шеным
пульсом.  От  ступней  поднимался,  сделав  ноги   вялыми,   тянущий   книзу
смертельный груз. Тонкое острие стыда, стыда за желание кричать: "Да,  да-а!
Все сделаю!" - прошло сквозь закрутевшее страдание, и Лабинцов,  содрогаясь,
выхватил  из  кармана  маленький  плоский  пистолет,  быстро  снял   его   с
предохранителя.
      Гологлазый, вынимавший кольт, моментально толкнул  его  назад,  как-то
странно смачно прохрипев:
      - Не беситесь...
      Его спутники вспомнили о своих кобурах, и инженер в  высшей  жизненной
точке, о которой будет помниться почти как о прорыве в безумие, прокричал:
      - Кто двинется - стреляю в вашего! -  рука  резко  и  прямо  протянула
пистолет к переносице оренбуржца - его глаза без ресниц скошенно  свелись  к
дулу.
      Семен Кириллович  в  остром  томлении,  в  котором  его  тело  как  бы
беспомощно исчезло, осознал, что не выстрелит - чего бы ни  было,  -  и  изо
всей силы выкрикнул несколько раз:
      - Товарищи - нападение!
      В коридор стали выходить один за другим депутаты совета,  что  до  сей
минуты, дружно занятые, оставались в комнате. Предрика,  словно  видя  нечто
ребячливое, сказал с выражением простоты и несерьезности:
      - Что тут такое?
      Инженер опустил пистолет, продолжая крепко сжимать его:
      - Меня хотели... угрожали... убить.
      Предрика сухо заметил:
      - Оружие у вас только в руках.
      Снизу  взбежал  по  лестнице  караул,  и  Лабинцов,  которого  трепало
ощущение  тошнотворной  зыбкости,  обратился   к   рабочим   в   автоматизме
сдающегося усилия:
      - Угрожали - чтобы я распорядился передать им запас...
      Рука его, будто не  вынося  больше  того,  что  она  держит  пистолет,
как-то крадучись вернула его в карман, и через мгновение в руке  гологлазого
был  кольт.  Предрика  судорожно  отшатнулся,  прижал  спину   к   стене   и
стремительно скользнул по ней вбок, к двери в комнату. Семен  Кириллович  же
не  чувствовал  ничего,  кроме   грома   в   сердце,   и   в   безучастности
перенапряжения будто перестал присутствовать здесь.
      Мягко  треснула  сталь  -   рабочий,   передернув   затвор   винтовки,
прицелился в голову оренбуржцу.
      - В сторону! В сторону! - кричал караульный инженеру.
      Пространство сперло  ожиданием,  что  сгустилось  в  осязаемую  душную
силу. Оно вылилось в медленные и легкие шаги гологлазого  -  прочь  от  дула
винтовки,  в  другой  конец  коридора,  откуда  сходили  в  холл.   Спутники
последовали за вожаком, теснясь к нему и, казалось,  удерживаясь,  чтобы  не
обогнать.
      Надо было понимать, что сейчас они  вернутся  -  вместе  с  теми,  кто
оставался  внизу,  -  и  рабочий,  давеча  целившийся   в   уполномоченного,
отрывисто сказал:
      - Черным ходом послать кого... за подмогой!
      Предрика высматривал из  комнаты  с  таким  видом,  что  в  любой  миг
отскочит  внутрь  и  захлопнет  дверь.  Остальные,  обратив  себя  в   слух,
сосредоточились в  неком  тщательном  онемении,  будто  оно,  а  не  решение
действовать, было теперь единственно  важным.  Наконец  один  из  активистов
пробежал сторожко, на носках, к лестнице в холл и возвратился с возгласом:
      - Уехали!
      Это означало,  что  особоуполномоченный  ухватчиво  оценил  положение.
Одолеть  со  всеми  своими  людьми  караульных  он  смог   бы   -   но   при
кровопролитии. Перетаскать золото в сани, может, и удалось бы. Но как  затем
удалиться из  густонаселенного  Баймака?  У  кого-то  из  жителей  наверняка
имелись револьверы и уж, конечно, - охотничьи ружья.
            От  накатившего   облегчения   у   Лабинцова   заломило   виски.
Отрывочные фразы караульных зазвучали освежающим волнением:
      - Не посмели силой!
      - Такого указу Оренбург бы не дал!
      - А полезли б в наглянку - мы бы влепили!
      Было ясно, что это только начало предолгих всепоглощающих обсуждений.
