ла в комнату и присела на стул у двери.
     Как  только  дверь  за  хозяйкой  затворилась,   Грейс   огляделась   и
вздрогнула, - на кушетке перед ней возлежал красивый молодой человек в позе,
напоминавшей мраморное изваяние усопшего на гробницах XV века,  с  той  лишь
разницей, что руки его не были молитвенно сложены. Грейс поняла, что  это  и
есть доктор. Она не решалась  прервать  его  сон  и  встала,  чтобы  дернуть
бронзовую сонетку на широкой ленте у камина и вызвать хозяйку. Но, вспомнив,
что хозяйка с минуты на минуту должна вернуться, она оставила свое намерение
и в замешательстве взглянула на погруженного в сон философа.
     Глаза молодого человека были закрыты, отчего свет, исходивший от  него,
померк, лишив его облик той выразительности, которая  отличала  его  в  часы
бодрствования. Но сон, погрузив во мрак  телесную  оболочку,  взамен  придал
всей фигуре спящего таинственное очарование, неотразимое  для  восприимчивых
натур, к которым, без сомнения, относилась  и  Грейс.  Насколько  она  могла
судить в таких обстоятельствах, перед ней находился молодой человек, каких в
здешних местах не видали. Людей подобной породы, впрочем,  куда  грубее,  ей
случалось видеть лишь вдали от Хинтока, да и то на расстоянии.
     Не понимая, куда могла запропаститься хозяйка, которой давно пора  было
обнаружить свою ошибку, Грейс снова сделала шаг  к  звонку.  В  зеркале  она
различала отражение спящего, и каков был ее ужас, когда она обнаружила,  что
глаза его широко раскрыты и с  удивлением  устремлены  на  нее.  Застигнутой
врасплох Грейс едва достало сил, чтобы обернуться  и  взглянуть  уже  не  на
отражение, а на оригинал. Доктор спал, как и за минуту до этого.
     Ошеломленная загадочным поведением доктора, Грейс тотчас забыла о  цели
своего визита. Бросившись к дверям, она бесшумно открыла  и  закрыла  их  за
собой  и,  незамеченная,  выбежала  из  дому.  Только  достигнув  калитки  и
оказавшись на дороге, она обрела присутствие  духа.  Здесь,  за  кустарником
изгороди, ее не могли увидеть; она остановилась, чтобы собраться с мыслями.
     "Кап-кап-кап" - барабанил дождь  по  зонту,  и  капли  гулко  шлепались
наземь; она вышла из дому в ненастье, потому что взялась за серьезное  дело,
и вот все губит нелепый испуг из-за обстоятельства,  которому  незачем  было
придавать значения.
     Как бы мало шума ни  произвело  ее  бегство,  оно  все  же  потревожило
Фитцпирса, и он  приподнялся.  Разгадка  увиденного  Грейс  в  зеркале  была
чрезвычайно проста: доктор в самом деле на миг приоткрыл глаза,  но  тут  же
сон снова одолел его, так что сам он не мог бы сказать, было ли виденное  им
сном или явью. Ему казалось, что из комнаты минуту назад кто-то вышел, да  и
тождество прелестного облика во сне и только что исчезнувшей  посетительницы
не вызывало сомнений.
     Взглянув через несколько мгновений в  окно,  выходившее  к  изгороди  и
гравиевой дорожке, обсаженной буксом, он увидел, что калитка приотворяется и
в сад входит девушка его грез. Грейс действительно решила вернуться и  снова
попытать удачи. Но как странно, подумал он, она входит, а не уходит, не было
ли и впрямь ее первое явление сном? Грейс  неуверенно  продвигалась  вперед,
так низко опустив зонтик, что ему не удавалось рассмотреть  ее  лица.  Но  у
того  места,  где  кончался  малинник  и  начинались  грядки  клубники,  она
замешкалась.
     В тревоге, что гостья снова от него ускользнет,  Фитцпирс  бросился  ей
навстречу. Гадая о цели ее посещения, он невыносимо боялся ее спугнуть.
     - Прошу прощения, мисс Мелбери, - начал он. - Я заметил вас  в  окно  и
побоялся, что вы сочтете, будто меня нет дома... если  только  вы  идете  ко
мне.
     - Я могу изложить свое дело в двух словах, - ответила  Грейс.  -  Я  не
буду к вам заходить.
     - Нет, нет, как можно, зайдите, прошу вас. По крайней мере,  поднимемся
на крыльцо.
