ах  -  семь  тысяч  рабочих.  Как
видишь - цифра! Разруха парализовала работу - к концу прошлой  осени  нечего
стало есть, - повел речь Семен Кириллович, и хорунжий уловил в себе  чувство
некоего начинающегося действия, в котором откроется  невидимое,  послужившее
поводом к мыслям, к  решениям,  к  иным  действиям,  откроется  замысловатое
переплетение того, что совершилось, с тем, что еще должно совершиться...
     Но, однако, прежде, чем продолжать, мы приведем сведения  о  Лабинцове,
фигуре немаловажной в нашем рассказе.
     Семен Кириллович родился в Сибири, куда сослали когда-то его отца.  Тот
происходил из рязанских разночинцев, в молодости вступил в  тайное  общество
революционных   демократов   "Земля    и    воля",    был    арестован    за
противоправительственную     пропаганду.     В     Сибири     он     занялся
предпринимательством,  в  чем  обнаружил  завидные  способности,   и   нажил
состояние.
     Семен окончил Томский технологический институт, учился  в  Берлине,  за
границей же приобрел и практику. Был он  книгочеем  и  театралом,  читал  не
токмо родную литературу, но и английскую, немецкую в подлинниках.  Увлекался
всемирной историей. В особенности же его захватывали  социальные  учения.  У
него выработалась собственная система взглядов, которая  в  нынешнее  время,
при опыте "народного капитализма" и иных форм отношений, никого  не  удивит,
но тогда она выглядела передовой.
     Так, Семен Кириллович полагал:  наряду  с  государственной  и  частной,
должна  развиваться  "групповая"  собственность.  Предприятие,  на   котором
трудятся  пятьдесят,  сто,  полтораста  человек,  может  управляться   своим
коллективом - принадлежа ему. Но для  этого  нужно  вырастить  сознательных,
образованных рабочих. Вот нравственный, исторический долг интеллигенции!
     Владельцы крупных заводов "должны  быть  взяты  под  законный  контроль
культурного слоя общества". "Прямым требованиям цивилизации отвечал  бы",  к
примеру,  закон:  наследовать  предприятие  может  лишь  человек  с   высшим
техническим образованием, выдержавший экзамен  на  управление.  В  противном
случае, получай какую-то часть дохода,  а  управлять  заводом  будет  группа
специалистов - сотрудничая с наиболее развитыми представителями рабочих.
     Семен Кириллович, инженер отменный, не мог  не  цениться  хозяевами,  к
нему прислушивались.  Он  убедил  компанию  открыть  бесплатную  техническую
школу. Учащихся-сирот и тех,  кто  не  имел  отца,  стали  еще  и  бесплатно
кормить и одевать. Лабинцов находил  время  преподавать  в  школе  некоторые
предметы. Помимо того, организовал  воскресную  школу  для  взрослых:  читал
рабочим   лекции   о   природных   богатствах   Урала,   осторожно   касался
экономических и политических вопросов.
     В  1917  на  маевку  в  Баймак  приехал   большевик   -   агитатор   из
Екатеринбурга, - броско наговорил вещей, трогательных для неимущей  публики,
и  по  его  отбытии  осталась  свежеоформленная  партийная  ячейка  из  трех
рабочих. К Октябрьскому перевороту  она  выросла  до  двух  десятков.  Семен
Кириллович  знал,  что  люди  это   незлые.   Их   привлекало   большевицкое
требование - немедля выйти из не нужной народу войны. С этим и Лабинцов  был
всецело согласен, порадовался декрету о мире.
     Что до дел внутренних, то, мыслил Семен Кириллович, новая власть,  дабы
устоять "при эдаком всеобщем разброде и колыхании",  должна  будет  во  всем
блюсти умеренность и искать опору в самоуправлении на местах.


39


      Мы оставили Байбарина и Лабинцова в весеннем парке,  полном  щебетанья
воробьев, писка трясогузок, стрекота сорок и других свежих проявлений  жизни
в  погожую  полуденную  пору.  Семен  Кириллович  рассказывал  о  том,   как
споспешествовал превращению обиженного человека в  исторически  необходимого
свободомыслящего созидателя.
