а затем  и  сотни
тысяч евреев из Галиции и Западного края  получили  предписание  в  24  часа
выселиться, под угрозой смертной казни, в  местности,  удаленные  от  театра
военных действий /.../ русское командование способствовало массовому  исходу
населения на восток, причем деревни сжигались так же, как и посевы,  а  скот
убивался на месте".

      Д.В.Лехович. Белые против красных. Судьба генерала Антона Деникина.  -
М.: "Воскресенье", 1992, с. 36 - 37:
      "Главное  командование  (русских  войск  в  1915  -  И.Г.)  стремилось
опустошить оставленные неприятелю земли. То, что проделал с  Россией  Сталин
при отступлении во время второй мировой войны, не было внове  /.../  Военное
начальство (в 1915-м - И.Г.) насильно гнало от наступающего  врага  миллионы
людей внутрь России, с запада на восток /.../ большинство  людей  выселялось
по приказу военных властей. На глазах у  них  поджигали  жилища,  оставшиеся
запасы и имущество. Среди  этих  беженцев  -  поляков,  русских,  белорусов,
украинцев - было много  евреев.  Их  доля  оказалась  чрезвычайно  печальной
/.../  патриотическое  рвение  с  примесью  юдофобства  дошло  до   абсурда:
началось выселение в глубь России не  только  своих,  но  также  австрийских
евреев из Галиции. Тысячи этих несчастных, попав в чужую  страну,  двигались
на восток с толпой беженцев, встречая на своем  пути  недоброжелательство  и
злобу местного населения".

      (21) Igor  Pleve.  Einwanderung  in  das  Wolgagebiet:  1764  -  1767.
Goettingen: Goettinger Arbeitskreis, 1999, S. 45:
      "В Манифесте говорилось о том,  что  государство  берет  на  себя  все
издержки от  русской  границы  до  места  поселения  /.../  Практически  все
колонисты доставлялись из мест сборов в Бюдингене, Рослау  и  др.  до  порта
отправки Любека за государственный счет. Затраты  на  транспортировку  одной
семьи составляли 15 - 20 рублей.  /.../  В  Ораниенбауме,  помимо  "кормовых
денег", колонисты получали ссуду на различные мелкие  надобности  в  размере
12 - 18 руб. на семью.
      "...при приеме в колонисты  русское  правительство  нередко  брало  на
себя выплату имевшихся за ними  долгов  на  родине.  Так,  русский  комиссар
Ребиндер погасил долги  Фридриха  Шварца,  Франца  Губера,  Георга  Петерса,
Михаэля Цильке и др." (32).
      "Все заботы по обеспечению  первых  колонистов  всем  необходимым  для
обустройства на новом месте были возложены  на  представителя  Канцелярии  в
Саратове Ивана Райса.
      В начале марта 1764 г. Райс отправил в Москву на  закупку  необходимых
для колонистов семян сержанта Минаева и  колониста  Будберга.  Кроме  этого,
закупались различные сельскохозяйственные орудия. Поселенцам колонии  Антон,
где имелись благоприятные условия для разведения садов,  выдавались  саженцы
садовых деревьев". (46).

      Напрашивается сопоставление: а кто пекся о русских  землепроходцах,  в
их пути на восток преодолевших великое таежное пространство? Кто помогал  им
строить корабли, на которых они доплыли до Аляски? Не в  память  ли  о  том,
как они ее осваивали, сохранилось православие? Коренные жители переняли  его
от русских и на земле, проданной царем, остаются православными доныне.

      (22) Доводится слышать, что Екатерина, возможно, родила  Павла  не  от
мужа Карла Петера Ульриха, а от любовника (называют то ту, то  иную  знатную
русскую фамилию). Назначение подобных  разговоров  -  потрафить  задеваемому
самолюбию: начиная-де с Павла, русские цари не  были  "такими  уж  немцами".
Если это и принять на  веру,  у  династии  никак  не  прибавляется  прав  на
фамилию Романовы. А во-вторых, если в Павле говорил голос русской крови,  то
не  слишком  ли  своеобразно?  Цесаревич,  как  и  Карл  Петер  Ульрих,  рос
преисполненным пронемецких симпатий. Особенно это "касалось Пруссии,  короля
которой  Фридриха  II  цесаревич   безгранично   почитал"   (В.И.Федорченко.
Императорский Дом. Выдающиеся сановники: Энциклопедия биографий.  Т.  2,  с.
