красногвардейцы  принялись
было донимать свекровь - но уж  больно  стара.  И  решили  на  ней  по-иному
отыграться.
     - А ну,  старая  карга,  сними  черный  платок!  Этим  трауром  на  нас
погибель накликаешь?
     Старуха упрямо не снимала, яростно плевалась,  и  Цыпленков,  вчерашний
мойщик паровозов, выхватил из печки головню - поджег конец платка.  В  ужасе
бабка сорвала его - к буйной радости красных:
     - Распустила свои космы, старая развратница!
     - Вид делала, что не хочет, а сама только  и  думает,  чем  прельстить,
ха-ха-ха-аа!!
     Старик, бессильный (больше года,  как  не  встает),  взялся  проклинать
нехристей. Голос у него оказался  неожиданно  громким  и  притом  скрипучим.
Красногвардейцы выбросили лежачего на двор, а  чтобы  оттуда  не  доносились
его проклятия,  накрыли  старика  деревянным  корытом,  в  каком  дают  корм
свиньям.
     Брал отряд вволю радость  от  жизни.  Сам  Зиновий  Силыч  уединился  с
круглощеким мальчиком - младшим сыном зажиточного хозяина  Цырулина.  Папаша
в тот день лишился всех своих десяти коров и  овечьего  стада  -  а  мог  бы
расстаться и с жизнью...
     Рассказывая то об одном, то о другом случае,  Губка  время  от  времени
восклицал: "Что  делается-то!"  или:  "И  что  теперь?"  Люди  в  полутемной
избенке не отвечали:  думали  о  происходящем.  Когда  Губка  совсем  умолк,
хорунжий подытожил:
     - Знать, они завтра - на нас?
     Губка слышал разговор комиссара с его конной разведкой;  позже  удалось
подслушать, что говорили между собой артиллеристы. Поутру команда  обозников
повезет в Соль-Илецк реквизированное зерно, погонит скот, а  отряд  выступит
на Изобильную.  На  подходе  к  станице  разделится  на  две  колонны:  одна
двинется коротким путем, по зимнику; вторая пойдет по  летней  дороге.  Если
казаки Изобильной вздумают сопротивляться  -  нападение  противника  с  двух
сторон должно будет ошеломить их.


7


     Под янтарным плавящимся солнцем  снег  вдоль  дороги  подернулся  бурым
налетом. Красногвардейцы шли с ленцой. К отворотам  шинелей  приколоты  алые
банты, к картузам,  к  городским  поддельного  пыжика  шапкам,  к  снятым  с
казаков папахам - вырезанные из  жести  или  фанеры  и  обтянутые  кумачовой
материей звезды.
     Перед головой отряда открывался просторный дол. По его дну  протянулась
под углом к дороге замерзшая речка, укрытая снегом, но  намеченная  полосами
тальника и камышей. Дальше белел увал, подпирая серо-голубое небо.
     От горизонта стали густо распространяться по белому  черные  точки.  Их
россыпь, широко захватывая  увал,  медленно  сползала  навстречу.  Комиссар,
сидя на старой спокойной кобыле, посмотрел вправо,  на  конного  знаменосца.
Тот приосанился, сжимая длинное древко с тяжело свисающим алым знаменем.
     Ехавший верхом немного позади комиссара  Будюхин,  показывая  вытянутой
рукой вперед, закричал громко, беспокойно:
     - Каза-а-ки! На нас наступают!
     По колонне загуляло:
     - Казаки озверели! Первые лезут!
     К Житору подскакал Ходаков:
     - Разрешите остудить их? Враз накрою шрапнелью.
     Зиновий Силыч повелительно махнул рукой:
     - Давай!
     Красные  поспешно  развернули  орудия.  Ходаков  совался  к   прислуге,
суетливо распоряжался, с похмелья трудно ворочая  налитыми  кровью  глазами.
Пушка, подпрыгнув, с хлестким молниеносным ударом  грома  выметнула  снаряд,
за нею рявкнула другая.
     - Недолет! Заряжай!
     Сизые облачка таяли над увалом. Масса черных точек стала  рассеиваться.