      Когда  осенью  завод,  занимавший  тысячи  рабочих,  встал,   Лабинцов
увидел, что не может  смириться  с  бессмысленностью  социальных  отношений,
загнавших массу жизней в ловушку. Владельцы завода постоянно  в  Баймаке  не
жили,  управляя  из  неблизкого  большого  города;  теперь  же  они  хранили
молчание - вероятно, готовясь убыть или уже убыв  куда  подальше.  В  пустые
заводские корпуса врывался сквозь разбитые стекла холодеющий  день  ото  дня
ветер, колеса вагонеток и рельсы схватывались  яркой  влажной  ржавчиной,  и
для Семена Кирилловича становилось все невыносимее, что нет - и сколько  еще
времени не будет?  -  возбужденной  толкучки,  очередей  у  касс.  Крестьяне
перестанут привозить на базар продовольствие, ибо здешнему  заводскому  люду
нечем платить за муку, за  крупную  перловку,  прозываемую  "шрапнелью",  за
топленое молоко и говяжьи ноги.
      Семен Кириллович представлял множество унылых изб поселка  в  зиму,  в
долгую немилостивую уральскую зиму, когда скоро  будут  съедены  картошка  и
капуста с  огорода,  исчезнет  домашняя  птица.  Небольшое  хозяйство  здесь
только подспорье - до сего дня хлеб давал населению завод. И  те  же  дрова,
чтобы в неотступную бесконечную  стужу  жилища  не  заросли  изнутри  льдом,
требовали отчислений из получки: потому как  на  себе  из  лесу  топливо  не
привезешь.
      Лабинцов   проникал   мысленным   взглядом   на   месяцы   вперед,   и
"противочеловечность  положения"  причиняла  ему   страдания,   для   многих
непонятные. Сами баймаковцы - те, кому не миновать было потери детей, и  те,
чья собственная жизнь навряд ли протянулась бы  до  весны,  -  не  разделяли
душевных мук Семена Кирилловича, защищенные умеренностью воображения.
      Семен  Кириллович  же  все  более  желал   восстать   против   "хищной
абсурдности установлений", но какое-то  время  сопротивлялся  себе,  называя
побуждение "соблазном стихийного разрушительства". Внутренняя распря  влекла
к тому надрезыванию жизни, когда из жестокой борьбы отрицания и  утверждения
рождается истина. Сокрушение и  притом  неотложное,  сказал  себе,  наконец,
Лабинцов -  позитивно,  ибо  только  отчаянное  дерзание  созидает  права  и
обычаи.
      Он  заинтересовал  совет  поселка  Баймак  мыслью   созвать   собрание
рабочих - повод был исключительно заманчивого характера...
      Таким образом, Семен Кириллович пришел любящим усилием к мигу,  когда,
почувствовав поток чужих ожиданий, произнес в теснившуюся толпу:
      - Товарищи, наш завод, прилегающие рудники, Бегунная фабрика, а  также
земля, на которой это находится, есть собственность рабочих!
      Заметим, что еще только перевалил за середину ноябрь  семнадцатого,  а
заводы и фабрики стали конфисковывать в восемнадцатом году летом.  И  потому
народ в банкетном зале  заводоуправления  обнаружил  незрелость  отсутствием
слитно-могучего "ура!"  Благо  бы  -  то,  что  они  услышали,  провозгласил
приезжий человек властной наружности и с вооруженной свитой.
      Семен Кириллович и сам был не  свободен  от  робости,  осознавая  себя
безоглядно-рисковым коммунистом, но ему помогало ощущение, что его  душевный
ритм  диктует  текущую  минуту.  Он   обратился   к   местному   большевику,
председательствующему на собрании:
      - По Карлу Марксу я говорю, товарищ?
      Председатель, осведомленный инженером об  ожидающем  сюрпризе,  придал
себе еще большую степенность и ответил фальшиво-невозмутимо:
      - Следовает по Карлу Марксу.
      Лабинцов налил в стакан воды из графина, бегло отхлебнул  и,  поставив
стакан на стол так, что вода расплескалась, объявил народу:
      - Мне, по моей должности, известно: на Бегунной фабрике имеется  запас
добытого золота. Семь пудов тридцать восемь фунтов!
      Толпа то ли раздалась в обширном помещении, то ли, наоборот, стало  ей
особенно тесно - такое множество людей сгрудилось здесь. Там  и  там  голоса
враз  зазвучали  приглушенно  и  невнятно,  и   с   силой   разнесся   один,
перехлестнутый нестерпимым желанием удачи:
      - Почти восемь пудов?
      Семен Кириллович счастливо подтвердил и добавил в  порыве:  он  знает,
где именно хранится драгоценный запас.
