глянув на нее.
     Грейс повторила, слегка  покраснев  от  неловкости;  мгновенно  осознав
несуразность  своего  положения,  Джайлс  вскочил  и,   сказав:   "Да,   да,
разумеется", - скороговоркой попрощался и выбежал вон.
     Но странное дело, вопреки всему, ему удалось отвоевать свои  позиции  в
доме Мелбери. Время работало на него, и мистер Мелбери с тоской замечал, что
Грейс постепенно  осваивается  с  простым  укладом  домашней  жизни,  -  так
поначалу нам кажутся  чуждыми  и  непривычными  лица  близких  после  долгой
разлуки, но встречи учащаются, и мы снова видим перед собой  милые  знакомые
черты.
     В общем, мистер Мелбери роптал на судьбу  за  то,  что  ему  приходится
жертвовать дочерью, выпестованной с таким трудом. В дальнем уголке его  души
таилась надежда, что, прежде чем чаша весов окончательно склонится в  пользу
Уинтерборна, вмешается случай и выручит его так,  что  и  совесть  останется
чиста, и Грейс убережется от грубой и низкой жизни.
     Его точила мысль, что миссис Чармонд утратила интерес к  Грейс  так  же
внезапно, как и проявила, и эта мысль поддерживала в  нем  уверенность,  что
всему виной  Уинтерборн  со  своей  вечеринкой,  вынудившей  Грейс  проявить
снисходительность к Джайлсу и его окружению.
     Однако события не спешили. Но вот, подобно  тому,  как  бондарь  легким
постукиванием  то  справа,  то  слева  подгоняет  обруч  к  нужному   месту,
несколькими незначительными обстоятельствами твердо определились все  изгибы
жизненного пути Грейс Мелбери.

ГЛАВА XII

     Стоял  ясный  осенний  день.  Мисс  Мелбери  отправилась  на   утреннюю
прогулку; как всегда, заботливый отец вызвался ей в попутчики. От  дуновений
свежего утреннего ветерка, пробиравшегося  сквозь  сеть  обнаженных  ветвей,
ерошились, задевая друг друга, мелкие листочки плюща,  обвивавшего  деревья.
Грейс с упоением  вдыхала  родной  воздух.  Дойдя  до  опушки  леса,  клином
выходившего на пустое осеннее поле, они остановились, оглядывая окрестности.
Вдруг из-за  деревьев  прямо  на  них  выбежала  лиса  с  поджатым  хвостом,
покорная, как домашняя кошка, и тихо скрылась в пожелтевших папоротниках.
     - Где-то рядом охота, - заметил Мелбери, проводив зверя взглядом.
     Действительно, вскоре в отдалении показалась стая гончих,  беспорядочно
рыскавших  вправо  и  влево,  видимо,  потеряв  след.  За  ними  возникли  и
разгоряченные  всадники.   В   замешательстве   они   оглядывались   кругом,
недоумевая, куда могла  подеваться  их  жертва.  Через  минуту  к  пешеходам
подскакал,  задыхаясь  от  возбуждения,  фермер  и,  окликнув  Грейс,   чуть
опередившую отца, спросил, не пробегала ли мимо них лисица.
     - Пробегала, - ответила Грейс. - Совсем недавно. Она ушла туда. - И она
показала рукой.
     - И ты не кликнула собак?
     - Нет.
     - Так какого же черта... не могла сама, надоумила бы старого хрыча! - И
фермер пустил лошадь галопом.
     Грейс растерялась; взглянув на отца, она увидела, что тот побагровел от
гнева.
     - Как он посмел... - выговорил он  наконец,  не  в  силах  скрыть,  что
уязвлен до глубины души  таким  обращением  с  дочерью.  -  Распустил  язык,
невежа. Разве так разговаривают с  дамой?  Увалень  деревенский,  думает,  с
образованной, воспитанной девушкой можно говорить, как со скотницей.  Шведам
да татарам шутки такие шутить позволительно. А я чуть не сотню фунтов в  год
на тебя тратил, чтоб ты училась, чтоб выше их всех залетела, всем  показала,
какая у меня дочь. Дело простое, ясно, почему так вышло. Потому, что  я  шел
рядом. Будь это не я, а какой-нибудь помещик в черном сюртуке или  пастор  -
этот грубиян по-другому бы заговорил.
     - Зачем ты так, папа. Не наговаривай на себя понапрасну.