Комиссар, прижимавший к глазам окуляры бинокля, вдруг воскликнул:
     - Почему - коровы?
     Маракин,  тоже  смотревший  в  бинокль,  пришпорил   лошадь,   понесся,
разбрызгивая талый снег, к Ходакову:
     - По коровьему стаду лупишь, пушкарь х...ев!
     Подъехал и Житор. Ему сказали: казаки перегоняют скот  с  зимовников  в
станицу.  Значит,  о  том,  чтобы  биться,  мысли  нет.  Зиновий  Силыч,  не
показывая, что доволен, гневался: какая слава пойдет об  ошибке!..  накричал
на командира артиллерии.
     Отряд  двинулся  снова.  Развеселясь,  люди   смаковали   происшествие,
состязались, фантазируя: а в другой раз-де Ходаков начнет палить по  скирдам
в  поле!  по  колодезным  журавлям!  по  плетням   с   глиняными   горшками,
ха-ха-ха!.. Весенний ветерок всколыхивал красное знамя, за  хвостом  колонны
поспешали  стайки  бойких  воробьев,  проворно  устремляясь  на   оброненные
конские "яблоки".
     Минуло  четыре  часа  пополудни.  Впереди,  несколько  справа,  гребень
раздваивала  выемка:  то  начиналась  седловина,  где  расположена   станица
Изобильная.  К  ней  вилась,  забирая  вправо,  летняя  дорога.  А  напрямки
спускался к замерзшей  речке  зимник,  пропадал  в  заросшей  кустарником  и
деревьями приречной низине:  так  называемой  уреме.  К  комиссару  подъехал
Маракин:
     - Может,  не  терять  время  -  не  делить  отряд?   -   и   насмешливо
выругался: - Какое там, к х...ям, вооруженное сопротивление...
     Житор подумал.
     - С военной точки  зрения,  охват  -  грамотнее!  Пусть  увидят  в  нас
военных и зарубят себе на носу!
     Ходаков, сидя на огромном коне-"батарейце", повел три  с  лишним  сотни
стрелков, артиллерию, дроги со станковыми пулеметами более  коротким  путем:
по зимнику. Полозья давили  шипящую  слякоть,  под  которой  твердел  толсто
наросший за  зиму  лед.  Приблизившись  к  Изобильной,  Ходаков  должен  был
развернуть свою часть по косогору над седловиной и ждать подхода Житора.
     Тот  собирался  послать  отрядников  на  станицу  цепями.  Если  казаки
обнаглели  бы  и  стали  стрелять,  Ходаков  накрыл  бы  станицу  шрапнелью,
стрелки - ударили казакам во фланг. Без окопов, без батареи - что те могли?

     ..."Смогли - а все остальное: семьдесят процентов  неизвестности..."  -
Марат  Житоров  подремывал  в  легковой  машине,  катившей  по   мартовскому
проселку. Поля лежали тусклые, от поросших березняком холмов летел по  сырым
осевшим снегам тугой  ветер,  напитанный  терпковатым  запахом  обнажившейся
палой листвы и  валежника.  Небо  роилось,  глухое,  с  темными  клубами  на
бело-сером фоне. Скоро линию  горизонта  приподнимет  возвышенность,  машины
проедут плотину через реку Илек, и покажется въезд в колхоз "Изобильный".
     После  гибели  отряда  Оренбург  направил  в  Изобильную   войска,   не
поскупившись на людей и вооружение, но в бой вступать оказалось  не  с  кем.
Заняв станицу, красногвардейцы принялись  арестовывать,  в  первую  очередь,
нестарых молодцов. Все они отвечали как один: оружия в руки не  брали!  были
на гулянье в станице Буранной, праздновали день Святого Кирилла.
     В  Буранной  установили  как  факт:  там  в  самом  деле  угощалась   и
веселилась  казачья  сила  Изобильной  -  и  именно  в  день  и  час,  когда
истреблялся отряд Житора.
     Несмотря на это, на площади принародно расстреляли  станичного  атамана
с сыном, священника, мельника  и  полдюжины  самых  зажиточных  станичников.