      - Это ваше достояние,  товарищи!  -  произнес  он,  тяжело  задышав  в
блеске крайней выстраданной решимости.
      В массе рабочих ежились служащие администрации, коллеги  Лабинцова,  и
он уловил то, что испытывают к отступнику и что пряталось сейчас захирело  и
немо. Раззадоривая себя вызовом - да, отщепенец! - он  преподал  массе:  эти
пуды  золота  -  лишь  толика  счета,  который  население   Баймака   должно
предъявить капитализму, обрекшему его на смерть от голода и холода.
      Семену Кирилловичу виделось, что он строит мост,  взойдя  на  который,
приниженное существо  должно  будет  пойти  к  осознанию  своей  возвышенной
созидательской роли.
      Председательствующий товарищ одобрил речь  инженера  отчетливым  тоном
руководителя. Этот человек был  из  рабочих,  посещавших  воскресную  школу,
теперь он  имел  перед  собой  тетрадь,  еще  какие-то  бумаги  и  записывал
"тезисы", распоряжался с таким видом привычности и понимания,  будто  собаку
съел на подобном занятии. Кто увидел бы его в эти минуты впервые,  наверняка
посчитал бы одним из тех малых, о которых говорят, что они родились с  пером
за ухом и с чернильницей в кулаке.
      - Значит, в результате, -  авторитетно  продолжил  председатель,  -  в
результате следовает выдать товарищу Лабинцову мандат под расписку.  И  надо
избрать уполномоченных, чтобы дело было при их подписях.
      Руководящий человек, из уважения к  достоинствам  Семена  Кирилловича,
скромно уступал ему первенствующую роль -  и  с  нею  отдавал  главную  долю
ответственности перед лицом весьма в то время неопределенного будущего.
      Логический ум и кроткая душа Семена  Кирилловича  покорились  любви  и
вере, слегка дрожащая рука подняла факел,  и  за  ним  пошли  потрясенные  и
пробуждающиеся...
      Золото было перевезено в  заводоуправление,  в  полуподвал,  чьи  окна
оберегали решетки, кованные из первосортного железа. Народ  раздобыл  четыре
армейских винтовки, нашлось  в  Баймаке  и  малое  количество  принадлежащих
прошлому веку однозарядных берданок.  Вооруженная  дружина  из  четырнадцати
человек начала учения под окнами совета рабочих депутатов: "Заложи  патроны,
приготовьсь!" У входа в полуподвал  стояла  на  часах  охрана,  важничая  от
новизны своего назначения.
      Лабинцов же, организовав обмен золота на  рубли,  озаботясь  закупками
муки, солонины и дров, стал наижеланным в Баймаке  лицом,  особенно  любимым
многодетными матерями. Гревшиеся вокруг него помощники  не  упускали  случая
обмануть его, но если кто  попадался  -  Семен  Кириллович  бывал  гневен  и
беспощаден. Жулика судил избранный  жителями  суд,  краденое  отбиралось,  и
виновного лишали всякого пособия. Уважение к  Лабинцову,  который  "на  пуды
золота не  позарился",  крепчало,  подпитываясь  неосознанным  удивлением  и
глубиной  искренности.  Встречая  восхищенные  и  ласковые  улыбки,  он,  не
отличавшийся ростом, незаметно для  себя  приобрел  необыкновенную  прямизну
фигуры, ту непринужденно внушительную  осанистость,  которая,  как  говорили
древние, сопутствует щедрости благородно мыслящего.


40


     Однажды, возвращаясь в заводоуправление из поездки  за  партией  сухого
гороха, Семен Кириллович подумывал,  не  хлопнуть  ли  рюмку  коньяку  -  по
случаю удавшейся торговой операции, а более потому,  что  мороз  доставал  и
сквозь  енотовую  шубу...  Обметая  в  холле  снег  с  обуви  и  отмечая   с
удовлетворением,   что   здание   протоплено   без   скупости,   он   увидел
расположившихся   на   дубовых   диванах   незнакомых   вооруженных   людей.
Старик-швейцар прошептал в ухо:
      - Из Оренбурга. За золотом приехали.
      Лабинцов в  тяжелой  сосредоточенности  взошел  на  второй  этаж  и  в
помещении руководителей совета  застал,  помимо  них,  нескольких  приезжих.