      Предрика, уже уверенно-деловой, объявил тоном победителя:
      - Наша позиция коммунистов - учет местных нужд!
      Он подошел к инженеру, улыбкой разливая пересахаренное дружелюбие:
      - Покажите вашу пушечку...
      Семену Кирилловичу стало как-то противно-жарко, он  протянул  пистолет
рукояткой вперед. Председатель взялся  цепко  его  осматривать,  поворачивая
так и эдак и едва не нюхая.
      - Английская вещь?
      - Бельгийская.
      С     неохотой     возвращая     пистолет,     человек      проговорил
вкрадчиво-осуждающе:
      - Оружие с собой носите...


41


      Семен Кириллович рассказывал обо  всем  этом  тестю,  а  тот,  обладая
воображением   и   опытом,   дорисовывал    эпизоды.    Устремления    зятя,
обстоятельства его деятельности стали для Байбарина волнующим открытием.  Он
увлекался разговорами с  Лабинцовым,  и  когда  у  того  выпадал  часок  для
прогулки, и дома, за вечерним чаем.
      Хорунжий с острым трепетом сочувствовал  революционному  пылу  зятя  -
хотя  непременно  опроверг   бы   любого,   кто   его   самого   назвал   бы
революционером. Для Прокла Петровича было непреложным право земледельцев  на
землю, на ее урожай, он  всегда  без  колебаний  ответил  бы,  что  признает
частную   собственность.   И,   однако,    присвоение    рабочими    золота,
принадлежащего заводчикам, нашло в его сердце горячее одобрение.  Он  ни  за
что не захотел бы "понять", что этим золотом должна распоряжаться  компания,
тогда как работавший на нее поселок остался без продовольствия и топлива.
      Особенно же задушевный отклик вызвало у Прокла Петровича  неподчинение
губернскому центру. Его так и захватывало - что же было дальше? В  дождливый
вечер, когда он расположился в кабинете зятя, тот в своем рассказе дошел  до
появления на сцене новых участников:
      - В конце зимы к нам прибыло башкирское правительство.
      - Правительство?
      - Это  была  делегация  из  девяти  человек,  с   небольшой   охраной.
Руководство, как они представились, автономного Башкурдистана.
      То,  что   описывал   Лабинцов,   относилось   к   занятным   попыткам
национально-освободительных сил найти взаимопонимание с  советской  властью.
Поскольку   большевики    провозглашали    священным    право    наций    на
самоопределение, некоторые борцы за независимость склонялись  видеть  в  них
союзников.
      Совет Баймака,  примеряясь  к  унылой  и  буйной  обстановке  в  крае,
заподозрил, естественно, малоприятные для себя цели визита. Всякая  мысль  о
приехавших растворялась в нервирующей озабоченности  тем,  насколько  кипуче
настроены башкиры, которых представляет делегация, как много их -  тех,  кто
готов явиться сюда с винтовкой?
      Актив поселка не без суетливости собрался на  заседание  и  в  зудящем
чувстве опасности и любопытства следил, как они  входят  в  комнату:  семеро
офицеров-башкир царской службы, канувшей в Лету,  и  два  сельских  учителя.
Военные  были  при  саблях   на   поясной   портупее   и   наганах,   погоны
отсутствовали, а в петлицах сияли ярко-красные розетки  -  по  моде,  взятой
либеральным офицерством после Февраля семнадцатого.
      Предрика, чье лицо сейчас было - сама напряженная осмотрительность,  -
встал из-за стола и любезно произнес:
      - Товарищи делегаты, примите наше уважение! И... прошу!  -  он  сделал
плавный жест рукой, приглашая гостей расположиться в креслах у стены.
      Вопрос задал сидя:
      - Какой будет ваш... это самое... ультиматум?
      Офицер Карамышев, чье имя сохранится в истории  края,  начал  с  того,
что они приехали не с ультиматумом. Он заявил о желательности союза:
      - Мы признаем за вашими рабочими право на завод и рудники, а вы  могли
бы выделить людей для наших общих  вооруженных  сил.  Мы  формируем  красные
дружины, - слово "красные" гость произнес с подчеркнутой доверительностью.
      - Красные  дружины,  так,  так...  -  повторил   председатель   сочно,
округляя рот: изображал ласковую участливость.
      - У нас тоже советы, как и у вас, - продолжил Карамышев, - мы,  как  и
вы, против монархистов и всех, кто хочет восстановить великую  и  неделимую.
Башкурдистан находится в войне с реакционным казачеством.
      Предрика солидно кивнул:
      - Сколько у вас уже набралось народу?
