статочно проучен той первой, которую сам навлек на себя.
     - Как сейчас помню, когда к  отцу  Джайлса  перешли  эти  дома,  я  ему
сказал: не вкладывай все деньги в  собственность,  которая  может  ухнуть  в
любой день, - с жаром говорил Мелбери. - Да разве он меня слушал?  А  теперь
Джайлсу за это расплачиваться.
     - Бедный Джайлс, - пробормотала Грейс.
     - И знаешь, Грейс, между нами говоря, я сам себе удивляюсь.  Получилось
так, как будто я мог все предвидеть заранее. Мне от души жалко  Джайлса,  но
разве не кстати ты от него избавилась! Не откажи мы ему тогда, сейчас  бы  у
нас не хватило духу. Да, да, это  очень  кстати.  Я  ему  как  другу  всегда
помогу, но уж зятем моим ему не бывать.
     Он не знал, что именно тщетность упований бедного  Уинтерборна  трогала
сердце Грейс, пробуждая в нем куда большее  участие,  что  во  все  минувшие
годы.
     Тем временем Джайлс сидел один  в  уже  не  принадлежавшем  ему  старом
знакомом доме, спокойно и невесело обдумывая свое положение. Маятник стенных
часов, временами касаясь стенки футляра, производил глухой барабанный  стук.
Через окно Джайлс видел, что Кридл бросил работу в саду, видимо, считая, что
им уж не придется воспользоваться плодами следующего урожая.
     Уинтерборн снова просмотрел арендные права и приложенное к ним  письмо.
Так и есть, он потерял  свою  собственность  лишь  по  нелепой  случайности,
которой было легко избежать, знай он истинное положение дел.  Если  исходить
из буквы закона, время для  спасения  упущено,  но,  может  быть,  узнав  об
обстоятельствах смерти Саута, помещица не будет оспаривать морального  права
Джайлса продлить аренду до конца жизни.
     В груди у него защемило, когда он подумал, что, несмотря на  письменные
обязательства и гарантии, решение его  судьбы  целиком  зависит  от  прихоти
женщины, карету которой он отказался пропустить на узкой дороге.
     Так он сидел и размышлял, когда у дверей послышались  шаги;  в  комнату
вошел Мелбери, всем видом своим выражая сочувствие. Уинтерборн  поздоровался
с ним и опять стал перебирать пергаменты. Мелбери сел.
     - Как все это нелепо, - начал  он.  -  Мне  очень  жаль  тебя.  Что  ты
собираешься делать?
     Джайлс рассказал, что упустил возможность продлить срок аренды.
     - Вот не повезло! И почему об этом раньше  никто  не  подумал?  Что  ж,
теперь нет другого пути, кроме как  написать  обо  всем  миссис  Чармонд,  -
может, она смилостивится.
     - Да не хотелось бы, - пробормотал Джайлс.
     - Без этого не обойдешься, - уверил его Мелбери.
     Он привел такие неоспоримые доводы, что  Джайлс  дал  себя  убедить  и,
написав письмо, отправил  его  в  Хинтокхаус.  Он  знал,  что  почту  оттуда
немедленно пересылают хозяйке.
     Мелбери ушел домой уверенный, что оказал Джайлсу  благодеяние,  которым
почти  полностью  загладил  свою  недавнюю  вину;   Уинтерборн   остался   в
одиночестве ожидать ответа от божества, распоряжавшегося судьбами обитателей
Хинтока. К этому времени вся деревня знала  о  случившемся  и,  как  большая
семья, дружно ждала, что будет дальше.
     Все думали об Уинтерборне, о Марти совсем забыли.  Если  бы  кто-нибудь
заглянул к ней лунным вечером перед похоронами, то  обнаружил  бы,  что  она
одна в доме с покойником. Спальня Марти была перед самой лестницей,  поэтому
в нее и перенесли гроб с телом отца; лунный свет обрисовывал профиль  Саута,
облагороженный высочайшим присутствием смерти, и чуть дальше - лицо  дочери,
лежавшей на кровати в почти том же  суровом  покое,  что  и  отец,  -  покое
безвинной души, которой нечего больше терять на свете,  кроме  не  столь  уж
ценной жизни.
     Саута похоронили, прошла  неделя,  Уинтерборн  ждал  ответа  от  миссис
Чармонд. Мелбери не сомневался в успехе, тем более что Уинтерборн  промолчал
о той злосчастной дорожной встрече с миссис  Чармонд,  когда  по  ее  голосу
понял, что сильнее не мог оскорбить владелицу Хинток-хауса.