     - Не спорь, так оно и есть, как  я  говорю.  Каков  мужчина,  такова  и
женщина,  по  нему  судят,  а  не  по  ней.  Если  женщину  видят  рядом   с
джентльменом, ее всегда примут за леди, а если она водится  с  деревенщиной,
всякий подумает, что и сама она немногого стоит. Ну нет, я не позволю, чтобы
с тобой так обходились, уберегу хоть не тебя, так  твоих  детей.  Ты  будешь
выходить на прогулку с видным мужем - не мне чета, да поможет тебе господь!
     - Поверь мне, отец, - с волнением возразила Грейс, - меня это ничуть не
задело. Мне не нужно другого уважения, чем то, что мне оказывают.
     "Иметь дочь тревожно и хлопотливо",  -  сказал,  кажется,  Менандр  или
кто-то еще из греков. К Мелбери это относилось в полной мере, ибо он  обожал
свою дочь. Что до Грейс, то ею все больше овладевало беспокойство;  если  ее
не влекла мысль смиренно посвятить  свои  дни  Джайлсу,  то  еще  меньше  ей
хотелось служить предметом честолюбивых устремлений отца.
     - Ты не откажешься от должного уважения, коли будешь  знать,  что  этим
угодишь отцу, - настаивал Мелбери.
     Грейс не сопротивлялась. Против ее воли доводы отца запали ей в душу.
     Уже подходя к дому, он сказал:
     - Слушай, Грейс, я тебе обещаю, чего бы мне это ни стоило, что я  жизни
не пожалею, а выдам  тебя  за  джентльмена.  Сегодня  я  видел,  какая  цена
женщине, если рядом с ней нет достойного человека.
     Он тяжело дышал, ветерок подхватывал его дыхание и уносил прочь,  точно
укоряя за несправедливые суждения. Грейс прямо взглянула на отца.
     - А как же мистер Уинтерборн? Дело  не  во  мне,  то  есть  не  в  моих
чувствах, но ведь ты дал ему слово...
     Лесоторговец нахмурился.
     - Не знаю, не знаю... Об этом рано еще говорить. Поживем - увидим.
     В тот же вечер отец позвал Грейс к себе в кабинет. Это  было  небольшое
уютное помещение  рядом  с  гостиной,  некогда  служившее  пекарней,  о  чем
говорила печная кладка в стене. Мелбери  приспособил  его  для  своих  нужд,
устроив в печи сейф, где хранил деловые бумаги.  Сейчас  дверца  сейфа  была
распахнута, и из замочной скважины торчал ключ.
     - Садись, Грейс, побудь со мной, - сказал ей отец, указывая на стул.  -
Я хочу тебе кое-что показать, это тебя позабавит. - И он выложил  перед  ней
кипу бумаг.
     - А что это такое? - спросила Грейс.
     - Разное - акции, купчие. - Он разворачивал их одну за другой. - Каждая
стоит больших денег. Вот это, скажем, дорожные акции. Поверишь ли, что такой
клочок бумаги стоит двести фунтов?
     - Мне бы в голову не пришло.
     - А это так и есть. Вот это трехпроцентные бумаги на  разные  суммы,  а
здесь, смотри, акции порта Бриди. У меня там большие дела,  там  грузят  мой
лес. Остальное разбери сама, посмотри, что понравится. Тебе интересно будет.
     - Хорошо.  Я  непременно  как-нибудь  их  посмотрю,  -  сказала  Грейс,
вставая.
     - Вздор говоришь, смотри сейчас. Тебе надо знать в этом  толк.  Молодая
образованная девушка, вроде тебя, должна кое-что смыслить в денежных  делах.
Ну как, не приведи бог, останешься вдовой со всеми мужними бумагами на руках
- как ты тогда разберешься с капиталом?
     - Не надо, папа. Капитал... Это слишком громкое слово.
     - Ничего не громкое. У меня, хочешь знать, немалый капитал. Вот  видишь
пергамент? Это мои дома в Шертон-Аббасе.
     - Да, но... - Она заколебалась, но, взглянув на огонь, тихо  закончила:
- ...если твой уговор с Уинтерборном останется в силе, мне придется  скромно
жить среди скромных людей.
     - Этому не бывать! - воскликнул Мелбери, и на  сей  раз  в  его  голосе
прозвучал не минутный порыв,  но  твердая  решимость.  -  Вспомни,  ты  сама
говорила, что у миссис Чармонд ты чувствовала себя как дома, когда она  тебе
показывала всякие красивые вещицы и усадила пить чай в гостиной. Что,  разве
не правда?
     - Правда, - подтвердила Грейс.
     - Значит, я верно сказал.
     - Видишь ли, так мне показалось в тот день,  сейчас  я  в  этом  меньше
уверена.