      Карамышев со сдержанной  гордостью  ответил,  что  большинство  башкир
"безусловно и убежденно  стоят  за  автономный  Башкурдистан"  -  но  мешает
недостача оружия.
      Глаза  баймакского  руководителя  заблестели  и  скользнули  по  лицам
депутатов, среди которых был и Лабинцов.
      - Да завод-то у нас не оружейный, - простодушно объяснил  председатель
гостям и, словно осененный догадкой, высказал: -  Вы,  это...  чтобы  золото
вам выделить? то есть деньги на оружие?
      Заговорил гость по фамилии  Магизов,  учитель,  которого  Лабинцов  со
своего отдаленного места принял за  студента,  а  потом  мысленно  определил
этого пожилого человека как "юношески старого".
      - Деньги у нас собственные есть, - делегат взял из рук сидящего  рядом
коллеги большой, раздувшийся от  содержимого  портфель  лакированной  черной
кожи и поместил у себя на коленях.
      Слова  своей  неожиданностью  встряхнули  руководителей  Баймака.  Все
смотрели на портфель остановившимися глазами, и эта завороженность  выражала
предчувствие многообещающего делового пункта.
      Предрика привстал из-за стола:
      - Товарищи, переходите сюда! чего вам там у стенки-то...
      Гости уселись за  столом  с  депутатами  совета,  и  Магизов  похлопал
ладонью по портфелю:
      - Деньги мы сами можем предложить - на покупку оружия.
      Карамышев подтвердил и многозначительно упомянул Орск. В этом  городе,
расположенном к  югу  на  важной  железнодорожной  линии,  торговля  оружием
сделалась бойким промыслом  тамошней  власти.  Совет  солдатских  и  рабочих
депутатов скопил запасы винтовок, гранат, патронов,  которые  отбирались  на
станциях у фронтовиков, что  тянулись  с  захлебнувшейся  войны.  Губернское
руководство взимало с Орска свою долю  прибылей,  при  этом  грозно  требуя,
чтобы  оружие  не  продавалось  "подозрительным,  кто  мог  быть  от   белых
партизан".
      Карамышев  пояснил  мысль:  если  рабочие  Баймака  и  башкиры  начнут
создавать общие красные дружины, орский совет продаст для них  винтовки  без
затруднений.
      Предрика сжимал карандаш  и  расправлял  перед  собой  листки  бумаги.
Казалось, он производит в уме какой-то математический расчет.
      - В Орск мы могли бы послать наших, там и  знакомые  есть...  но  наши
должны одни ехать! - он почесал тупым концом карандаша  переносицу.  -  Если
от вас тоже поедут - ничего нам не продадут. Невозможное  дело!  -  вздохнул
он огорченно и сожалеюще.
      Башкиры  обменялись  взглядами.  Затем  Магизов   как   бы   поделился
размышлением вслух:
      - Если бы совет рабочих  подписал  с  нами  документ,  что  мы  вместе
держимся... Дали бы  нам  удостоверение,  чтобы  формировать  общие  красные
дружины...
      - И вы бы с ним поехали в Орск? -  опередил  предрика  и  закрыл  один
глаз, отчего другой сделался по-особенному  насмешливым.  -  А  мы  покамесь
должны идти в дружины без винтовок? Какие же это будут военные силы?  Только
обман на бумаге. Нам надо сперва вооружиться, а тогда и вступать.
      Переговоры  продолжились.  Эти  дела  впрямую   не   касались   Семена
Кирилловича, и без того загруженного, и он не присутствовал  на  совещаниях,
которые актив Баймака проводил отдельно от башкир. Лабинцов узнал, о  чем  в
конце концов уговорились обе стороны. Делегаты Башкурдистана  выдали  совету
двенадцать тысяч рублей на покупку ста винтовок и запаса  патронов:  рабочие
и башкиры должны были поделить оружие пополам. Посланцы  Баймака  с  дюжиной
пароконных саней отправились в Орск...
      По уговору, ко дню их возвращения делегация опять прибыла  в  поселок.
Девятерым руководителям отвели дом, где прежде жил  управляющий  заводом,  а
охрану поселили в двухстах метрах, во флигеле при заводоуправлении.


42


     Проснулся Лабинцов от дальних, но ясных и частых ударов, в  которых  он
угадал выстрелы.  В  твердо  сдавившем  смятении  зажигал  лампу:  до  конца
февральской еще долгой ночи было далеко. Поднялась Анна в своей комнате,  он
пошел к ней: сильная стрельба, которую они слушали впервые в жизни,  дергала
воображение жутковатыми  вероятностями.  Дочки  не  просыпались,  и  Анна  в
тревожной суетливости плотнее укутывала их одеялами.