     Почтальон обычно проходил мимо мастерской Мелбери  вскоре  после  того,
как там собирались работники. Раньше в свободные  дни  Уинтерборн  захаживал
туда пособить, но теперь он каждое утро выходил на тенистую  дорогу  к  тому
повороту,  откуда  издалека  мог  увидеть  ссутулившуюся  под  ношей  фигуру
почтальона. Грейс была полна нетерпения - больше,  чем  ее  отец,  и,  может
быть, больше, чем сам Уинтерборн. И под тем или иным предлогом  каждое  утро
заглядывала в мастерскую, где тоже дожидались письма.
     Ждал его и Фитцпирс; он не выходил из дому,  и  на  душе  у  него  было
смутно: опытный врач подтвердил то, о чем он начал догадываться сам, -  если
бы дерево не срубили, старик, несмотря на жалобы, мог  бы  прожить  еще  лет
двадцать.
     Одиннадцать раз Уинтерборн выходил к повороту  и  во  влажных  и  серых
сумерках зимнего рассвета, не отрываясь,  смотрел  на  пустынный  откос,  по
которому в определенное время спускался сгорбленный почтальон. Однако письма
все не было; лишь на двенадцатый день почтальон издалека помахал Уинтерборну
конвертом. Не распечатывая письма, Джайлс понес его в мастерскую,  работники
окружили его, в открытую дверь заглянула Грейс.
     Ответ был составлен не самой миссис Чармонд, а ее стряпчим  в  Шертоне;
просмотрев его, Уинтерборн поднял глаза на работников.
     - Конец, - сказал он. Все ахнули.
     - Миссис Чармонд поручила стряпчему сообщить, что не считает  возможным
нарушить естественный ход событий, тем более что дома эти она хочет  снести,
- тихо пояснил он.
     - Вот это да! - сказал кто-то.
     Уинтерборн отвернулся и, ни к кому не обращаясь, с сердцем проговорил:
     - Пусть сносит - черт с ней!
     Кридл, на лице которого изобразилась вся скорбь мира, сказал Джайлсу:
     - Это все тот проклятый призрак, это он погубил вас, хозяин!
     Уинтерборн устыдился своей несдержанности и решил впредь держать себя в
руках. До самой последней минуты в нем  теплилась  надежда,  что,  если  все
разрешится благополучно,  Мелбери  отдаст  за  него  дочь.  Теперь  попросту
бессмысленно мечтать  о  женитьбе,  думал  он,  не  подозревая,  что  одного
приданого Грейс хватило бы им обоим на долгую безбедную жизнь.
     С этого дня он погрузился в молчание. Впрочем, как бы мало ни  говорило
молчание посторонним, для друзей оно красноречивее всяких слов.  Так  фермер
безошибочно определяет  время  суток  по  мельчайшим  переменам  в  природе,
которых без особой надобности не заметит тот, кто привык слушать размеренный
постук часов. Не так ли и мы смотрим на молчащего друга? Пока мы слышим  его
речь, перемены в выражении его лица, игра  морщинок  на  лбу  ускользают  от
нашего внимания - но вот он умолк, и  нам  сразу  стали  ясны  его  мысли  и
чувства.
     То же самое случилось с Уинтерборном. Он молчал, и, видя его  молчащим,
соседи понимали, как ему тяжело.
     Мистер Мелбери не находил себе  места;  беда  Уинтерборна  терзала  его
совесть едва ли не больше, чем совесть его дочери. Если бы дела  Уинтерборна
уладились, лесоторговец с легким сердцем твердил  бы  каждый  день,  что  не
отдаст за него дочь; но теперь он не отваживался  об  этом  заговорить.  Его
тешила надежда, что Джайлс по доброй воле отречется  от  Грейс,  и  помолвка
сама собой отойдет в  область  преданий.  Хотя  Джайлс  отчасти  смирился  с
решением ее родителей, он все же мог бы доставить им немало хлопот, если  бы
попытался склонить Грейс в свою пользу. Поэтому, встретившись с ним  однажды
на  улице,  Мелбери  постарался  выказать  одновременно  и   дружелюбие,   и
холодность, чтобы посмотреть, как поведет себя Джайлс.
     Было ясно, что тот оставил все надежды.
     - Хорошо, что я встретил вас, мистер Мелбери, - тихо проговорил Джайлс,
безуспешно стараясь выглядеть деловитым. - Боюсь, что мне не под силу теперь
держать лошадь. Не хочется ее продавать, и, если вы позволите, я бы  подарил
ее мисс Мелбери. Лошадь смирная, не испугает.
     Мистер Мелбери растрогался.