     - Не-ет, тогда ты все правильно поняла, а сейчас запуталась.  Тогда  ты
душой и телом была еще не с нами, а с  образованными  людьми,  потому  ты  и
повела себя с миссис Чармонд, как  равная  с  равной.  А  теперь  ты  к  нам
притерпелась и забываешь, где твое настоящее место. Так вот,  делай,  что  я
тебе говорю, посмотри  бумаги  и  прикинь,  какое  в  один  прекрасный  день
получишь наследство. Сама знаешь, все, что есть,  твоим  будет,  больше  мне
некому оставлять. Эх, если к  твоему  образованию  да  воспитанию  прибавить
столько бумаг, а может, еще столько же за  достойным  человеком,  вот  тогда
всякому проходимцу неповадно будет язык распускать.
     Грейс  подчинилась  и  стала  одну  за  другой  просматривать   бумаги,
стоившие, как ей сказал отец, больших денег. Целью его было пробудить в  ней
честолюбие, - утренняя перебранка в лесу оказалась последним доводом  против
его прежних благих намерений.
     Грейс всей душой восставала против того, чтобы на  ней  сосредоточились
тщеславные планы отца, - слишком тяжелым бременем ложились они на нее. Но не
сама ли она навлекла на себя эту беду, приобретя не деревенскую внешность  и
манеры? "Если бы я вернулась домой в затрапезном платье, если бы я говорила,
как они, я могла бы этого избежать", - думала она. Но еще  больше,  чем  это
двусмысленное положение, ее удручали последствия, которыми оно было чревато.
     По настоянию отца ей пришлось просмотреть и приходную книгу,  и  счета.
Среди них, заложенный где-то в конце, ей попался счет за ее одежду,  пансион
и учение.
     - Значит, я тоже обхожусь не дешево? Не дешевле, чем лошади,  телеги  и
фураж? - спросила она с виноватым видом.
     - В это незачем было заглядывать. Мне надо только,  чтобы  ты  знала  о
моих делах. А что ты стоишь недешево, так в том беды нет. И от  тебя  выгода
будет куда больше.
     - Не говори обо мне так! - взмолилась Грейс. - Я же не движимость.
     - Движимость! Все ученые слова. Да ладно,  ладно,  я  не  против,  тебе
пристало говорить по-ученому, хотя ты мне и перечишь, - добродушно  закончил
Мелбери, с гордостью оглядывая дочь.
     Наступило время ужина, как  о  том  возвестила  бабушка  Оливер,  между
прочим, сообщившая:
     - А  хозяйка-то  Хинток-хауса  нас  покидает.  Говорят,  завтра  поутру
отправляется в дальние края на всю зиму. А у меня  в  горле  так  и  хрипит;
разрази меня гром, если мне не хочется побежать за ней следом.
     Когда старуха вышла из комнаты, Мелбери с горечью сказал:
     - Выходит дело, дружбе вашей конец. Теперь нечего и  мечтать,  что  она
тебя повезет с собой, не придется тебе описывать ее путешествия.
     Грейс промолчала.
     - Что ни говори, - сердито продолжил  Мелбери,  -  а  во  всем  виноват
Уинтерборн со своей дурацкой затеей. Так вот, слушай меня - обещай,  что  не
будешь с ним видеться без моего ведома.
     - Я и так с ним не вижусь.
     - Вот и отлично. А то мне вся эта история совсем не нравится. Обижать я
его не хочу, но твое благо мне дороже, так-то. Да сама смекни,  разве  такой
девушке, как  ты,  воспитанной,  деликатной,  пристало  жить  с  неотесанным
фермером.
     Грейс вздохнула; в этом вздохе слышалось одновременно  и  сочувствие  к
Джайлсу, и покорность непостижимой воле обстоятельств.
     В это самое время  за  воротами  напротив  дома  Мелбери  Тимоти  Тенге
старший, встретив на дороге Кридла, вел с ним разговор о том же  злополучном
Уинтерборне.
     Справляясь у Кридла, не слышно  ли  чего  новенького,  пильщик  выражал
лицом попеременно то радость в предвкушении  новостей,  то  озабоченность  в
ожидании неприятностей, которыми эти новости были чреваты.
     - Бедняга Марти Саут и так одна, как  перст,  да  еще  вот-вот  лишится
отца. Ведь совсем было оправился старик, а теперь, говорят, опять худо, кожа
да кости... А  что  ты  думаешь,  сосед  Кридл,  если  старик  отправится  к
праотцам, не навредит ли это твоему хозяину Уинтерборну?
