Почему?
     - Я плачу и не хочу, чтобы вы видели мое лицо,  когда  на  него  падает
свет.
     Секунду он стоял в  нерешительности,  сожалея,  что  отдернул  шторы  и
солнечный свет рассеял розовый альковный полумрак.
     - Тогда я пойду...
     - Идите, - сказала она, протягивая ему руку, а другой  промокнув  глаза
платком.
     - Можно, я буду писать вам?
     -  Нет,  нет!  -  воскликнула  она.  И   прибавила   голосом   кроткого
благоразумия: - Вы не должны мне писать. Не надо. - Ну что же. До  свидания.
- С этими словами Фитцпирс ушел.
     Вечером, когда служанка одевала ее к обеду, она с самым невинным  видом
то и дело наводила разговор на женитьбу Фитцпирса.
     -  Люди  говорят,  что  миссис   Фитцпирс   любила   когда-то   мистера
Уинтерборна, - сказала служанка.
     - Почему же она не вышла за него замуж?
     - Да потому, что, говорят, он в одночасье лишился  дома  и  всего,  что
имел.
     - Как это могло случиться?
     - У него кончился срок аренды, а ваш управляющий не стал ее продлевать,
хотя, говорят, у мистера Уинтерборна были все права. Он остался без крова, и
помолвка расстроилась. Так люди говорят, мадам.
     Самые разнообразные чувства охватили миссис Чармонд и она стала  горько
упрекать себя. "Отказав этому бедному человеку в его законном притязании,  я
тем самым обрекла на гибель мою воскресшую любовь, - говорила  она  себе.  -
Кто  бы  мог  подумать,  что  простое  распоряжение  по  хозяйству   нанесет
впоследствии такую глубокую рану моему сердцу. И  вот  теперь  меня  ожидает
печальная  зима,  зима  горьких  сожалений,  сердечных  мук  и  неисполнимых
желаний. А весной я забуду его. О, я рада, что уезжаю".
     Миссис Чармонд вышла из комнаты и, вздохнув, пошла  вниз.  Секунду  она
задержалась на площадке и глянула в окно, выходящее на  зеленый  холм  перед
домом. Было еще довольно светло.  Прямо  перед  ней,  на  середине  крутого,
поросшего травой склона маячила фигура старого Тимоти Тенгса. Он возвращался
домой и, чтобы сократить путь, двинулся прямо вверх по лужайке, где не  было
тропы и ходить запрещалось. Остановившись, чтобы взять  понюшку  табаку,  он
вдруг  встретился  глазами  с   миссис   Чармонд,   бросился   было   вверх,
поскользнулся и покатился, как бочка, вниз наперегонки с табакеркой.
     Необъяснимая, вспыхнувшая от безделья, безнадежная любовь к  Фитцпирсу,
меланхолия, вызванная нервическим расстройством, еще не  просохшие  слезы  -
все это вдруг сменилось безудержным смехом; миссис Чармонд закатилась, глядя
на Тенгса; казалось, все мрачное унынье предшествующего часа вылилось в этом
пароксизме смеха. Она едва справилась с собой, только войдя в столовую, но и
здесь, в присутствии слуг,  плечи  ее  то  и  дело  вздрагивали,  когда  она
вспоминала  комическую  фигуру  Тенгса,  а  глаза  увлажнялись  то   ли   от
сдерживаемого смеха, то ли от недавней печали.
     Она решила больше не предаваться унынию. Выпила два бокала шампанского,
потом еще немного; и весь вечер развлекалась пением романсов.
     - Однако надо что-то сделать для этого бедного Уинтерборна,  -  сказала
она себе, поднимаясь в спальню.

ГЛАВА XXVIII

     Прошла неделя, и миссис  Чармонд  покинула  Хинток-хаус.  Миддлтон-Эби,
место ее уединения, находился милях  в  десяти  от  Хинтока  по  большаку  и
немного ближе, если добираться верховыми и пешеходными тропами.