     - Этак ты совсем разоришься. Лучше сделаем так: Грейс получит лошадь, а
я возмещу тебе все расходы.
     О других условиях Мелбери слышать  не  хотел,  и  Уинтерборну  пришлось
подчиниться. Они находились вблизи от дома Мелбери, и лесоторговец  настоял,
чтобы Джайлс зашел к нему, благо Грейс не было дома.
     Усадив  Уинтерборна,  Мелбери  объявил,  что  хочет  с   ним   серьезно
потолковать. Откровенно и по-дружески он изложил Джайлсу  свои  соображения.
Не хотелось бы отталкивать человека, попавшего в беду, сказал он, но как  же
Уинтерборн может теперь жениться на его дочери, когда  ему  некуда  привести
жену.
     Джайлс не спорил. Однако ему хотелось услышать, что скажет сама  Грейс,
и он ушел от прямого ответа. Вскоре  он  откланялся  и  пошел  домой,  чтобы
собраться с мыслями и наедине с собой решить, стоит ли ему искать встречи  с
Грейс.
     Вечером, когда он сидел, погруженный в раздумья, ему вдруг  почудилось,
что снаружи что-то царапнуло стену. В ветреную погоду это могли быть колючие
ветки шиповника, росшего вблизи дома, но сегодня ветра не было. Взяв  свечу,
Джайлс вышел на улицу. Никого. Он повернулся, чтобы войти в дом, и при свете
свечи увидел на беленой стене нацарапанный углем стишок:

                       О Джайлс, ты потерял свой дом
                       И Грейс не будешь женихом.

     Уинтерборн возвратился в комнату. Он догадывался, кто  написал  стишок,
хотя утверждать наверное не осмеливался. Да не так уж это было  существенно;
Джайлс вдруг понял, что стишок говорит  правду.  Сомнения  разрешились;  ему
незачем видеть Грейс. Он сел за стол и написал  Мелбери  письмо,  в  котором
сообщал, что его положение вынуждает его целиком разделить мнение Мелбери  о
давнем обещании его и его дочери и что настоящим он объявляет  это  обещание
недействительным  и  освобождает  Мелбери   и   его   дочь   от   каких-либо
обязательств.
     Запечатав  конверт,  Джайлс  почувствовал  желание  поскорее  от   него
избавиться. Не раздумывая, он направился к  дому  Мелбери.  Было  уже  очень
поздно, и в доме все спали. На цыпочках подойдя к крыльцу,  Джайлс  просунул
письмо под дверь и удалился так же неслышно, как и пришел.
     На следующее утро Мелбери встал первым. Точно гора  с  плеч  свалилась,
подумал он, прочитав письмо.
     - Весьма достойно с его стороны, - сказал он себе.Весьма достойно. Я не
брошу его в беде. А дочь выдам за ровню.
     В то утро Грейс разминулась с отцом; она вышла погулять, он  задержался
в мастерской. Как обычно, ее путь  проходил  мимо  дома  Уинтерборна.  Белый
фасад озаряло солнце, и черные слова надписи тотчас бросились  ей  в  глаза.
Прочитав  стишок,  Грейс  густо  покраснела.  Джайлс  и   Кридл   о   чем-то
разговаривали на огороде. Обугленный прут,  которым  был  нацарапан  стишок,
лежал тут же, у фундамента. Понимая, что Уинтерборн сейчас ее  заметит,  она
подбежала к стене и, переправив вторую строчку, без оглядки поспешила домой.
Прочитав: "Но Грейс ты будешь женихом", - Джайлс мог подумать что угодно.
     Можно  с  уверенностью  утверждать,  что  Грейс,  мягкой  от   природы,
Уинтерборн внушал теперь куда более теплое чувство и даже нежность,  чем  во
все те годы, когда считался ее женихом;  с  тех  пор  как  с  ним  произошло
несчастье, его простоватость, так грубо выпяченная сравнением с обществом, в
котором она вращалась вне Малого Хинтока, отступила в тень, его  великодушие
вновь пробудило  в  ней  былую  романтическую  привязанность.  Приобретя  со
времени отрочества новые понятия и навыки, Грейс убереглась от честолюбия и,
предоставленная самой себе, скорее всего с легкой душой  отдала  бы  руку  и
сердце Джайлсу. Сейчас ее  чувства  были  так  растревожены,  что,  прочитав
стишок, она не удержалась от необдуманного поступка.
     Дома  она  в  молчании  села  за  завтрак.  Едва  мачеха  вышла,  Грейс
проговорила:
     - Я решила не разрывать помолвку с Джайлсом - пока, а там будет видно.