195 - 196).
      Павел устроил себе в Гатчине особый мирок, где царил немецкий  язык  и
окружение, интимно-льстиво намекая на  сердечную  привязанность  наследника,
вместо  "Гатчина"  произносило  звучащее  отдаленно-похоже:  "Hat   Schoene"
("имеет красивую" - нем.).
      "Гатчинская армия" цесаревича - несколько батальонов, отданных  в  его
распоряжение, - выглядела  и  обучалась  так,  словно  была  прусской.  Став
императором, Павел переодел российские войска в мундиры прусского образца  и
ввел прусскую систему как  образец  обучения  и  тактики.  Недовольный  этим
Суворов попал в опалу.
      Явно  предпочитая  запугивание  угождению,  Павел  приказывал  сечь  и
дворян и русское духовенство. Он запретил частные  типографии  и  ввоз  книг
из-за  границы  (дабы  оттуда  не  просачивалось,  что  "Романовы"   -   это
Гольштейн-Готторпы?). Павел  ликвидировал  городские  думы,  закрыл  приказы
общественного призрения и управы благочиния  (прообраз  органов  социального
обеспечения). Издав указ о трехдневной барщине, то есть запретив  принуждать
крестьян к  работе  на  барском  поле  в  воскресные  дни,  Павел  в  целом,
указывает Ключевский, "не только не ослабил крепостного права,  но  и  много
содействовал его расширению".

      (23) А.И.Уткин. Первая мировая война., с. 12, 14.

      (24)  Либретто  оперы  Глинки  "Жизнь  за  царя"  (впоследствии  "Иван
Сусанин") написал Г.Розен, марш "Прощание  славянки"  написал  Тотлебен  (не
тот, который  отличился  в  обороне  Севастополя,  был  главнокомандующим  в
русско-турецкую войну 1877-78 гг., а позднее -  генерал-губернатором  Южного
края).
      Примечательна и история создания  исполненной  героики  песни  "Гибель
"Варяга". Напомним о воспетом событии.  В  начале  русско-японской  войны  9
февраля 1904 произошел неравный бой крейсера "Варяг" с японскими  кораблями.
В то время симпатии  Германии  были  на  стороне  России,  а  не  Японии,  и
германский поэт Рудольф Грейнц (1866 - 1942) написал стихотворение  "Варяг",
опубликованное 25 февраля 1904 в  журнале  "Jugend".  Вскоре  его  напечатал
российский "Новый журнал иностранной литературы, искусства и  науки"  (номер
4  за  1904),  поместив  вместе  с  немецким  оригиналом   русский   перевод
Е.Студенской. (Издаваемые ныне  в  России  песенники  лгут,  осведомляя:  не
"перевод Студенской", а якобы - "слова Студенской"). Что до  автора  музыки,
то он остался неизвестным.

      (25) Если написанное о Февральской  революции,  об  отречении  Николая
Второго  уподобить  огромному  стогу,  то  иголка,  до  сих  пор  в  нем  не
отысканная, наведет на мысль о шиле в мешке.
     Почему монарх, столь упрямо отстаивавший самодержавие, вдруг,  казалось
бы,  безвольно  отдал  империю  -  "будто  эскадрон  сдал"?  В  1905  размах
вскипевших страстей был пошире. Восстания  на  нескольких  боевых  кораблях,
солдатские бунты, возникновение советов рабочих  и  солдатских  депутатов  и
провозглашение  вдоль  Сибирской  железной  дороги   Читинской,   Иркутской,
Красноярской  "республик",  поджоги  помещичьих  усадеб  по   всей   стране,
всероссийская стачка, забастовки, когда перестали ходить поезда  и  министры
добирались к монарху в Царское Село морем, баррикады в Москве... В то  время
Николай  отнюдь  не  противился  энергичным  мерам,  не   запрещал   войскам
открывать огонь.
     А что же в Феврале?  Сложившаяся  ситуация  существенно  отличалась  от
предыдущей.  Отличалась  тем,  что   стало   совершенно   очевидно   и   для
иностранцев. Английский посол  Джордж  Бьюкенен  в  канун  революции  сказал
Николаю напрямую: между императором и русским народом выросла стена...