      Вдруг снаружи послышался шум  бега:  утоптанный  крепкий  снег  звонко
отзывался. Глухо зазвучал  стук  в  дверь,  донеслось  движение  из  комнаты
прислуги, но Семен Кириллович поспешил к входу  сам  и,  не  отпирая  двери,
спросил:
      - Кто?
      Знакомый голос кого-то из рабочих ответил приглушенно:
      - Башкир убивают! - человек не стал ждать, когда  дверь  откроется,  и
побежал с крыльца.
      Анна стояла перед  мужем,  и  в  ней  чувствовалась  такая  внутренняя
дрожь, будто она вот-вот несмолкаемо закричит.
      - Ты куда  идешь?  -  прижмуриваясь  сказала  она  и  вдруг  расширила
зрачки: - Ты подумал о нас? ты подумал?!
      Он, теряясь, трогал ее за плечи, успокаивающе  пробормотал  было,  что
никуда не пойдет, но надел шубу  и  пошел  скорым  шагом.  По  сторонам,  за
домами, ломалась густая и спешная  пальба.  Темноту  высоко  над  Лабинцовым
визгливо прошивали словно бы тонюсенькие сверла. По  пустой  улице  катились
отголоски смутного напористого рокотанья, будто множество людей в  отдалении
преследовало кого-то. Везде лаяли собаки.
      Держась заборов, Семен Кириллович приближался  к  дому,  где  поселили
делегацию, и завидел  метавшиеся  на  подходе  к  нему  фигурки.  Решившись,
побежал по открытому пространству и узнал одного парня.
      - С кем бой?
      На парне была  черная  сплющенная  шапка,  залихватски  надвинутая  на
правое ухо. Он сжимал в руке револьвер и, отвечая, направил его дулом вниз:
      - Мы промеж двух попали! Вон с той стороны красные заходят, -  показал
он револьвером, - а оттуда прут беляки! А наши поселковые окружили башкир  -
охрану ихнюю, - чтоб они  вгорячах  не  сунулись  куда!  А  мы-то  здесь,  -
докончил он торопясь, - делегацию поведем спасать...
      Парень помчался к дому, откуда выходили, застегиваясь, люди.  Один  из
них  приметил  Лабинцова  и  словно  бы  с  какой-то  настойчивой   надеждой
поздоровался.  Инженер  знал  его  фамилию  -  Изильбаев.  Гость  запомнился
нездоровым цветом лица - сейчас он потянулся к Семену Кирилловичу и,  силясь
обратить страдальческую гримасу в усмешку,  сказал:  у  него  язва  желудка,
"вот как огонь внутри сидит".
      Собрались местные красногвардейцы с берданками. Был  тут  и  предрика.
Раздраженно-просительно обращался к делегатам:
      - Товарищи, идемте скорее в безопасное место!
      Лабинцов пошел со всеми в заулок; избы остались  позади,  слева  глухо
высилась заводская ограда, справа стоял непрерывный забор.  За  ним  темнели
мучные, пустые теперь лабазы и начинавшие разрушаться  сараи,  где  в  былую
пору держали уголь, бочки с дегтем, скобяной и прочий товар.  Изильбаев  шел
трудно, сгибался от мучивших болей;  он  оступился  с  тропинки  в  глубокий
снег, и Семен Кириллович взял его под руку.
      Карамышев и другие делегаты были впереди, перед ними по левую  сторону
оказалась заброшенная будка заводского  сторожа.  Дальше  ограда  обрезалась
углом. Из-за него выбежали люди, плохо видные в темноте, выехали конные.
      - Р-рруки в гору! - рубанул шалый, куражливый голос.
      Люди с чем-то  возились  на  снегу:  наводили  пулемет.  Делегаты,  не
подымая рук, искали взглядами предрика, а он отскочил на  правую  сторону  и
закричал резко, со скандальной нотой:
      - Башкиры, разоружайтесь, ну-уу!
      К забору же отпрянули и рабочие, наставили на гостей  берданки.  Семен
Кириллович стоял с  делегатами,  держал  под  руку  Изильбаева,  и  волнение
сбивало мысль. Было смутно, нехорошо.
      Карамышев что-то крикнул  по-башкирски  и  побежал  назад  по  заулку.