     - Что я, пророк израильский, - ответствовал  Кридл.  -  А  если  правду
сказать, так еще как навредит. Я еще вчера своим худым умишком  раскинул,  и
так прикидывал, и  эдак.  И  я  тебе  вот  что  скажу  -  все  дома  мистера
Уинтерборна висят на волоске; помрет Саут, и все дома без никакого  перейдут
к ней в ручки, в Хинток-хаус. Я ему говорил, да только все слова на ветер.

ГЛАВА XIII

     Кридл говорил правду. Жизнь - хрупкая жизнь одного человека, -  законом
назначенная отмерять срок аренды, держалась сейчас на волоске,  а  вместе  с
ней - будущее Джайлса Уинтерборна. Домишко Саутов,  его  собственный  дом  и
арендованные еще его отцом полдюжины домов, принадлежавших различным  семьям
на протяжении последней сотни лет, - все они должны были с кончиной  старика
слиться в одном обширном владении.
     И подумать только, каких-нибудь два месяца тому назад  на  отца  Марти,
человека лет пятидесяти пяти, суетливого и беспокойного,  никто  не  обращал
внимания, жизнь его была далека от злобы дня, волновавшей соседей, и обещала
продлиться еще добрую четверть века.
     Утром следующего дня Джайлс Уинтерборн бродил по своему саду, размышляя
о горьких превратностях судьбы.  Странное  чувство  не  отпускало  его:  ему
казалось, что дорожки сада, грядки с капустой, яблони, дом,  винный  подвал,
давильня, конюшни, флюгер - все бежит от него куда-то прочь, как  рисованные
картинки в волшебном фонаре. Он давно знал о болезни Джона Саута, но  как-то
ни разу всерьез не подумал, чем это грозит  ему  в  будущем.  Справляться  о
здоровье больного, когда в дело замешан корыстный интерес, казалось ему  еще
безжалостнее, чем избегать  разговора,  поэтому  он  взял  себе  за  правило
обходить домик Марти стороной.
     Джайлс все еще бродил по саду, когда кто-то его окликнул. Это оказалась
Марти, прибежавшая к нему за помощью  в  таком  отчаянии,  что  даже  забыла
прикрыть свою стриженую голову.
     - Отец совсем измучился, мистер Уинтерборн. Вы знаете, о чем я  говорю.
Его изводит это высокое дерево перед  окном.  Ему  все  мерещится,  что  оно
вот-вот рухнет и раздавит его и меня. Вы не  могли  бы  забежать  к  нам  на
минутку? Может быть, вы его успокоите, меня он совсем перестал слушать.
     Джайлс отправился за Марти и, войдя в дом, поднялся к  старику  наверх.
Джон Саут сидел в кресле у кровати, обложенный со всех сторон подушками,  и,
не отрываясь, смотрел на высокий вяз за окном.
     - А, сосед Уинтерборн, - встретил он Джайлса. - Если бы моя смерть была
в убыток мне одному, я бы не роптал, - моей жизни какая теперь цена, - да за
вас досадно. Вы еще человек молодой, у вас вся жизнь впереди. Подвел я  вас,
собрался помирать в пятьдесят пять лет, точно назло. Только я бы еще за себя
постоял, знаю, что постоял, кабы не  это  вот  дерево.  Сведет  оно  меня  в
могилу. Как ветер подует, так жду беды, все думаю, сейчас рухнет и нас  всех
в лепешку. И это в вашем-то доме! Ну, как оно меня вправду убьет  -  что  вы
тогда скажете?
     - Вы обо мне не тревожьтесь. О себе лучше  подумайте,  -  успокоил  его
Джайлс.
     Он посмотрел на вяз, с  которого  не  сводил  взгляда  старый  лесоруб.
Огромное дерево - Джайлс знал его с детства - отстояло на  две  трети  своей
высоты от жилища Саутов. В ненастную погоду под порывами ветра оно гнулось и
скрипело, как в эту минуту, и это обычное явление породило в старике ставшую
неотвязной мысль о том, что вяз каждое мгновение может  рухнуть  и  задавить
его насмерть. Не внимая никаким уговорам, он целыми днями просиживал у окна,
устремив беспокойный взгляд на дерево и вслушиваясь в  унылые  грегорианские
хоралы, которые исторгал из него ветер. Не телесный  недуг,  а  именно  этот
страх с несомненностью для окружающих подтачивал здоровье Джона Саута.
     Под ветром раскачивалась вершина старого вяза, и послушно раскачивалась
за ней голова старика.
     - Я еще мальчишкой был, подумывал, а не срубить ли мне  его  -  хорошая
выйдет жердь для бельевой веревки; и когда постарше стал, все собирался  его
срубить, да так и не собрался. Вот и стоит оно, разрослось.  Это  мой  враг,
смерть моя. Мог я тогда мальчишкой подумать,  что  этакое  деревце  вон  как
вымахает и меня в могилу сведет?