     Уступив, Грейс взошла на крыльцо.  Там  она  остановилась,  и  Фитцпирс
закрыл ее зонт.
     - У меня к вам  небольшое  дело,  просьба,  -  сказала  она.  -  Тяжело
заболела служанка моего отца - вы ее знаете.
     - Очень печально. Я тотчас же зайду к вам и осмотрю ее.
     - Нет, этого как раз не нужно.
     - Вот как!
     - Да, таково ее желание. Ваш визит только повредит ей, может быть, даже
убьет ее. У меня к вам дело не совсем обычного и тягостного свойства. Видите
ли, она чрезвычайно подавлена своим злосчастным обещанием  касательно...  ее
тела после смерти.
     - А, так это бабушка Оливер, старуха  с  великолепной  головой.  Тяжело
заболела, вы говорите?
     - Да, и очень, очень удручена своей опрометчивостью. Пожалуйста, вот  я
принесла назад деньги... прошу вас, верните бумагу, которую она подписала. -
Грейс вынула из перчатки две пятифунтовые банкноты.
     Не отвечая и не глядя на деньги,  Фитцпирс  думал  только  о  том,  что
нежданно-негаданно оказался лицом к лицу с Грейс. Крыльцо было узкое,  дождь
припустил; сбегая по навесу, струйки стекали по стеблям вьюнка и  падали  на
подол плаща и юбку Грейс.
     - Вы совсем вымокнете, прошу вас, войдите в дом, - попросил он. - Я  не
могу позволить, чтобы вы тут оставались.
     За парадной дверью другая дверь сразу вела в гостиную; распахнув ее, он
жестом пригласил Грейс войти.  Она  попыталась,  но  не  смогла  противиться
мольбе, выражавшейся в его лице и манерах, и, страдая от  своей  покорности,
проскользнула мимо него в комнату, задев в узком проходе рукав его куртки.
     Он вошел вслед за ней, притворил дверь - Грейс почему-то надеялась, что
дверь останется открытой, - и, предложив ей стул, сам сел напротив. От  этих
простых действий  ей  стало  еще  тревожнее,  должно  быть,  она  не  успела
оправиться от того первого потрясения, когда  увидела  в  зеркале  раскрытые
глаза доктора. Что, если он тогда не спал, а лишь притворялся с какой-то ему
одному ведомой целью?
     Она снова протянула деньги; он очнулся от долгого  созерцания  ожившего
произведения искусства и почтительно склонился, вслушиваясь в ее слова.
     -  Могу  ли  я  надеяться,  что  вы   отступитесь   и   откажетесь   от
обязательства, которое несчастная бабушка Оливер подписала по недомыслию?
     - Сделайте одолжение. Только позвольте мне остаться  при  своем  мнении
касательно ее недомыслия. Бабушка Оливер - мудрая старуха и в этом деле тоже
рассудила  здраво.  Вы  полагаете,  что  в  нашем   договоре   есть   что-то
дьявольское, не правда ли, мисс Мелбери? Но припомните, что в былые  времена
самые прославленные наши врачи заключали именно такие соглашения.
     - Дьявольское?.. Нет, скорее, странное.
     - Странное - может быть, но ведь предмет странен не по  сути  своей,  а
лишь по  отношению  к  внешним  объектам,  в  данном  случае,  к  стороннему
наблюдателю.
     Подойдя к секретеру, он после недолгих поисков вынул  оттуда  сложенный
лист бумаги и, развернув, протянул его Грейс. Внизу с краю выделялся  жирный
чернильный крест, выведенный рукой бабушки Оливер. Грейс  вложила  листок  в
карман, и от сердца у нее отлегло.
     Так как Фитцпирс все еще не взял денег, половину которых Грейс доложила
из собственного кошелька, она подвинула их поближе к нему.
     - О нет, не нужно. Зачем разорять старуху? - поспешно возразил он. - Не
так удивительно то, что врач заручается объектом для вскрытия, как  то,  что
подобное соглашение могло привести к нашему знакомству.
     - Боюсь, мое  поведение  показалось  вам  необычным  и  вы  сочли  меня
неучтивой. Простите, я не имела в виду вас обидеть.