     А спустя некоторое время Грейс заметила, что муж ее  стал  беспокоен  и
как будто избегает ее. Он был вежлив, и только, - так держатся со знакомыми.
За обедом он, казалось, не слышал ни одного ее слова.  Ее  маленькие  заботы
больше не интересовали его, тестя он почти не замечал. Было  ясно,  что  его
внимание поглощено чем-то, не имеющим отношения к ее жизни, -  чем,  она  не
могла сказать. Возможно, опытами или чтением медицинских книг.
     Надежда, что он опять погружен в научные занятия, как было до женитьбы,
когда огонек в его окне до глубокой ночи служил путнику маяком, покоилась на
том малозначительном факте, что он теперь поздно ложился спать.
     Однажды она встретила своего мужа на холме Хайстоу, недалеко от  Малого
Хинтока; он стоял, облокотившись на калитку, ту самую, возле которой некогда
стоял Уинтерборн; от калитки круто вниз сбегала тропа,  ведущая  напрямик  в
долину Черного Вереска, тянувшуюся отсюда на много миль. Фитцпирс  задумчиво
смотрел вдаль; Грейс подошла неслышно, и он не  заметил  ее.  Приблизившись,
Грейс увидела, что губы ее  мужа  беззвучно  шевелятся,  точно  взгляду  его
представлялось волнующее зрелище.
     - Что тььувидел там? - окликнула  Грейс  мужа.  Фитцпирс  вздрогнул  от
неожиданности.
     - Я смотрю  на  свое  старое  пепелище.  Вон  там  находилась  когда-то
старинная усадьба Сукбери. Только и остается теперь, что смотреть, - ответил
он.
     Грейс показалось, что он смотрит несколько правее того  места,  которое
было колыбелью и усыпальницей  его  родовитых  предков;  но  она  ничего  не
сказала ему, а, взяв его под руку, пошла с ним домой; почти всю  дорогу  оба
молчали.  Грейс  не  знала,  что  взгляд  его  был   устремлен   в   сторону
Миддлтон-Эби.
     - Тебе нужна будет сегодня Любимая? - спросила Грейс, наконец  прерывая
молчание.
     Фитцпирс  последние  дни  постоянно  выезжал  на   Любимой,   немолодой
светло-серой  кобыле,  подаренной  Грейс  Уинтерборном;   подарок   оказался
превосходным - Любимая была послушна и почти по-человечьи умна;  к  тому  же
молодой задор у нее давно угас. Фитцпирс был неважный ездок и ценил  эти  ее
качества.
     - Да, - ответил он. - Но  я  поеду  не  в  коляске,  а  верхом...  Надо
привыкать к седлу. Верховые тропы короче.
     Любовью к верховой езде Фитцпирс  воспылал  всего  неделю  назад.  Пока
миссис Чармонд жила в Хинток-хаусе, он предпочитал ездить в коляске.
     Спустя несколько дней Фитцпирс отправился  верхом  навестить  больного,
живущего в вышеназванной долине Черного Вереска. Выехал он около пяти  часов
пополудни и к ужину не вернулся; когда Грейс ложилась  спать,  мужа  все  не
было.
     Грейс не очень встревожилась, хотя знала, что самый дальний его пациент
жил милях в пяти-шести от Малого  Хинтока.  Фитцпирс  вернулся,  когда  часы
пробили час, в спальню он вошел неслышными шагами,  точно  боялся  разбудить
Грейс.
     На другое утро Грейс  поднялась  гораздо  раньше  мужа.  Во  дворе  шел
разговор о кобыле, на которой Фитцпирс накануне ездил к  больному;  человек,
ходивший за лошадьми, клялся, что ночью на Любимой не иначе как черти верхом
катались. Придя утром в конюшню, он сразу смекнул, что дело неладно, - такой
загнанный вид был у Любимой. И то правда, что ночью доктор сам поставил ее в
конюшню, так что уход был, конечно, не тот; но если он  и  впрямь  ездил  не
дальше долины Черного Вереска, то без нечистого тут не  обошлось.  Небывалое
происшествие с Любимой в  изложении  конюха  послужило  зачином:  истории  о
ведьмах, охочих до верховой езды, так и посыпались одна другой удивительнее.