     В 1905 не было войны с Германией - и Мин, Риман, Меллер-Закомельский  и
Ренненкампф могли действовать так,  как  действовали  их  предшественники  в
Санкт-Петербурге 14 декабря 1825. Тогда генерал Карл Толь предложил  Николаю
Первому   очистить   Петровскую   (Сенатскую)    площадь    от    мятежников
артиллерийским огнем, царский адъютант Адлерберг передал Толю  дозволение  -
и картечь споро разрешила вопрос.  Точно  так  же  шрапнель  и  пули  спасли
голштинскую династию в 1905-м.
     Но в  Феврале  Семнадцатого  достигли  накала  волнения,  вызванные  не
только потерями в войне, но  и  ролью,  положением,  привилегиями  немцев  в
России - то есть тем, что Амфитеатров назвал  "германским  владычеством".  В
этих условиях Государственная Дума, желавшая отобрать власть  у  императора,
имела козырного туза. Непосредственным  обстоятельством,  которое  заставило
Николая отречься, стала  угроза  разоблачения.  Государственная  Дума  могла
бросить в разъяренные массы: "Вы возмущены тем, что царица  -  немка  и  при
дворе процветает прогерманская камарилья. Но вы не  знаете,  что  и  царь  -
вовсе не Романов, а фон Гольштейн-Готторп! Его предок занял престол  вопреки
воле Петра  Великого,  перед  которым  родители  Карла  Петера  Ульриха  под
присягой  -  за  себя  и  своих  потомков  -  отказались  от  притязаний  на
Российскую корону!"
     Николаю нетрудно было представить, что произойдет. Он знал, как  уже  и
без  того  настроены  люди,  ему  докладывали:   "В   семьях,   мало-мальски
затронутых политикой, открыто и свободно раздаются речи опасного  характера,
затрагивающие даже Священную Особу  Государя  Императора".  Его  уведомляли,
что в столице  по  ночам  появляются  надписи  на  стенах:  "Долой  династию
Романовых!" Министр внутренних дел Протопопов докладывал ему о  недовольстве
венценосцем в армии, о том, что  "оппозиционно  настроены  высший  командный
состав и низший".
     То, что царь и царица чувствовали над собой дамоклов  меч,  следует  из
фактов. В целях конспирации чета пользовалась в переписке только  английским
языком и стала зашифровывать фамилии: Протопопов фигурировал как  "Калинин",
Керенский - как "Кедринский".
     Когда Николай выехал в Ставку и  туда  начали  поступать  телеграммы  о
беспорядках в столице, ему 26 февраля, во  время  воскресного  богослужения,
стало плохо (это при его  всем  известном  крепком  здоровье).  Он  записал:
"Сегодня утром, во время службы, я почувствовал мучительную  боль  в  груди,
продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, и  лоб  мой  покрылся  каплями
пота".
     В Петрограде 25 февраля, во время митинга на Трубочном заводе,  поручик
Госсе  застрелил  агитатора,  угрожавшего  ему   кулаком.   Поначалу   толпы
рассеивались - чтобы вскоре  собраться  вновь.  Появились  красные  флаги  и
плакаты: "Долой самодержавие"! Председатель  Государственной  Думы  Родзянко
телеграфировал  царю  и  всем  командующим  фронтами:  "В  столице  анархия.
Правительство парализовано. Транспорт  продовольствия  и  топлива  пришел  в
полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах  происходит
беспорядочная стрельба.  Части  войск  стреляют  друг  в  друга.  Необходимо
немедленно поручить лицу, пользующемуся  доверием  страны,  составить  новое
правительство. Медлить  нельзя.  Всякое  промедление  смерти  подобно.  Молю
Бога, чтобы в этот час ответственность  не  пала  на  венценосца"  (выделено
мной - И.Г.).
     Николай не может не ощутить, как уверенно, с сознанием, что  за  козырь
у них в руках, его берут за горло. В  неменьшей  тревоге  и  царская  свита:
министр  Императорского  Двора  Фредерикс,  герцог   Лейхтенбергский,   граф
Граббе,  Дрентельн,  Штакельберг,  Цабель...  (Позже  станет  известно,  что
особняк  Фредерикса  в  Петрограде  оказался  первым  сожженным   толпой   в
начальный день революции). 27 февраля на завтраке  у  императора  было  мало
приглашенных,   Николай,   обычно   любезный,   больше   молчал.   Комендант
императорского поезда полковник Герарди, беспокоившийся за семью  в  Царском
Селе, попросил отпуск на несколько дней.
     Обстановка  меж  тем  накаляется,  Дума  усиливает  давление  на  царя.