Помимо того, был поставлен  к  стенке,  после  основательных  измывательств,
каждый седьмой житель в возрасте от девятнадцати до сорока пяти лет.
     Однако  оставалась  неудовлетворенность:  никто  не  признался  и   под
пытками: да, мол, рубил, колол (или  видел,  как  другие  колят)  отрядников
Житора. Удалось  лишь  узнать,  что  руководил  хорунжий  Байбарин,  местный
житель; он потом с семьей скрылся.
     - А люди под его началом?
     - Как я их мог видеть? Я  был  на  гулянии  в  Буранной  -  тому  полно
свидетелей! - с этими словами отлетали на небо.
     Следствие    предположило:    Дутов,    державшийся    северо-восточнее
Верхнеуральска, послал в рейд своих казаков, и они, сделав  дело,  вернулись
в  степь...  Разумеется,  комиссары  не  успокоились,   настроенные   копать
глубже, - но в конце мая полыхнуло выступление чехословаков,  в  июле  Дутов
без боя взял Оренбург: в Изобильной, как  и  окрест,  провозгласилась  белая
власть.
     Когда красные появились вновь, то застали одних баб,  детей,  стариков.
Все, кто чувствовал в себе силы, ушли с белыми. Оренбургская ЧК  возобновила
расследование по  гибели  Житора  с  отрядом.  Имея  разведчиков  при  штабе
Дутова, ЧК получала сведения: хорунжего Байбарина никто в штабе не знает!  К
чекистам попали документы белых. Среди многих фамилий не мелькнула  ни  разу
фамилия  "Байбарин".  Почему  белые  столь  непроницаемо  засекретили   свою
удачную операцию в Изобильной?
     Встав во главе оренбургского  НКВД,  Марат  Житоров  изучил  и  обнюхал
каждую бумажку,  что  хоть  как-то  касалась  изнуряющего  вопроса.  Глодало
чувство, что истинные виновники не найдены - отец не отомщен!
     Житоров  выискал  справку:  в  1932  к  семье  в  колхоз   "Изобильный"
возвратился Аристарх Сотсков. Когда уничтожали красный отряд, Сотсков был  с
теми, кто гулял в Буранной. Позже семерка  ему  не  выпала  -  остался  жив.
После прихода Дутова служил в одном из его полков, угодил в плен: отсидел  в
советской тюрьме, затем - в концлагере, потом  отбывал  ссылку  в  Восточной
Сибири.  Застав  дома  двоих  нагулянных  женою  детей,  отнесся   к   этому
благоразумно безропотно. Колхоз поставил его скотником.
     Его привозили в Оренбург на допрос. Промаявшись три  часа,  Житоров  не
почуял в разбитом человеке ничего, кроме надорванности, и покамест  отпустил
его.
     В одно утро, просматривая, как обычно, сообщения, поступающие по  линии
НКВД, Житоров впился глазами  в  несколько  строчек.  В  Ташкенте  разрешено
поселиться   "Нюшину   Савелию,   уроженцу   станицы   Изобильная,   бывшему
белогвардейцу, прибывшему из Персии..."
     Марат присосался к справке и вскоре  выявил.  В  известный  день  Нюшин
тоже праздновал Святого Кирилла в Буранной;  впоследствии,  как  и  Сотсков,
воевал в казачьем полку Дутова, вместе с атаманом отступил  в  Китай.  Потом
перебрался в Персию. Не подвезло где-нибудь благополучно  осесть  -  мотался
по  жизни  неприкаянно.  И  соблазнили  уговоры  большевицких   посланников,
призывавших беглецов к возвращению. Ждала же Нюшина, как и  других,  тюрьма.
Но, отсидев  три  года,  он  не  поспешил  в  родной  Оренбургский  край,  а
предпочел Ташкент.
     "Вот он, под золой уголек! - щекотнуло  Марата.  -  Опасается  показать
нос на родине - как  бы  кто  чего  не  вспомнил..."  А  что  же  еще  могут
припомнить, если не участие в избиении отряда? Ой, увязнешь  в  горяченьком,
Савелий! Не может  тот  же  Сотсков  ничего  не  знать  о  тебе  (а  ты,  не
исключено, имеешь что-то о Сотскове). Тот был неразговорчив, пока не  стояла
перед ним живая изобличающая личность. А поставь вас пастью к пасти  -  одно
останется: разинуть.