Один стоял у изразцовой печи,  грея  протянутые  к  ней  руки:  мужчина  лет
сорока, по-видимому,  только  что  снявший  полушубок,  он  был  в  стеганых
шароварах и в меховом жилете, а на боку у него висела, к ошеломлению  Семена
Кирилловича, шпага в никелированных ножнах.
      Ординарно-грубое лицо усмехнулось.
      - Ну как оно вам, а? - он горделиво притронулся  красноватой  пятерней
к эфесу и сообщил инженеру: - С барона снята! Хватит ей ходить по  обедам  -
пускай теперь здеся! - и прищелкнул ногтем по рукояти.
      Остальные присутствующие  заседали  за  столом,  и  Лабинцов  встретил
взгляд,  до  неестественности  внимательный  и  тягучий.   Маленькие   глаза
смотревшего,  казалось,  не  имели  ресниц,  что  производило   страшноватое
впечатление. Инженер про себя назвал незнакомца "гологлазым".  Тот  небрежно
окликнул мужчину со шпагой, обнаружив свое начальническое положение:
      - Займи место!
      Человек пошел к столу, и Лабинцов увидел, что  он  украшен  не  только
холодным оружием: на другом его  боку  висела  бутылочная  граната,  отливая
серебром.
      Местный  большевик,  уже  знакомый  читателю,  сидевший  с  чернильным
карандашом  в  руке,  пригласил  Семена  Кирилловича  тоном   обходительного
официального лица:
      - Присаживайтесь,  товарищ  Лабинцов.   -   Бывший   рабочий,   теперь
именовавшийся   по   должности   председателем   районного   исполнительного
комитета, объяснил: - Требуют золото в Оренбург... - далее он  говорил,  уже
смотря на гологлазого и как  бы  пробуя  пункт  для  полемики:  -  Требуется
забрать от нас золотой запас, то есть ценность трудового Баймака.
     Семен Кириллович понял,  что  предрика  никак  не  сочувствует  желанию
губернской власти. Живо представились многолюдные  революционные  учреждения
Оренбурга - как там, при вести о пудах золота в Баймаке, до судорог  взыграл
аппетит. Отделы  и  подотделы  уже  азартно  готовятся  к  дележке,  подводя
основания  под  запросы  финотчислений,  прокладывая  желоба,   побежав   по
которым, золотые ручейки будут споро  превращаться  в  дополнительные  пайки
для советских служащих, в сахар, в сливочное масло, в не менее  жирные,  чем
оно, оклады. Жизнелюбие  новорожденной  бюрократии  лихо  затмило  претензии
прежней, избалованной изобилием:  примета,  которую  успели  оценить  весьма
многие, в их числе и Семен Кириллович.
      - Губернское руководство чем-то  помогло  Баймаку  в  его  бедственном
положении? -  сдержанно-упрекающе  обратился  он  к  вожаку  оренбуржцев.  -
Губерния может поручиться, что в ближайший срок завод заработает  и  рабочим
будут выдавать жалование?
      Предрика вставил с выражением косвенной поддержки:
      - Так и запишем!
      Оренбуржец с неприятными глазами сказал Лабинцову без раздражения:
      - Эти  знают,  а  вы  еще  нет.  Я  -  особоуполномоченный  губкома  и
губернского военно-революционного комитета! - он указал взглядом на  лежащий
на столе документ.
      Инженер понял, что должен с ним ознакомиться. Напечатанные на  машинке
строчки читались с невольно заострившимся  вниманием.  Предъявитель  мандата
был  "вправе  принимать  любые  революционные  меры,  вплоть  до   расстрела
виновных в саботаже и в срыве порученного ему особо важного задания".
      В ту пору подобные документы и персоны с неограниченными правами  были
явлением,  можно  сказать,  обязательным  на  просторах  бывшей   Российской
империи, многие к этому попривыкли, и все же у Семена Кирилловича на  минуту
опустились веки от болезненного гула крови в висках. Он укротил  заплясавшие
нервы.
      - Мне доверились тысячи и тысячи рабочих семей, - усиливался  говорить
так же спокойно, как гологлазый, - и я обязан довести до них о  цели  вашего
приезда. Немалая часть населения до весны вымрет - без того, что может  дать
золотой резерв. Люди, которых жизненно  касается  вопрос,  должны  и  решать
его.
      - Запишем!  -  предрика  сладковато  глянул   на   приезжих   и   стал
старательно  работать  карандашом.  -  Запишем   о   местной   революционной
инициативе... - добавил он со значением.
