дом с непритязательными современными постройками, можно  было
представить  себе  лица,  одежду,  страсти,  добрые   и   недобрые   чувства
прапрадедов и прапрабабок, которые первыми смотрели в эти прямоугольные окна
и стояли под этой сводчатой дверью. Если как  следует  вслушаться,  в  таком
доме можно услышать отзвуки чьих-то странных судеб - не то,  что  в  древнем
замке или монастыре, где давно уже смолкло самое эхо.
     Фасад, обращенный к саду, в общем  сохранил  свой  первоначальный  вид,
здесь были дверь и крыльцо. Однако главный вход в дом находился  со  стороны
четырехугольного двора, обращенного к улице; двор был некогда  рассчитан  на
то, чтобы по нему могла  проехать  и  развернуться  карета;  сейчас  же  вся
середина его была завалена фашинником, бревнами, брусьями и  тому  подобными
предметами. От улицы его отделяла грязная, поросшая мхом стена  с  воротами,
навешенными на покосившиеся столбы с круглыми белыми шарами.
     В длинной постройке по  левую  руку  изготовляли  кровельный  материал,
пилили бревна на доски,  сколачивали  кормушки  и  занимались  разного  рода
плотницкой работой. Напротив располагались сараи, в один  из  которых  ночью
Марти сложила свою работу.
     Здесь-то и  остался  Уинтерборн  после  внезапного  ее  бегства,  желая
проследить, чтобы все фургоны были нагружены  как  следует.  Уинтерборн  был
связан  с  семейством  Мелбери  многими  узами.  Их  объединяли  не   только
сентиментальные воспоминания о том, что первая  миссис  Мелбери  любила  его
отца; тетка Уинтерборна много лет тому назад вышла  замуж  за  единственного
брата лесоторговца и вместе с ним уехала  из  Англии,  -  этого  брака  было
вполне достаточно для того, чтобы поставить Уинтерборна  на  одну  ступеньку
общественной лестницы с семейством Мелбери. В таких  обособленных  деревнях,
как  Малый  Хинток,  соседи  связаны  узами  родства  не  менее  тесно,  чем
европейские династии, и во всей деревне едва ли можно было найти  два  дома,
не состоящих между собой в родстве.
     Благодаря этому обстоятельству между мистером  Мелбери  и  Уинтерборном
существовали некие дружеские  взаимоотношения,  основанные  на  своего  рода
неписаном законе, по которому оба считали  своим  долгом  идти  на  взаимные
уступки и  все  решать  по  справедливости.  У  лесоторговца  Мелбери  самой
страдной порой были  зима  и  весна.  Уинтерборн  занимался  садоводством  и
приготовлением сидра и  отправлял  свой  товар  на  рынок  в  осеннюю  пору,
поэтому, когда яблоки начинали падать, Мелбери давал ему лошадей, фургоны  и
даже работников; в свою очередь, Уинтерборн,  как  мы  уже  видели,  помогал
Мелбери в холодное время года, когда спрос на товары  лесоторговца  особенно
возрастал.
     Уинтерборн уже собирался уйти из сарая, когда к нему  прибежал  мальчик
из дома и сказал, что мистер Мелбери хочет его видеть  и  просит  подождать.
Уинтерборн направился в длинный сарай напротив, где уже трудилось  несколько
человек  -  двое  из  них  были  сезонники  из   Уайтхарт-Лейна,   неизменно
появлявшиеся в пору заготовки кровельного материала; когда работа кончалась,
они молча исчезали до следующего сезона.
     Чего-Чего, а топлива в Малом Хинтоке было в  избытке;  в  сарае  весело
полыхали щепки и стружки, и свет их еще соперничал со светом  дня.  В  полых
тенях под крышей виднелись бесцветные и безвольные  побеги  плюща,  которые,
пробравшись между черепицами, теперь тщетно искали опоры;  из-за  отсутствия
солнечного света листья на них были мелкие  и  хилые;  плющ  же,  росший  на
свету, с такой силой давил снизу вверх на застрехи, что, казалось, готов был
приподнять самое крышу.
     Кроме уже упомянутых сезонников, в сарае находились  жившие  неподалеку
столяр Джон Апджон; пильщики старый Тимоти Тенге и молодой  Тимоти  Тенге  и
фермер Баутри, промышлявший изготовлением сидра; у  огня  грел  руки  старый
Роберт Кридл, работник Уинтерборна; последних привлек  весело  разгоревшийся
огонь, и они зашли в сарай, хотя не имели в нем  решительно  никакого  дела.