     В Ташкент полетело  отношение  -  Нюшина  арестовали  и  этапировали  в
Оренбург.


8


     Житорову муторно сидеть в еле ползущей, как ему кажется, эмке.  Изводит
нетерпение. Скорее шагнуть в избу к Сотскову, поразив его своим  появлением,
произнести "Нюшин!" - лицо  человечка  изменится  (пусть  на  какую-то  долю
секунды). И потянуть, потянуть веревочку...
     Вакер поглядывал на неприступно-напряженное лицо товарища  -  изводился
тоже. Не  на  шутку  приспичило  справить  нужду.  Просить  остановки,  дабы
присесть в голом поле на виду у спутников?.. Но  вот  у  дороги  подвернулся
пригорок с кустарником. Вакер, несмело хихикая, высказал  товарищу  просьбу.
Эмка, а за нею "черный ворон"  встали.  Юрий  побежал  за  пригорок:  сапоги
неглубоко проваливались в снег, под ним хлюпала вода.
     Облегчившись,  журналист  увидел  ниже  всхолмка  ярок   с   оттаявшими
глинистыми краями; в его  откосе  видно  отверстие,  там  что-то  двинулось.
Зверек как будто бы никак не выберется наружу... Да это же хорь  вытаскивает
из норы суслика! Вакера с тех пор, как он получил пистолет, съедала  страсть
испробовать его на живых мишенях. Выхватив оружие,  торопливо  прицеливаясь,
выстрелил четыре раза - меж тем  как  хорек  бросил  еще  живого  суслика  и
улизнул.
     Донеслись спешаще-чавкающие шаги - из-за горки выскочили с  наганами  в
руках Житоров  и  его  помощники.  Юрий  с  косой  ухмылкой  пожал  виновато
плечами:
     - Хорь - мех на шапку. До чего удачно подставился!
     - Хо-о-рь? - Житоров побелел, убрал револьвер в кобуру и вдруг  залепил
другу пощечину. - Тут  колхозные  поля,  бар-ран,  а  не  охотничьи  угодья!
Какого х...я я взял тебя на операцию?!  Отдай!  -  он  вырвал  у  журналиста
пистолет и передал своему помощнику.
     Вспыльчивый, крайне  властный,  Марат  находился  в  таком  настроении,
когда его от малейшего непорядка  кидало  в  бешенство.  Схватил  Вакера  за
руку, рывком развернул и стал толкать вперед, с силой накреняя:
     - А ну - в машину, засеря! С тобой еще возись!

     ...Возись теперь! Остановив коня,  Нефед  Ходаков  матерился  -  зимник
пересекала, как раз посреди покрытой льдом речки, полоса воды.
     - Проверьте - лужа или что?
     Ездовой побежал назад  к  берегу,  где  из-под  снега  торчали  заросли
ивняка, вырубил тесаком прут подлиннее.
     - Не проехать! Это или полынья, или  нарочно  пробили...  прут  целиком
под воду ушел.
     Командир опасливо посмотрел  по  сторонам:  на  противоположном  берегу
кустарник тянулся вправо и влево и  превращался  в  лес.  Высились  огромные
дубы,  вязы,  осокори.  Не  укрывают  ли  они   засаду?   Ходаков   отправил
разведчиков для огляда ближних участков леса, а  также  велел  опробовать  в
тающем снегу путь в обход полыньи; восседая на могучем коне, придерживал  на
луке седла укороченную драгунскую винтовку.
     Над деревьями взмыли, стрекоча, вспугнутые разведкой сороки. В  бинокль
была видна на вершине тополя пара грачей: они  деловито  устраивали  гнездо.
Солнце  клонилось  к  закату,  воздух  плыл  умиротворяюще  теплый,  приятно
располагая к лени.  Тишина  объяла  чащу  леса,  тишь  безмятежно  спала  на
полевых просторах.