     Грейс вернулась в дом.  Проходя  переднюю,  она  увидела  пальто  мужа,
небрежно брошенное им ночью на стул.  Из  нагрудного  кармана  торчал  билет
миддлтонской дорожной заставы, а до Миддлтона и обратно, если ехать  верхом,
было ни много ни мало двадцать пять миль.
     Грейс в тот же день навела справки и узнала, что миссис  Чармонд  живет
сейчас в Миддлтон-Эби. Сопоставив эти два факта, Грейс сделала некий  вывод,
показавшийся ей самой весьма странным.
     Спустя несколько дней Фитцпирс опять отправился в тот же час и  к  тому
же пациенту в долину Черного Вереска. Грейс знала теперь, что этот пациент -
предлог и что муж ее ездит к миссис Чармонд.
     Грейс удивило то, как равнодушно отнеслась она к  своему  открытию.  Ей
было неприятно, но  ревности  она  не  почувствовала.  И  это  объяснило  ей
истинную природу ее отношения к мужу. До замужества она питала  к  Фитцпирсу
благоговейную почтительность, какую  мы  испытываем  в  присутствии  высшего
существа.  В  ее  чувстве  не  было  тогда  ни  капли  нежной  привязанности
влюбленного сердца. Фитцпирс был  осенен  для  нее  ореолом  таинственности:
таинственными  были  его  прошлое,  характер  научных  занятий,   профессия,
взгляды.  Когда  это  идеальное  представление  рассыпалось  под   действием
ежедневного домашнего  общения  и  она  увидела  перед  собой  обыкновенного
человека,  ничем  не  отличающегося  от  других   обитателей   Хинтока,   то
понадобилось  иное,  новое  основание  для   долгой   и   верной   любви   -
доброжелательное взаимопонимание, когда обоюдные слабости становятся залогом
прочного союза. Фитцпирс же не обладал ни прямодушием,  ни  искренностью,  а
вторая любовь  между  супругами  может  родиться  только  при  наличии  этих
свойств. Вот почему Грейс с холодной сдержанностью смотрела  сейчас  на  то,
как выводят и приготовляют Любимую для поездки.
     - Я пойду с тобой до холма, если ты не очень спешишь, - сказала  Грейс,
не испытывая, однако, большого желания отпускать мужа.
     - Конечно, время у меня есть, - ответил Фитцпирс.
     Он взял Любимую под уздцы и пошел рядом с Грейс, проявляя все  признаки
нетерпения. Так они дошли до поворота на шоссе,  миновали  заставу  и  стали
подниматься к Догбери-хилл и Хай-стоу.  Скоро  они  были  у  калитки,  возле
которой десять дней назад Фитцпирс стоял, облокотившись  на  перекладину,  и
где Грейс нашла его. Грейс остановилась, Фитцпирс попрощался с ней  ласково,
даже нежно, и Грейс заметила, что глаза у него усталые.
     - Зачем ты едешь сегодня вечером? - спросила она. - Ты ведь уже был там
подряд два вечера.
     - Я должен ехать, - ответил он почти с досадой. - Не жди меня.
     С этими словами Фитцпирс вскочил в седло и,  миновав  калитку,  которую
Грейс открыла для него, поскакал вниз по крутой  верховой  тропе  в  долину.
Любимая, несмотря на возраст, была еще резвой лошадкой.