Отдельного описания никто из них не  заслуживает,  разве  что  Кридл.  Чтобы
всесторонне изобразить его, пришлось бы начать с воспоминаний о  войне,  ибо
из-под холщового халата у него выглядывал ворот видавшего  виды  солдатского
мундира с чужого плеча; продолжить воспоминаниями об охоте, чтобы включить в
картину высоченные сапоги, купленные по случаю, и закончить воспоминаниями о
путешествиях и кораблекрушениях, ибо в  кармане  он  носил  складной  нож  -
подарок моряка, бывавшего в разного рода  переделках.  Жизнь  самого  Кридла
была лишена событий, и он хранил эти памятки  войны,  охоты  и  приключений,
нимало не задумываясь над тем, какие мысли они способны вызвать у стороннего
наблюдателя.
     Пока руки заняты, думы обычно далеки от предметов труда,  и  побасенки,
истории и семейные хроники, которые  мастера  своего  дела  рассказывают  за
работой, настолько богаты  подробностями,  что  пересказать  их  просто  нет
возможности.
     Увидев, что мистера Мелбери еще  нет,  Уинтерборн  вышел  на  улицу,  и
беседа, прерванная его приходом, потекла вновь, в лад  каплям  сгустившегося
тумана, которые монотонно струились с ветвей.
     В сарае обсуждался вечный  неразрешимый  вопрос  -  свойства  характера
миссис Чармонд, владелицы окрестных рощ и лесов.
     - Шурин мне говорил, а уж он-то знает, - рассказывал Кридл, -  что  она
сидит за обедом в таком платье, что считай, что голая. Когда  он  только  ее
увидел, он сказал себе: "Мерзкая  баба,  ты  ходишь  в  церковь,  стоишь  на
коленях и делаешь вид, что святей тебя и на свете нет, а  сама  обсчитываешь
арендаторов на медяки, как последний торгаш, да и хлеб господень ешь  только
что не нагишом!" Кто знает, может, она уже образумилась, а в общем,  не  все
ли равно, что там делается с тех пор, как мой шурин оттуда сбежал.
     - И она это вытворяла еще при муже?
     - Не знаю... Навряд ли, нрав у него не такой. М-да! -  От  малоприятных
мыслей Кридл склонял голову ниже и ниже, на глазах его  появились  слезы:  -
Это был крепкий орешек! "Пусть ангелы небесные сойдут  просить  за  тебя,  -
сказал он мне, - но ты все равно не останешься здесь ни днем дольше!" Да, он
мог сказать что угодно, да и кощунствовать был мастак. Ну ладно, надо снести
все эти вязанки домой и завтра с божьей помощью взяться за дело.
     В сарай вошла старуха, служанка мистера Мелбери, постоянно сновавшая по
двору между домом и сараем.  Сейчас  она  пришла  за  растопкой.  Когда  она
прислуживала в гостиной  или  спальне,  лицо  ее  изображало  униженность  и
угодливость, когда же она появлялась в сарае или вообще  на  людях,  на  нем
было выражение суровости и надменности.
     - А, бабушка Оливер! - приветствовал ее Джон Апджон. - Сердце  радуется
при виде такой шустрой, юркой старушки. Еще бы, после пятидесяти каждый  год
можно считать за два! Однако сегодня ты растопила печь поздновато  -  дым  у
тебя пошел в четверть восьмого по моему будильнику. Так-то, бабушка Оливер!
     - Ты  такой  недомерок,  Джон,  что  люди  просто  не  замечают  твоего
ехидства. При твоем росточке ни одна женщина не обратит  на  тебя  внимания,
хоть плюй на нее огнем и серой. Бери, - сказала она,  протягивая  одному  из
работников прут, на который был надет длинный кусок кровяной колбасы, -  это
тебе на завтрак; если хочешь чаю, зайди в дом.
     - Что-то мистер Мелбери сегодня запаздывает, -  сказал  молодой  Тимоти
Тенге.
     - Да. Сегодня и рассвело поздно,  -  ответила  миссис  Оливер.  -  Даже
сейчас так темно, что невозможно отличить босяка от джентльмена или Джона от
метлы. Кажется, к тому же хозяин сегодня плохо спал. Он  все  тревожится  за
дочку; я-то знаю, что почем, я сама целое ведро слез выплакала.
     Когда старуха ушла, Кридл сказал:
     - Он с ума  сойдет,  если  дочка  скоро  ему  не  напишет.  Да,  ученье
надежней, чем дома да земля. Только держать девку в  школе,  когда  она  уже
вымахала выше мамаши, это просто судьбу искушать.