Получена  телеграмма  от  Родзянко:  "Положение  ухудшается.  Надо   принять
немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал  последний  час,  когда
решается  судьба  родины  и  династии".   Николаю,   таким   образом,   дают
поразмыслить над словами  "завтра  будет  уже  поздно".  Императрица,  дети,
больные корью, - в Царском Селе:  не  скрыться,  не  убежать!  Зная,  как  в
Москве  едва  не  разорвали  сестру  жены  Елизавету,  Николай  видит,   что
разыграется в Царском... Уже не толпа, швыряющая булыжники, а  масса  солдат
с винтовками рванется во дворец: лишь только упадет последняя капля,  грянет
правда о том, что царь - фон Гольштейн-Готторп.
     За обедом монарх и окружение несколько приободряются:  им  так  хочется
верить в проблеснувшую надежду. Генерал Иванов, слывший "поклонником  мягких
действий", рассказал, как ему  удалось  успокоить  волнения  в  Харбине  при
помощи двух полков без единого выстрела. После обеда  царь  сказал  Иванову,
что посылает его с фронтовыми полками в столицу, назначив  главнокомандующим
Петроградским округом. Иванов доложил, что он уже год  стоит  в  стороне  от
армии, но полагает, что  далеко  не  все  части  останутся  верны  в  случае
народного  волнения,  а  потому  лучше  не  вводить  войска  в  город,  пока
положение не выяснится,  -  чтобы  избежать  междуусобицы  и  кровопролития.
Николай ответил: "Да, конечно".
     Все, на что он счел возможным решиться:  послать  против  восставших  -
причем с условием "избежать  междуусобицы  и  кровопролития"  -  генерала  с
русской из русских фамилией Иванов.
     Самым надежным подразделением, выделенным  Иванову,  считался  батальон
Георгиевских кавалеров. Однако назначенный командовать им генерал  Пожарский
тотчас объявил офицерскому  составу:  в  Петрограде  он  не  отдаст  приказа
стрелять в народ, даже если этого потребует генерал-адъютант  Иванов.  (Чего
же можно было бы ожидать от Пожарского  -  узнай  он  еще  и  всю  правду  о
династии?)
     В столице тоже имели место попытки опереться на надежные  войска.  Брат
царя  Михаил  Александрович  и  участники  экстренного  совещания   наметили
привести  часть  пехоты  и   матросов,   которые   еще   их   слушались,   в
Петропавловскую крепость и занять там оборону.  Однако  помощник  коменданта
крепости барон  Сталь,  вызванный  к  телефону,  сообщил,  что  на  Троицкой
площади стоят  броневые  автомобили  восставших  и  орудия,  а  на  Троицком
мосту - баррикады.
     Обер-гофмаршал Высочайшего  Двора  граф  Бенкендорф  телеграфировал  из
столицы в Ставку, что гвардейский Литовский полк убил  своего  командира,  а
преображенцы убили командира батальона. Бенкендорф спрашивал, не  желает  ли
его величество, чтобы императрица с детьми выехала  ему  навстречу.  Николай
велел передать, чтобы ни в коем случае не выезжали, что  он  сам  приедет  в
Царское Село. Императорский поезд отправился из  Могилева  ранним  утром  28
февраля, на станциях следования к нему выходили  урядники  и  губернаторы  и
угощали "жареными" слухами из Петрограда:  убиты  градоначальник  Балк,  его
помощник Вендорф, уполномоченный по хлебообеспечению столицы Вейс...
     Положение в Петрограде  и  в  самом  деле  стало  таково,  что  военный
министр Беляев и его секретарь Шильдер принялись жечь  секретные  документы.
Новым органом власти провозгласил  себя  Временный  комитет  Государственной
Думы. Толпы громили аптеки и магазины, чьи владельцы удостоились чести  быть
поставщиками двора. Теперь  с  их  заведений  сбивали  деревянных  двуглавых
орлов, императорские монограммы, топтали их и сжигали. В Кронштадте  матросы
убили адмирала Вирена и десятки  (по  некоторым  публикациям  -  более  ста)
офицеров, чьи трупы сложили штабелем.
     Тем временем в царском поезде стало известно  о  распоряжении  по  всем
железным дорогам: эшелон с монархом задержать.  На  станции  Бологое  свита,
следовавшая впереди, получила известие,  что  Любань  занята  революционными
войсками, которые могут не пропустить дальше. В  Малой  Вишере  к  свитскому
поезду вышел офицер железнодорожного полка, сказавший,  что  в  Любани  ждут
две роты с орудиями и пулеметами.  (Позднее  выяснится:  это  было  не  так.