     С верхушки холма Грейс долго смотрела вслед мужу. Заходящее солнце,  за
ее спиной ярко осветило  его  удалявшуюся  фигуру,  как  только  тень  холма
осталась позади. Несмотря на недостойное поведение мужа, она  сказала  себе,
что будет любить его, если он останется ей верен, будет, чего бы ей  это  ни
стоило. Но подобные решения слишком  дорого  обходятся  сердцу,  и  ему  все
труднее становится любить.
     Светло-серая масть  Любимой  заметно  выделялась  на  буроватой  зелени
вереска. Хотя Уинтерборн с такой трогательной заботливостью выбирал  Любимую
для Грейс, она так ни разу и не прокатилась на умном и  спокойном  животном;
Фитцпирсу же она пришлась по вкусу, особенно теперь, когда он стал ездить  в
седле. Фитцпирс,  подобно  многим  людям  его  характера,  презирая  в  душе
Мелбери, не гнушался его деньгами и не стеснялся брать  для  своих  прогулок
лошадь, принадлежавшую его дочери.
     Итак, очарованный доктор продолжал свой путь по долине, а  вокруг  него
пылал яркими красками осенний пейзаж - краснобокие  яблоки,  ягоды,  листва,
все блестело, как лаковое, в закатных  лучах.  Земля  в  том  году  поражала
изобилием, а сейчас был апогей ее щедрот. В самых бедных садах под  тяжестью
гроздей гнулись боярышник и черная смородина; желуди  хрустели  под  ногами,
лопнувшие  каштаны  соблазнительно   обнажали   желто-рыжее   нутро,   точно
выставленные напоказ рачительной хозяйской рукой  на  ярмарке.  Среди  этого
изобилия, однако, попадались подточенные  червем  плоды  -  точь-в-точь  как
семья Грейс; и она спросила себя, есть ли во всей вселенной хоть  один  мир,
где бы в плодах не заводилась червоточина, а в любви - печаль.
     Тангейзер ее тем временем удалялся; его неспешный конь  долго  оставлял
всадника в поле зрения  Грейс.  Если  бы  она  могла  слышать  сейчас  голос
Фитцпирса, она услыхала бы, как он шептал:

                    Путеводная звезда моей мечты,
                    Как мотылька огонь, влечешь меня к себе...

     Но картина была для нее немой. Скоро он  пересек  долину,  поднялся  на
высокое меловое плато справа, круто обрывавшееся к долине, и поскакал по его
краю; меловое плато, поросшее вереском,  и  яблоневая  долина  являли  собой
такой разительный контраст,  что  плато,  казалось,  только  вчера  возникло
посреди этой обширной равнины.
     Фитцпирс  скакал  по  самому  краю  пустынной,   невозделанной   земли;
малиновый закат медленно угасал, и  Грейс  еще  долго  следила  взглядом  за
светлым пятнышком на его фоне: точь-в-точь картина Ваувермана, только сильно
уменьшенная, порождение его прихотливой фантазии. Наконец всадник с  лошадью
скрылись из вида.
     Так довелось  Грейс  увидеть  собственную  лошадь,  купленную  для  нее
человеком, истинно любившим ее, в верности которого нельзя было  усомниться,
уносящей  ее  мужа  в  объятия  вновь  обретенного  идола.   Размышляя   над
превратностями судьбы, уготованными женам  и  лошадям,  она  вдруг  заметила
внизу, в долине, приближавшихся  к  ней  путников,  которых  до  той  минуты
скрывала густая придорожная  поросль.  Это  был  не  кто  иной,  как  Джайлс
Уинтерборн со своим помощником Робертом Кридлом. Два фургона везли  сидровый
аппарат и все к нему необходимое. Они поднимались все выше и выше по склону,
луч солнца то и дело ярко вспыхивал на лезвиях сидровых лопаток, которые под
действием яблочной  кислоты  отполировались  до  зеркального  блеска.  Грейс
спустилась на дорогу и поравнялась с Джайлсом. Лошади, только что  преодолев
подъем, остановились передохнуть.