     Мелбери не поверил своим ушам.
     - Вздор, - решительно сказал он. - Ты не  знаешь,  что  говоришь.  Вот,
почитай.
     И он протянул ей конверт.
     Она молча прочла письмо. Видел  ли  Уинтерборн,  как  она  переделывала
стишок? Откуда ей знать? Что бы там ни было, отказ  есть  отказ,  и  следует
покориться судьбе.
     Как ни странно, Уинтерборн так и не заметил присутствия Грейс у  своего
дома. Несколькими часами позже  он  оттаскивал  срубленное  дерево  от  дома
покойного Саута.  В  дверях  показалась  Марти,  из-за  черного  платья  она
выглядела  тоненькой,  худенькой  девочкой.  Приблизившись  к  ней,   Джайлс
спросил:
     - Марти, зачем вы это написали на стене? Это же вы писали.
     - Затем, что это правда. Я хотела тут же стереть, клянусь  вам,  но  вы
вышли, и я убежала.
     - Вы напророчили  мне  одно,  а  потом  переправили  на  другое.  Такие
предсказания не многого стоят.
     - Я ничего не переправляла.
     - Как же так!
     - Честное слово.
     - И все же там переправлено. Подите и убедитесь.
     Марти пошла к его дому и прочла, что, хотя Джайлс и потерял  свой  дом,
он все же будет женихом Грейс. Изумленная, Марти вернулась к Уинтерборну.
     - Это не я, - сказала она. - Кто это написал там такую чушь?
     - Правда, кто?
     - Я все стерла, потому что не стало ни склада, ни лада.
     - Зря вы встреваете в чужие дела. Я ведь вас не  просил.  По  мне,  раз
написано, пусть остается.
     - Это, наверно, какой-нибудь мальчишка, - пробормотала Марти.
     Это предположение показалось Джайлсу правдоподобным,  и  Грейс  Мелбери
осталась вне подозрений; не  сказав  ей  ни  слова,  он  перестал  думать  о
происшествии.
     Хотя Уинтерборн еще жил в своем доме, судьба его  перестала  привлекать
внимание окружающих, как это часто бывает с людьми, утратившими богатство  и
уважение. Не сомневаясь, что Джайлс  видел,  как  она  переправляла  стишок,
Грейс ждала от него ответного шага; украдкой выказанная верность, как  утлая
ладья, сгинула, не выдержав встречи с первым препятствием.

ГЛАВА XVI

     Доктор Фитцпирс жил на склоне холма, в доме куда скромнее и меньше, чем
у лесоторговца. Дом  Мелбери,  по  всей  вероятности,  был  некогда  центром
небольшого  имения  Малый  Хинток,  границы  которого  стерлись,   ибо   вся
окрестность ныне влилась во владения миссис Чармонд. Сам Мелбери  ничего  не
подозревал, но  многие  -  особенно  приходский  священник  -  считали,  что
владельцами Малого Хинтока были предки Мелбери, так как  эта  фамилия  часто
упоминалась в документах о купле-продаже земель,  относившихся  ко  временам
гражданской войны.
     Дом Фитцпирса, как мы уже говорили, был невелик, похож на  крестьянский
и к тому же недавней постройки. Он принадлежал удалившемуся на покой фермеру
и его жене, которые по прибытии доктора  в  деревню  уступили  ему  передние
комнаты и перебрались поближе к кухне, они же взяли  на  себя  все  домашние
хлопоты о Фитцпирсе, за что в назначенные  дни  с  благодарностью  принимали
известную мзду.
     Дом  и  сад  своей  симметричностью  напоминали  создания   голландских
архитекторов времен Вильгельма и Марии. Островерхую  живую  изгородь  делили
пополам ворота, обрамленные аркой из высокого кустарника;  от  ворот  прямая
буксовая аллейка вела вверх по склону к крыльцу, расположенному  в  середине
четырехоконного фасада. Справа и слева от дорожки  рядами  росли  крыжовник,
смородина, малина, клубника и скромные цветы. Перед крыльцом красовались два
правильных буксовых шара, похожих на школьные глобусы. За  крышей  виднелись
кроны  яблонь,  росших  выше  по  склону,  а  еще  выше  -   деревья   рощи,
поднимавшейся до гребня холма.
     Точно против ворот в дальней части сада находилась калитка, от  которой
тянулась тропинка в поле. Калитку недавно покрасили, к ее липкой поверхности
еще прилипали мошки. Сидя в гостиной, доктор рассеянно наблюдал  за  редкими
прохожими. Будучи философом,  он  заметил,  что  характер  путников  забавно
выражается в том, как они распахивают перед собой калитку.