Местная запасная часть разграбила  на  станции  буфет,  вот  и  все).  Когда
прибыл императорский поезд и Николай услышал "новость",  он  без  разговоров
приказал повернуть назад.  Не  понятно  ли,  что  его  страшила  вероятность
стычки революционных солдат с охраной? Лишь только прольется кровь,  думские
деятели решат: он перешел к наступательным действиям.  И  тысячами  листовок
извергнется: "Доколе немцы будут безнаказанно лить русскую кровушку?!"
     На станции Дно поезд остановился. Приближенные Николая,  делавшие  свои
выводы из обстановки, с облегчением встретили решение ехать в Псков  и  были
за то, чтобы пойти на  уступки  Временному  комитету,  сторговаться  с  ним.
Монарх  и  не  думает  спорить,  протестовать.  От  его  имени   из   Пскова
телеграфируют  Иванову:  "Надеюсь,  прибыли  благополучно.  Прошу  до  моего
приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать. 2 марта 0 ч. 20 м.".
     Генерал Иванов прибыл в Царское Село вечером 1 марта. Полковник  Гротен
доложил, что гвардейская рота перестала подчиняться и ушла  в  Петроград.  К
Иванову поступили и другие сведения, из которых следовало, что  выход  не  в
вооруженной борьбе,  а  в  соглашении  с  Временным  комитетом.  Прибежавший
начальник  станции  принес  весть,  что  приближаются   восставшие   тяжелый
дивизион  и  батальон  первого  гвардейского  запасного  полка...   Генерал,
предполагая,  что,  "если  пойдет  толпа,  тысячи   уложишь",   распорядился
уходить. Покинув  с  батальоном  Георгиевских  кавалеров  Царское  Село,  он
выехал в Вырицу. Позже решил проехать по соединительной ветке через  станцию
Владимирскую, что между Гатчиной и Царским Селом,  на  Варшавскую  дорогу  и
посмотреть выделенный в его распоряжение Тарутинский  полк,  но  на  станции
Сусанино (в других публикациях: Семрино) железнодорожники загнали  эшелон  в
тупик. (По некоторым источникам, они  повалили  на  пути  товарные  вагоны).
Генерал составил шифрованную телеграмму на имя начальника  штаба  Верховного
Главнокомандующего: "До сих пор не имею никаких сведений о движении  частей,
назначенных в мое  распоряжение.  Имею  негласные  сведения  о  приостановке
движения моего поезда. Прошу принятия экстренных мер..."
     Иванов послал  подполковника  генерального  штаба  Тилли  с  текстом  в
Царское Село, чтобы тот по прямому  проводу  передал  телеграмму  в  Ставку.
Вскоре Тилли доложил по телефону, что задержан, а затем  Иванова  известили,
что выделенные ему  войска  с  соизволения  государя  возвращаются  в  места
дислокации.
     Еще до "соизволения" генерал  Рузский  своей  властью  (С.С.Ольденбург;
выделено  им)  распорядился  не   только   прекратить   отправку   войск   в
подкрепление генералу Иванову, но и вернуть обратно  в  Двинский  район  уже
отправленные с Северного фронта эшелоны. Главнокомандующий Северным  фронтом
Николай Владимирович Рузский, в чью ставку в  Псков  прибыл  царь,  оказался
хозяином  положения.  (Императрица,  узнав,  что  царский  поезд  в  Пскове,
записала 2 марта: государь  в  западне).  Встречая  на  станции  приехавших,
Рузский до разговора с Николаем объявил его  свите:  придется  сдаваться  на
милость победителя. Под  "победителем"  он  подразумевал  Временный  комитет
Государственной Думы, но только ли его?..
     Николай Владимирович не отличался знатностью происхождения,  и  ему  не
могли  быть  чужды  слова  Ермолова,  обращенные   к   Александру   Первому:
"Произведите меня в немцы!" В продолжение своей карьеры Рузский  насмотрелся
на удачливость "фаворизированного племени" в  России.  Человек  он  был,  по
воспоминаниям  Брусилова,   "очень   самолюбивый,   ловкий   и   старавшийся
выставлять свои деяния  в  возможно  лучшем  свете,  иногда  в  ущерб  своим
соседям,  пользуясь  их  успехами,  которые  ему  предвзято  приписывались".