     -  Здравствуйте,  Джайлс,  -  приветливо   сказала   Грейс,   повинуясь
внезапному порыву.
     - Вы вышли погулять, миссис Фитцпирс? - сдержанно спросил Уинтерборн. -
Погода очень хорошая.
     - Нет, я возвращаюсь домой, - ответила Грейс.
     Фургоны тронулись, с ними зашагал Кридл;  Уинтерборн  с  Грейс  немного
отстали.
     Родной брат Осени, пахнущий осенним лесом, шел сейчас рядом с Грейс: на
его загорелом лице под цвет спелой пшеницы синели, как васильки,  глаза.  На
шляпе блестели спелые  семечки  яблок.  Штаны  и  рукава  рубахи  забрызганы
сидром. Пальцы склеил сладкий яблочный сок. Весь он  источал  аромат  сидра,
который таит в себе неизъяснимое очарование для тех,  кто  родился  и  вырос
среди садов. Сердце Грейс отряхнуло недавнюю печаль и воспрянуло, как ветка,
освободившаяся от спелых плодов: таким  целительным  было  это  обращение  к
безыскусной природе. Деликатные манеры,  подобающие  жене  ученого  доктора,
чопорность, воспитанная в фешенебельной  школе,  все  это  вдруг  слетело  с
Грейс, и она опять  стала  простодушной  деревенской  девушкой,  живущей  по
велению сердца.
     Природа не скупится,  подумала  она.  Не  успела  она  оплакать  потерю
Эдрида, как другой мужчина, олицетворение  рыцарского  благородства,  возник
перед ней посланцем родной земли, готовый служить ей до  конца.  Устыдившись
вдруг своих мыслей и пряча смущение, Грейс спросила Джайлса, не встретил  ли
он ее мужа.
     - Встретил, - сказал Уинтерборн после некоторого колебания.
     - Где вы встретили его?
     - Около гостиницы Ревеллера. Мы идем из Миддлтон-Эби. Я там работал эту
неделю.
     - Разве у них нет своего сидрового пресса?
     - Есть, но его сейчас чинят.
     - Я думаю... я слыхала, что миссис Чармонд гостит в Миддлтон-Эби.
     - Да, я видел ее два-три раза в окне, когда проезжал мимо.
     Грейс минуту помолчала, потом спросила:
     - А мистер Фитцпирс ехал в Миддлтон-Эби?
     - Да... он ехал туда верхом на Любимой.
     Грейс ничего не ответила, а Уинтерборн прибавил, смягчившись:
     - Вы знаете, почему лошадь названа этим именем?
     - Да, конечно, - поспешно ответила Грейс.
     Беседуя таким образом, они обошли холм, и  им  открылась  вся  западная
часть неба, охваченная пожаром вечерней зари.  Огненно-красные  отроги  гор,
золотые аркады, сталактиты и  сталагмиты  из  чистого  топаза  громоздились,
образуя феерическую картину. Выше, вторым ярусом, стлались  тонкие  перистые
облака. А еще выше светились бездонные глубины небесной лазури.
     Грейс упивалась блаженной минутой, забыв недавнюю горькую обиду,  забыв
расстояние, которое разделяло ее и Джайлса. Томление по бесхитростной  жизни
поселян переполнило сердце. По лицу пробежал отсвет волновавших  ее  чувств.
Уинтерборн не отрывал  глаз  от  Грейс,  взгляд  его  скользнул  по  цветку,
приколотому на ее груди. Как во сне,  он  протянул  руку  и  нежно  погладил
цветок. Грейс отпрянула.
     - Что вы делаете, Джайлс Уинтерборн? -  воскликнула  она  в  изумленном
негодовании. Сообразив, однако, что  никакими  последствиями  этот  жест  не
грозит, она решила, что можно, пожалуй, обойтись и без нравоучений.
     - Вы должны помнить, Джайлс, - мягко сказала она,  -  что  теперь  наши
отношения не те, что были прежде; и то, что вы  сейчас  сделали,  другие  бы
назвали вольностью.