     - Кажется, и дня не прошло, как она тут с куклами  возилась,  -  сказал
молодой Тимоти Тенге.
     - Я еще помню ее мать,  -  сказал  столяр.  -  Она  всегда  была  такая
тоненькая, хрупкая; пальчики нежные, холодные - дотронется, как  ветерок.  А
когда ей привили оспу, так ей хоть бы что. Это было как раз тогда,  когда  я
выходил из подмастерьев... И долго же я в них ходил.  Я  работал  у  мастера
шесть лет и триста четырнадцать дней.
     Столяр произнес число дней с таким выражением, словно  оно  было  более
важно, чем число лет.
     - Она раньше дружила с  отцом  мистера  Уинтерборна,  -  сказал  старый
Тимоти Тенге. - Мистер Мелбери ее отбил. Она была совсем дитя и,  чуть  что,
плакала в три ручья.  Мистер  Мелбери  переносил  ее  через  все  лужи,  как
куколку, чтобы она не запачкалась. Если он продержит дочку  в  пансионе  так
долго, она будет такая же нежная, как ее мать. А вот и хозяин.
     Несколькими минутами  раньше  Уинтерборн  увидел,  как  мистер  Мелбери
выходит из дому. В руке у него  было  вскрытое  письмо.  Он  шагал  прямо  к
Уинтерборну. Тревога минувшей ночи совершенно исчезла с его лица.
     - Я, Джайлс, никак не мог понять, отчего это она не едет  и  не  пишет,
пока вот не получил от нее письма: "Клифтон, среда. Дорогой  отец,  -  пишет
она, - я приеду домой завтра (это значит - сегодня), я решила, что не  стоит
извещать об этом заранее". Вот плутовка, она, видите ли,  решила!  Послушай,
Джайлс, поскольку ты уж сегодня  везешь  в  Шертон  свои  яблони,  то  давай
встретимся все там и вернемся домой втроем.
     Он обращался к Уинтерборну радостно и энергично: это был совсем не  тот
человек, которого Марти видела в темный предрассветный час. Так уж заведено,
что даже самые мрачные люди легче поддаются оживлению, нежели  унынию;  душа
все же легче, чем беды, и всегда всплывает над их океаном.
     Обычно медлительный Уинтерборн согласился  сразу  и  даже  с  некоторой
поспешностью. По-видимому, у Марти были все основания пожертвовать волосами,
коль скоро она дорожила ими для привлечения Джайлса. Что же до лесоторговца,
то он прямо вел дело к браку дочери и Уинтерборна.  В  этом  он  видел  свой
непременный долг и старался как можно лучше его исполнить.
     В сопровождении Уинтерборна Мелбери направился к сараю, и тогда-то шаги
его были услышаны работниками.
     - Ну, работнички, - сказал он, кивая им, - прохладненькое нынче утро.
     - Вот именно, сэр, - энергично ответил  Кридл;  он  все  никак  не  мог
решиться уйти и засесть за работу, а потому  испытывал  необходимость  вести
себя поразвязней. - Кто знает, может,  это  самое  прохладное  утро  за  всю
осень.
     - Я слышал, вы тут  удивлялись,  с  чего  я  так  долго  держу  дочь  в
пансионе, - заговорил мистер Мелбери,  поднимая  глаза  от  письма,  которое
перечитывал у огня; он повернулся  со  своей  обычной  резкостью.  -  Ну?  -
язвительно вопросил он. - Я же  слыхал.  Ладно,  хоть  это  вас  не  слишком
касается, я объясню вам. Когда  я  был  мальчишкой,  другой  мальчишка,  сын
священника, спросил меня при товарищах: "Кто тащил кого вокруг стен чего"? -
и я ответил, что когда жена Сэма Баррета родила, он носил ее в кресле вокруг
церкви. Мальчишки стали надо мной издеваться, и я просто  сгорел  со  стыда.
Ночью я проплакал всю подушку насквозь. Но потом я подумал:  "Смейтесь  надо
мной, отец меня ничему не выучил. Мне так и жить, но зато над  моими  детьми
никто смеяться не сможет, чего бы мне это ни  стоило".  Слава  богу,  мы  не
голодали, пока моя дочь училась. А теперь она такая ученая, что  сама  учила
других в пансионе. Пусть теперь посмеются:  сама  миссис  Чармонд  знает  не
больше, чем моя Грейс.
     Уязвленная  гордость  пробивалась  в  мистере  Мелбери   сквозь   маску
деланного безразличия, и работники не нашлись, что ему ответить.  Уинтерборн
слушал его с интересом, но молча; он все время  стоял  у  огня,  пошевеливая
угли прутом.