      Вожак   оренбуржцев    спросил    Семена    Кирилловича    по-прежнему
флегматически:
      - А ваш долг коммуниста-большевика?
      - Я - не член  партии  большевиков!  -  ответил  Лабинцов  зазвеневшим
голосом.
      Особоуполномоченный помедлил и перевел тягостно-привязчивый взгляд  на
председателя:
      - Кто у вас у власти? - бесстрастие теперь выглядело  деланным,  и  за
ним угадывалось тихое ледяное бешенство.
      Предрика  обладал  лицом,  выразительно-подвижным  до  невероятия:   в
течение  пяти  секунд  оно   могло   быть   прокурорски   требовательным   и
ехидно-слащавым. Сейчас оно выражало конденсированное глубокомыслие.
      - На текущий момент - не состоит, а в другой момент  будет  коммунист.
Как и  учит  нас  по  диалектике  Карл  Маркс,  -  философски  разъяснил  он
приезжему.  -  Мы  с  вами  как  с  представителем  губернии,  -   продолжил
поучающе,  -  должны  учитывать  местный  характер  обстановки  -   раз!   И
революционную волю местного рабочего класса - два!
      Депутаты баймакского совета подхватили с прорвавшимся возбуждением:
      - Само собой так!
      - Оно действительно!
      - Именно что надо учитывать!
      Один  из  активистов  бросил   оренбуржцам,   обернув   злорадство   в
шутейность:
      - Во-о, знали бы наши  бабы  сейчас  про  ваше  дело!..  Успели  б  вы
смыться, нет? - он  потускнел  и  закончил  с  тоскливой  язвительностью:  -
Правда, можно огонь открыть - по бабам.
      Особоуполномоченный переглянулся со своими  людьми:  с  тем,  что  при
шпаге, и с двумя  другими.  Пристальные,  без  ресниц,  глазки  вперились  в
инженера:
      - А убедиться, как хранят золотой запас,  губернская  власть  тоже  не
вправе,  гражданин  р-рабочий  р-радетель?  -  проговорил  он  с   внезапной
резкостью, ядовито-яростно.
      Семен  Кириллович  не   мог   и   представить   столь   пронзительной,
безграничной ненависти, сконцентрировавшейся на нем.  Его  оглушило  чувство
словно  бы  горячечного  сновидения,  когда  в  сумеречной   неподвластности
выделилась черта совершенно черная -  воздействие,  оказанное  гологлазым  и
оправдавшее его расчет. Натура Лабинцова не позволила ему ничего иного,  как
ответить:
      - Да, убедиться вы можете...
      Он не видел, каким взглядом сбоку угостил его предрика. Взгляд  сперва
выразил сожаление и снисходительность, а затем - презрение.
      Семена Кирилловича раньше  не  занимало,  как  он  ходит,  но  сейчас,
направившись к двери, он взволнованно следил за тем, чтобы ступать крепко  и
неторопливо. Длинный, просторный, с высоким  лепным  потолком  коридор  имел
выход на лестницу, что вела вниз, к месту хранения золота.  Лабинцов,  слыша
за собой шаги и  дыхание  оренбуржцев,  давяще-явственно  чувствовал,  будто
нечто невообразимо тяжелое, из  металла,  неумолимо  нагоняет  его,  вот-вот
подомнет и расплющит. Самоосуждающе изгоняя из себя это  мозжение,  сосавшее
каждый нерв, он услышал:
      - Стойте! - слово было  произнесено  за  ним  в  такой  близости,  что
затылок ощутил колебание воздуха.
      Особоуполномоченный обошел инженера и встал на его  пути  к  лестнице.
Идти дальше, приближаясь к караулу в полуподвале, он находил  нежелательным.
Человек застыл, сжав губы, и  его  безмолвие  было  для  Семена  Кирилловича
чем-то сжато-испепеляющим, отчего сердцебиение выпило все силы.
      - Подойдем к посту, и вы распорядитесь, чтобы нам  передали  запас,  -
произнес с безраздельной нутряной злобой вожак оренбуржцев.
      Отуманенный  возмущением,  Лабинцов  инстинктивно  поспешил  опередить
миг, когда страх достигнет убеждающей полноты, и прошептал громко, как мог:
      - Какое свинство!..
      - Играетесь... хорошо! -  оренбуржец  бросил  руку  на  кобуру,  точно
замыкая этим движением истину в ее стальной категоричности.
      Прозрачная  ясность  секунд  отбивалась  в  голове  инженера   бе