     Эти слова точно обожгли Джайлса: как он мог забыться до такой  степени!
Краска стыда и гнева на себя проступила даже сквозь загар.
     - Я не знаю, что со мной случилось! - воскликнул он с горячностью. -  Я
никогда не позволял себе ничего подобного.
     В глазах его заблестели слезы.
     - Не расстраивайтесь так, Джайлс! Я обошлась с вами слишком строго.
     - Этого бы не случилось, если бы на днях  я  не  был  свидетелем  точно
такой же сцены в Миддлтоне, - прибавил Уинтерборн после некоторого раздумья.
     - А кто были ее участники?
     - Не спрашивайте меня об этом, Грейс. Грейс  пристально  посмотрела  на
Джайлса.
     - Я и так знаю, - ответила она с видимым безразличием. -  Это  был  мой
муж с миссис Чармонд. Встретив меня, вы по ассоциации вспомнили ту  сцену...
Знаете что, Джайлс, расскажите мне все! Пожалуйста, Джайлс! Хотя нет,  я  не
хочу ничего знать. Давайте лучше говорить о другом. И по  старой  дружбе  не
рассказывайте ничего моему отцу.
     Они подошли к месту, где дороги их  расходились.  Уинтерборн  продолжал
путь дальше по большаку, вдоль опушки леса. Грейс отворила калитку и исчезла
за деревьями.

ГЛАВА XXIX

     Грейс шла по мягкой, заросшей травой верховой тропе, по обеим  сторонам
которой тянулись заросли орешника, отягченного  спелыми  гроздьями  по  два,
три, четыре ореха в каждой. Дойдя до перепутья,  где  тропа  пересекала  под
прямым углом другую, точно такую же, Грейс остановилась: в нескольких  шагах
от себя она увидела дородную Сьюк  Дэмсон,  простоволосую,  без  чепца  и  с
высоко подоткнутой юбкой; пригибая  высокие  ветви,  она  срывала  орехи,  с
быстротой молнии разгрызала их и съедала;  ее  возлюбленный  Тим  Тенге  был
занят неподалеку тем же приятным делом.
     "Щелк, щелк, щелк" - раздавалось каждые две-три  секунды.  Мысль  Грейс
вдруг повернула в неожиданном направлении: она вспомнила рассказ  мужа,  как
он рвал у Сьюзин больной зуб. Грейс подошла к сборщикам орехов и,  преодолев
неприятное чувство, заговорила с Сьюзин, находившейся поодаль от Тима.
     - Добрый вечер, Сьюзин, - сказала она.
     - Добрый вечер, мисс Мелбери (щелк), - ответила та.
     - Ты хотела сказать, миссис Фитцпирс, - поправила ее Грейс.
     -  Ах  да,  мадам...  миссис  Фитцпирс,  -  сказала  та  с  насмешливой
почтительностью, удивившей Грейс.
     Но, боясь, что разговор на том и кончится, Грейс продолжала:
     - Береги зубы, Сьюк. Знаешь, как они от орехов болят.
     - Мне боль неведома. У меня никогда не болели  ни  зубы,  ни  уши,  ни,
слава тебе господи, голова (щелк)!
     - И тебе никогда никто зубы не рвал?
     - Смотрите сами, мадам.
     Сьюзин раскрыла  свой  розовый  рот  и  показала  два  нетронутых  ряда
великолепных белых зубов.
     - Значит, все зубы у тебя целы?
     - Все.
     - Тем лучше для твоего желудка, - сказала изменившимся  голосом  миссис
Фитцпирс. Быстро повернувшись, она  пошла  прочь,  подумав:  "Бедный  Тимоти
Тенге, какую ложку дегтя могла бы я влить  сейчас  в  бочку  меда,  если  бы
захотела".
     Когда  таким  образом  характер  Фитцпирса