     - Так мы встречаемся, Джайлс? - продолжал Мелбери, словно  освобождаясь
от дум. - Ну, а что нового было вчера в Шотсфорде, мистер Баутри?
     - Что ж, Шотсфорд - это Шотсфорд, без денег там не накормят; а кружечку
настоящего и за деньги не купишь... Но, как говорится, поезжай за  тридевять
земель и там услышишь о собственном доме. Как будто наш новый сосед  доктор,
как его там, ну тот странный джентльмен, который все время читает,  -  будто
бы он продал душу нечистому.
     -  Бог  его  разберет,  -  пробормотал  лесоторговец;  новость  его  не
заинтересовала; однако слова Баутри напомнили ему о некоем уговоре. - Я  как
раз сегодня утром договаривался  о  встрече  с  одним  джентльменом,  а  мне
придется ехать в Шертон-Аббас встречать дочку.
     - Интересно, сколько доктор получил  за  свою  душу,  -  сказал  старый
Тимоти Тенге.
     - Это все только бабьи россказни, - продолжал Баутри. - Говорят, что он
разыскивал книги не то по какой-то тайной науке, не то по  черной  магии,  и
чтобы никто в округе не прознал про это, он выписал их прямо из  Лондона,  а
не из Шертона. Посылку же по ошибке принесли к священнику, а  того  не  было
дома; жена и раскрой ее; когда она почитала их и поняла, что ее муж - еретик
и погубит детишек, с ней сделался обморок. Но тут он пришел  и  сказал,  что
ничего такого не знает, и догадался, что книги посланы этому самому  мистеру
Фитцпирсу. Поэтому он написал на посылке "Остерегайтесь!" - и отправил ее  с
пономарем.
     - Должно быть, занятный малый, - высказался столяр.
     - Должно быть, - подтвердил старый Тимоти Тенге.
     - Чепуха, - решительно сказал мистер Мелбери, - этот джентльмен  просто
любит науки, философию, поэзию и тому подобное; ему здесь скучно, вот  он  и
пристрастился к чтению.
     - М-да, - сказал старый Тимоти Тенге, - странно, что  все  доктора  чем
хуже, тем лучше. Я хочу сказать,  что  если  услышишь  о  них  такое,  можно
поставить десять к одному, что они вылечат вас, как никто.
     - Это верно, - с чувством подтвердил Баутри. - Кто как, а если со  мной
что случится, я теперь пойду не к старому Джонсу, а прямо к этому. В прошлый
раз старый Джонс прописал  мне  такое  лекарство,  что  я  и  вкуса  его  не
почувствовал.
     Как  знающий  человек,  мистер  Мелбери  не  прислушивался  к  подобным
суждениям, тем более что его занимали мысли о деловом свидании, про  которое
он чуть было не позабыл. Он прохаживался взад-вперед по сараю и глядел  себе
под ноги, как обычно бывало с ним в минуты нерешительности. Руки  и  ноги  у
него были прямые, почти негнущиеся - следствие  тяжелой  физической  работы,
ибо в молодости он начинал лесорубом  и  выбился  в  люди  только  благодаря
трудолюбию и выносливости. Он мог бы порассказать о каждом ушибе,  о  каждом
вывихе: это он заработал, когда один нес домой на левом плече длинное бревно
от Татком-Боттома; это - когда на лесоповале его ударил по ноге вяз;  другую
ногу он растянул, корчуя пень. Изнуренный тяжелым трудом, он едва  дотягивал
до ночи, но на следующее утро вставал как ни  в  чем  не  бывало;  усталость
проходила и, казалось, никогда не вернется;  уверенный  в  непобедимой  силе
молодости, он вновь  возвращался  к  трудам.  Но  годы  предательски  копили
болезни, и на склоне лет Мелбери поразили ревматизм, подагра и  судороги,  в
которых он  безошибочно  узнавал  то  или  иное  происшествие,  от  которого
своевременно не предостерегся.
     Бабушка Оливер позвала Мелбери завтракать, и он ушел. На кухне, где, во
избежание лишних хлопот, хозяева завтракали в  зимнее  время,  он  уселся  у
очага и долго глядел на голубоватые блики, плясавшие  на  побеленной  стене,
которую слегка желтил свет из окна.
     - Прямо не знаю, что делать, - сказал он наконец жене. - Совсем  забыл,
что в двенадцать я должен встретиться с управляющим миссис Чармонд в Круглом
лесу, а мне еще надо съездить за Грейс.
     - За ней может съездить Джайлс. Это даже поможет им лучше сдружиться.