Рабочие вели за ним стволы ружей, но никто не стрелял.  Конный  поскакал  за
офицером, паля по нему с седла.  Семен  Кириллович  сморщился  от  стегавших
хлопков и красноватых вспышек, а Изильбаев вырвал  руку  и,  с  перекошенным
лицом, с ввалившимися щеками, возмущенно бросил ему какую-то фразу на  своем
языке.
      Бегущий  обернулся  и  ударил  по  верховому  из   пистолета.   Лошадь
шарахнулась, из ноздрей вылетел грудной  храп;  она  пятилась  и,  взмахивая
мордой, дергала поводом руку седока - мешала целиться.  Карамышев  ухватился
за верх забора, подпрыгнул и перекинул через  него  тело.  Конник  встал  на
стременах, распаленно крича своим:
      - Р-ррежь их из пулемета!
      Семен Кириллович в чувстве  бьющего  со  всех  сторон  набата  услышал
себя, как чужого:
      - Не стреля-а-ать!!! Люди сдаются!
      Он потянул  Изильбаева  книзу,  повалил  и  сам  лег  рядом.  Делегаты
подняли руки. К ним бросились и стали снимать кобуры, обшаривать одежду.
      Верховой, бранившийся и глядевший  туда  и  сюда,  нашел  калитку.  За
забором, недалеко от  того  места,  где  через  него  перескочил  Карамышев,
чернел дверным проемом сарай.
      - Ага-ааа!!! - закричал со сладкой яростью верховой, и  вслед  за  ним
почему-то решили: офицер не побежал дальше, а затаился в постройке.
      Подъехали еще конные, но первый замахал рукой:
      - Назад - постреляет сука!
      Пешие, низко пригибаясь, окружили строение; то, что они  делали,  было
им жгуче интересно... Сарай стоял щелястый, без половины крыши. Над ним  меж
облаков проблескивали звезды.
      Спешившийся предводитель прокричал с отдаления:
      - На сда-а-чу - выходи-ии!!
      Подождав, картинно вытянул  руку  с  револьвером  и,  целя  в  дверной
проем, выстрелил три  раза.  Сарай  стали  обвально  расстреливать  со  всех
сторон,  пули  учащенно-жадно  садили  в  дерево,  будто  кто-то  многорукий
неистово забавлялся колотушками.
      Потом предводитель подозвал одного из своих и  почему-то  шепотом,  на
ухо, отдал ему приказание. Тот вертко  пополз  к  сараю,  зашвырнул  в  него
гранату  и,  вжавшись  в  снег,  прикрыл  голову  руками.  После  взрыва  от
постройки потекли дым и пыль, темные клубы сверху медленно оседали внутрь.
      К сараю кинулись переполненные нетерпением - но  обнаружили  там  лишь
разметанный мусор и нечистоты.


x x x


     Семен Кириллович добивался у  предрика:  что  делается?  Тот,  с  видом
вконец заверченного тяготами, изнемогающе обнял инженера:
      - Это не наши!
      Лабинцов понял так, что "не наши" относится к конникам и  к  тем,  кто
был у пулемета, и означает: красные, но не местные.
      - Зачем на башкир таким враждебным  образом?  -  спросил  он,  смягчая
гнев.
      Председатель с жалобой и досадой выдохнул ему в лицо:
      - Ну как? ну как? Мы их от расправы уводим!
      Подъезжали  розвальни,  запряженные  парой  коньков,  что  заинели  от
кусачего  мороза.  В  санях  стоял,  расставив  ноги,   возчик   в   тулупе,
приземисто-прочный, как тумба, держал ременные пахучие вожжи. Подоспели  еще
розвальни  и  еще.  Предрика,   размахивая   руками,   приказывал   башкирам
"садиться". Поселковые с увлеченным видом подталкивали  их  к  саням,  потом
человек пять завалилось в задние.  Над  передней  парой  лошадок  взвился  и
разрывно щелкнул  махорчатый  кнут,  полозья  круто  вычертили  полукруг  на
снегу  -  Семена  Кирилловича,  застигнутого  разворотом,  чуть  не   сшибло
запрягом.
      Сани одни за другими уносились по заулку.  Лабинцов  спохватился,  что
нигде не стреляют, и перенял заспешившего было прочь председателя:
      - Что - белые? Отбиты?
      Тот  не  стоял  на  месте,  глядя  мимо  и  показывая,  что  его  ждет
неотложное:
      - Есть такое дело! - он побежал и смешался с уходившими поселковыми.


43


      Поутру Лабинцов ш