     Страхи не подтвердились.  Разведка  не  заметила  никого.  Трехдюймовые
пушки благополучно обогнули  полынью,  и  колонна  зазмеилась  по  берегу  в
направлении станицы: слева протянулся пологий склон возвышенности под  слоем
вязкого снега, справа, по приречной низине, густела полоса леса.
     Задержка сказалась: не людям Ходакова  пришлось  ждать  товарищей,  что
двигались к  Изобильной  летней  дорогой,  а  наоборот.  Ходаков  в  бинокль
увидел:  красногвардейцы  Житора  уже  стоят  темной  массой  у  места,  где
начинается некрутой подъем к  окраине  станицы.  Было  похоже,  что  они  не
спешат идти вперед цепями по снежной целине.  Стоило  ли,  в  таком  случае,
тащить  орудия  на  косогор?  Грунт  под  мокрым  снегом   все   равно   что
растопленное сало. Возможно, это невыполнимо - вытянуть  батарею  наверх  по
такому скользкому скату. И Нефед  продолжал  вести  по  дороге  вытянувшуюся
колонну.
     Понаблюдав за ней, Житор ничего не стал менять. Снега  кругом  налились
под  солнечными  лучами  тяжелой  влагой,  на  пригорках  зачернели   первые
проталины. Давеча, когда миновали  плотину  через  Илек,  комиссар  приказал
было  колонне  рассыпаться  по  равнине.  Ему  доложили:  в   поле   человек
проваливается по колено в мокреть, идти целиной - то же,  что  топать  вброд
по болоту. И он  отменил  свое  распоряжение.  После  долгого  утомительного
марша,  после  того  как  по  дури  обстреляли  из  пушек   коровье   стадо,
"охватывать" станицу по  военным  правилам,  точно  это  укрепленный  пункт,
представилось глупым. В станице тихо как в вымершей, жители наверняка  сидят
по избам в смертном страхе.
     Красные, глядя в ее сторону, щурились: закатное  солнце  резало  глаза.
Житор,  пустив  кобылу  мелкой  рысью,  поехал  вдоль  колонны   назад.   Он
наслаждался тем, что  предстает  перед  бойцами  непреклонным,  мужественным
повелителем. Возвратясь в голову колонны, с  силой  прокричал  металлическим
голосом команду: послал вперед конную разведку под началом Маракина.
     До околицы -  немногим  более  версты.  Меж  белых  покатых  склонов  в
седловине темнеют крайние избы, хозяйственные постройки. Разведчики  гуськом
проскакали седловину и скрылись. Красногвардейцы, толпясь на дороге,  устало
переговариваясь, курили  самокрутки,  ждали.  Скорее  бы  вдохнуть  домашний
бесподобный запах наваристых щей! Утолив  зверский  голод,  успеть  до  ночи
нажарить убоины и наедаться уже обстоятельно, до отвала...
     По небу плыла с востока белеющая на ярко-голубом  фоне  рябь,  а  запад
сиял чистой нежной лазурью. Из  станицы  выехала  группа  конных,  понеслась
вскачь,  приближаясь.  Конники  остановились  метрах  в  двухстах  и   стали
подбрасывать папахи, махать руками, кричать. Глядевший  в  бинокль  комиссар
со сдерживаемой яростью бросил:
     - Нашей разведки не вижу! Какие-то посторонние старики...
     Будюхин угодливо подсказал:
     - Вон Маракин-то! С ним - тоже наш! А  то,  -  догадался  ординарец,  -
местные  посыльные.  Подмазались  -  вроде  сами  нас  ждали  и  с  радостью
принимают. Других  разведчиков,  уж  будьте  спокойны,  усадили  за  стол  и
поят...
     Житору живо вообразился едоков на двадцать  стол,  уставленный  жирными
деревенскими яствами, бутылями и фляжками  с  самогонкой.  Разведка,  ничего
более не помня,  кинулась  к  стаканам,  к  жратве...  На  удлиненном  худом
подбородке комиссара забилась жилка, тонкогубый рот сжался и стал  наподобие
страшного шрама от бр