     - Да не тревожьтесь, ничего такого не случится, - наперебой утешали его
Марти с Уинтерборном, думая про себя, что дерево в самом деле сведет  его  в
могилу, хоть и не так, как ему это представляется.
     - Вот что можно сделать, - вдруг сообразил Уинтерборн. - Я  сегодня  же
обобью нижние сучья, тогда оно не будет так скрипеть под ветром.
     - Она не позволит, - прошептал Саут, - эта чужая женщина... Что  ей  до
наших забот, она не разрешит.
     - О ком вы, о миссис Чармонд? Да она, поверьте мне, знать не  знает  об
этом дереве. К тому же я не собираюсь  рубить  ее  собственность,  я  только
обобью нижние ветви. Тут не о чем беспокоиться.
     Днем Уинтерборн, как обещал, зашел к Саутам, достал из хозяйского сарая
топор, с помощью лестницы взобрался на вяз и стал рубить, или,  по  местному
выражению, "обивать", нижние ветви.  Под  ударами  топора  они  сотрясались,
потом обламывались и с треском валились вниз,  на  живую  изгородь.  Обрубив
нижний ярус, Джайлс поднялся чуть выше по перекладинам лестницы и  приступил
к следующему. Дойдя до верхней перекладины, он вскарабкался  по  сучьям  еще
выше, обрубая их за собой и оставляя внизу оголенный ствол.
     Могучие ветви вяза поддавались медленно.  День  постепенно  клонился  к
вечеру, часам к четырем опустился туман. По временам, отрываясь  от  работы,
Джайлс заглядывал в верхнее окно дома, откуда в  слабом  отсвете  камина  на
него не мигая смотрел старик, крепко зажавший ладонями ручки кресла.
     Странная  мысль,  неожиданно  посетившая  Джайлса,  заставила  его   на
мгновение прервать работу. Он самовольно распоряжался  собственностью  лица,
которому окончание срока аренды только на руку. Имеет ли он право, зная это,
продолжать работу? Но, с другой стороны, он старается не из корысти,  а  для
того, чтобы спасти жизнь другому человеку. Разве это не  служит  оправданием
его самоуправства?
     Обдумывая, как ему быть, он случайно взглянул вниз и увидел, что в  его
сторону движется неясная в тумане фигура. Грейс, догадался он. Должно  быть,
она  вышла  прогуляться  до  наступления  темноты,  воспользовавшись   часом
затишья. Приготовившись окликнуть ее, он ждал, пока она подойдет ближе.
     Грейс тоже заметила его издалека, но, помня о наказе отца, решила  дать
ему понять, что не одобряет  его  ухаживаний.  Ее  детская  привязанность  к
Джайлсу с возвращением домой не превратилась в  страстное  чувство,  которое
одно могло бы ее подвигнуть на бунт против отца. Решив,  что  Грейс  его  не
видит, Уинтерборн первый окликнул ее:
     - Мисс Мелбери!
     Грейс подняла голову. Снизу она  хорошо  видела  Джайлса,  различая  не
только выражение его глаз, но даже блестящие, отшлифованные ходьбой гвоздики
на башмаках. Однако она не отозвалась и, опустив голову, молча прошла мимо.
     Уинтерборн  нахмурился.  Недоумевая,  что  бы   могло   значить   такое
поведение, он пожал плечами и снова взялся за  топор.  Грейс,  успев  отойти
всего на несколько шагов, остановилась у калитки и, прислонившись к  ней,  с
тоской прошептала:
     - Что же мне теперь делать?
     Туман быстро сгущался, и Грейс  ничего  не  оставалось,  как  повернуть
назад  и  снова  пройти  под  злополучным  вязом.  Уинтерборн,  заметив   ее
приближение, решил не отступать.
     - Грейс, выслушайте меня! - позвал он.
     Она снова не ответила и, покачав головой, прошла  мимо,  но,  зайдя  за
изгородь, остановилась и оглянулась.
     Она никому не хотела причинять зла, но если дело  идет  к  тому,  чтобы
рвать отношения, то лучше сделать это сразу, не оттягивая,  размышляла  она.
Словно угадав, о чем она думает, Джайлс отвернулся и  стал  с  силой  рубить
сук, за ним другой, карабкаясь по стволу все выше, как  будто  желая  совсем
оторваться от земли. Забравшись достаточно высоко,  он  продолжал  работу  в
непроглядном тумане; снизу Джайлс казался темным пятном на светло-сером фоне
неба;  только  стук  топора  и  треск  обрушивавшихся  вет