     Действия мужчин не отличались  разнообразием:  они  толкали  калитку  и
быстро проходили. Другое дело женщины, - для них липкое крашеное дерево было
неприятной преградой на пути, опасностью или даже ловушкой.
     Первой привлекла его внимание рослая женщина с нечесаными  волосами,  в
подоткнутой юбке.  Не  глядя,  она  взялась  за  калитку  и  нажала  плечом;
перепачкав рукав, она разразилась  потоком  проклятий,  присела  и  стала  с
причитаниями вытирать кофту о траву.
     Доктор рассмеялся.
     Следующей была коротко стриженная девушка,  в  которой  доктор  признал
дочь  своего  покойного  пациента,  лесоруба  Саута.  При  виде  ее  черного
траурного чепца доктора кольнуло воспоминание, что именно его совет  срубить
дерево привел к кончине Саута и разорению  Уинтерборна.  Девушка  шагала  не
спеша, погруженная в свои мысли; ничего не  подозревая,  она  схватилась  за
белую штакетину и измазалась в краске. Фитцпирс с  сожалением  подумал,  что
девушка бедная и, должно быть запачкала свое единственное черное платье. Она
осмотрела рукав, казалось, не слишком  удивившись,  счистила  краску  и,  не
меняя выражения лица, двинулась дальше.
     Вскоре на лужайке перед изгородью  показалась  особа  совершенно  иного
рода. Изящная поступь ее говорила о городском воспитании, твердая походка  -
о  деревенском  происхождении.  Судя  по  всему,  девушка   сознавала,   что
привлекательна, но это не мешало ей  сохранять  обаяние  непосредственности,
по-видимому, благодаря склонности  уходить  в  собственные  мысли.  Вот  она
подошла к калитке. Сейчас  она  коснется  перчаткой  крашеного  дерева.  Это
представилось Фитцпирсу чуть ли не самоубийством. Он бросился искать  шляпу,
не нашел, опять глянул в окно  и  увидел,  что  опоздал.  Девушка  осмотрела
преграду и, подняв с земли прутик, ткнула им калитку. Калитка распахнулась.
     Фитцпирс продолжал  внимательно  наблюдать  за  девушкой,  пока  та  не
скрылась из виду. Это была та самая юная дама, которую он однажды повстречал
на  прогулке.  Но  кто  она?  Откуда  это  выразительное  лицо?  Все  прочие
хинтокские девушки отталкивали его своей деревенской грубостью. Но эта особа
была совсем другого склада, и доктор решил, что она не из местных.
     Точно то же он подумал, увидев ее впервые; но сейчас,  поразмыслив,  он
заключил, что, раз в  окрестностях  не  появилось  ни  одной  новой  кареты,
девушка не могла быть приезжей. Должно быть, она живет  в  Хинток-хаусе.  Не
сама ли это миссис Чармонд, о которой  он  столько  слышал,  или  в  крайнем
случае ее гостья? От этих мыслей на душе у доктора полегчало.
     Фитцпирс попытался читать и  раскрыл  начатое  им  сочинение  немецкого
метафизика. Доктор любил подобные книги, ибо не был человеком практическим и
мир идеальный предпочитал реальному, а  открытие  принципов  их  применению.
Юная дама не выходила у него из головы. Он мог бы пойти за ней  следом,  но,
не будучи человеком действия, предпочел следовать за ней в мыслях. И все же,
выйдя  к  вечеру  погулять,   Фитцпирс   невольно   направился   в   сторону
Хинток-хауса, не подозревая, что днем туда же ходила Грейс, которую  с  утра
занимали мысли о миссис  Чармонд.  Грейс  дошла  до  вершины  холма,  откуда
открывался вид на усадьбу, и возвратилась домой окольным путем.
     Фитцпирс тоже взобрался на холм и взглянул вниз. Ставни  были  закрыты;
из одной трубы поднимался дым. Самый вид усадьбы говорил о том,  что  миссис
Чармонд уехала, а в доме никто не живет. Сообразив,  что  виденная  им  юная
дама не могла быть той миссис Чармонд, о которой он столько  слышал,  доктор
ощутил смутное разочарование. Равнодушно отвернувшись от опустевшей усадьбы,
как от тела, покинутого душой, он зашагал назад.
     Поздно вечером Фитцпирса вызвали к больному, жившему за две мили. Как и
большинство молодых сельских  врачей,  Фитцпирс  не  мог  похвастаться,  что
разъезжает