     - Можно и так, только мне хотелось бы съездить самому.  До  сих  пор  я
всегда сам встречал ее, всегда. Так приятно приехать в Шертон  и  ждать  ее,
она, может, еще и расстроится, если я ее там не встречу.
     - Ты сам расстроился, а за нее не беспокойся.  Ее  встретит  Джайлс,  -
сухо сказала миссис Мелбери.
     - Ладно... Пошлю его.
     Спокойствие миссис Мелбери действовало  убедительней,  чем  горячность,
которая не привела  бы  ни  к  чему.  Вторая  жена  лесоторговца  отличалась
уравновешенностью; она нянчила Грейс, когда мать той была смертельно больна,
и успела привязать к себе девочку. Когда матери не стало, Мелбери, опасаясь,
что единственная женщина, которая может позаботиться  о  его  дочери,  вдруг
покинет их, уговорил кроткую Люси выйти за него замуж. Эта сделка  -  а  это
была отчасти сделка - оказалась удачной: Грейс было хорошо, да и сам  мистер
Мелбери не раскаивался.
     Он  возвратился  в  сарай  и,  увидев  Джайлса,  сообщил  ему  о  своем
намерении.
     - Она приедет не раньше пяти; ты успеешь закончить дела и встретить ее,
- сказал Мелбери. - Возьми зеленую двуколку, на ней ты доедешь скорее, и вам
не придется возвращаться в потемках. За вещами можно послать фургон.
     Не  подозревая,  что  лесоторговец  стремится  загладить   свою   вину,
Уинтерборн счел все  это  счастливой  случайностью;  он  еще  более  мистера
Мелбери торопился сбыть  саженцы  до  приезда  Грейс  и  поэтому  был  готов
отправиться в путь сейчас же.
     Мистер Мелбери позаботился о  том,  чтобы  выезд  имел  достойный  вид.
Колеса двуколки, которые в зимнее время мыли редко, ибо их тут же  залепляла
дорожная грязь, были сегодня надраены до блеска. Сбрую начистили ваксой,  и,
когда уже была запряжена старая белая лошадь, а Уинтерборн сидел на  козлах,
готовый  тронуться  в  путь,  мистер  Мелбери  вышел  с  сапожной  щеткой  и
собственноручно обмахнул сверху желтые копыта лошади.
     - Видишь ли, Джайлс, - приговаривал он, - она ведь из новомодной школы,
и простые домашние вещи могут ей не понравиться. Женский глаз приметлив.  Мы
тут живем в стороне ото всего и не замечаем нашу грязь, а она только что  из
города, и сразу все углядит.
     - Углядит, - подтвердил Джайлс.
     - И будет нас презирать.
     - Не будет.
     - Верно, верно, это я только так сказал. Она очень хорошая и  не  будет
нас презирать. Но ведь она  столько  знает,  да  еще  с  последнего  приезда
столького навидалась, что надо уж постараться, чтобы мы ей понравились.  Она
не была у нас целый год, потому что летом ездила за границу; я на все иду  -
только бы ей было лучше.  Понятно,  мы  ей  покажемся  мелкими  поначалу,  -
конечно, только поначалу.
     Мистер  Мелбери  старался  делать   вид,   что   осуждает   собственную
незначительность, но его интонации выдавали гордость, - еще  бы,  разве  это
возвышенное, утонченное существо не было его  безраздельной  собственностью?
Иные чувства испытывал Джайлс; его  терзали  сомнения,  он  больше  не  ждал
ничего хорошего, ибо все слова мистера Мелбери относились непосредственно  и
к нему. Поэтому он неодобрительным взглядом оглядел свой костюм.
     В сезон посадок Джайлс обычно возил на рынок яблоньку  как  -образец  и
рекламу своего дела. Эту яблоньку, сегодня привязанную к двуколке,  придется
отдать кому-нибудь в городе, чтобы она  не  смущала  взгляда  возвращающейся
домой мисс Грейс Мелбери.
     Двуколка  тронулась;  веточки  яблоньки  затрепетали;  мистер   Мелбери
скрылся за дверью. Но не успела двуколка исчезнуть из виду, как  он  выбежал
на улицу и прокричал:
     - Эй, Джайлс! - Задыхаясь, он нагнал Уинтерборна и вручил ему несколько
пледов. - Вдруг вечером похолодает. Она, может быть,  захочет  укутаться  во
что-нибудь теплое. И еще, Джайлс, - добавил он, когда молодой человек уложил
пледы и натянул вожжи, - объясни ей, что я бы, конечно, приехал  сам,  но  у
меня важное дело с управляющим миссис Чармонд. Не забу