     - Нет, нет, нимало! -  снова  возразил  он,  глядя  на  нее  с  прежним
изумлением. - Меня поразило иное. - Он колебался,  продолжить  ли  мысль.  -
Накануне я просидел далеко за полночь, - наконец отважился он, - и оттого  с
полчаса назад задремал вон на той кушетке.  Я  забылся  всего  на  несколько
минут - и вообразите, мне пригрезилось, что вы стоите здесь, в комнате.
     Признаться или нет? Грейс покраснела.
     - Подумайте, - продолжал Фитцпирс, вполне уверившись, что это был  сон,
- как много мне  пришлось  о  вас  думать,  прежде  чем  вы  явились  мне  в
сновидении.
     Она почувствовала, что это не было притворством.
     - Мне снилось, что вы стоите вот тут, - он протянул руку к камину, - но
я видел не самое вас, а ваше отражение в зеркале.  Что  за  чудное  видение,
подумал я. Такое бывает раз в жизни - замысел воплотился,  Природа  и  Мысль
слились в своем изначальном единстве! Видите ли, прошлой  ночью  я  как  раз
читал философа-трансценденталиста и, вероятно,  проникшись  его  идеализмом,
перестал разделять сон и явь. Я  готов  был  заплакать,  когда  проснулся  и
обнаружил, что вы являлись мне во времени, но, увы, не в пространстве!
     В этом словоизлиянии проскальзывала театральность,  хотя  в  целом  она
была чужда Фитцпирсу. Нередко, забывшись,  человек  дает  волю  чувствам,  и
тогда их внешнее проявление нелегко бывает отличить от краснобайства. Истина
тонет в потоке громких фраз и, как злосчастное следствие этого,  неузнанная,
бывает отвергнута вместе с шелухой аффектации.
     Грейс, впрочем, плохо разбиралась в свойствах  человеческой  природы  и
восхищалась силой чувств, не раздумывая о форме их выражения. Слова  "чудное
видение" смутили ее, скромность помешала ей трезво оценить речь Фитцпирса.
     - А не могло быть так, - вдруг спросил он,  -  что  вы  наяву  посетили
меня?
     - Признаться, я уже была здесь  однажды,  -  еле  выговорила  Грейс.  -
Хозяйка пошла вас искать, но долго не возвращалась, и я ушла.
     - Значит, вы видели, как я спал, - пробормотал  доктор;  в  голосе  его
слышалось унижение.
     - Да, если, впрочем, вы меня не обманывали.
     - Обманывал?
     - Я увидела в зеркале, что вы лежите с  открытыми  глазами,  но,  когда
оглянулась, глаза были закрыты, и я  подумала,  что  вы,  может  быть,  меня
обманываете.
     - Никогда, - порывисто возразил Фитцпирс, - никогда я  не  мог  бы  вас
обмануть.
     Обладай она  даром  предвидения,  какой  насмешкой  прозвучала  бы  эта
благородная речь. Он никогда не мог бы ее  обмануть!  Однако  они  не  умели
глядеть на год вперед, и фраза возымела свое действие.
     Грейс с беспокойством подумывала, что пора  бы  прервать  разговор,  но
обаяние доктора мешало ей подняться со стула.  Она  медлила,  как  неопытная
актриса, которая, проговорив все реплики, не знает, как уйти  со  сцены.  На
помощь ей пришла спасительная мысль о бабушке Оливер.
     - Мне не терпится рассказать бабушке Оливер  о  вашем  благородстве,  -
сказала она. - Она испытает от этого большое облегчение.
     - У бабушки Оливер - и нервное расстройство, как удивительно! - говорил
доктор, следуя за Грейс к двери.  -  Погодите  минуту,  вас  это,  вероятно,
заинтересует.
     С этими словами он распахнул дверь в другом  конце  коридора,  и  Грейс
увидела стоящий на столе микроскоп.
     - Взгляните сюда, пожалуйста, это покажется вам достойным  внимания,  -
повторил он.
     Посмотрев в окуляр, она увидела светлый  кружок,  покрытый  необычайным
узором клеток.
     - Как вы думаете, что это? - спросил Фитцпирс.
     Грейс не знала.
     - Это срез с мозга старого Джона Саута. Я его исследую.
     Она  вздрогнула  и  отпрянула,  впрочем,  не  от   отвращения,   а   от
неожиданности, удивившись, как он сюда попал. Фитцпирс рассмеялся.
     - Теперь вы меня знаете, - сказал он. - Я пытаюсь одновременно  познать
и физиологию, и трансцендентальную философию, мир материальный и  идеальный,
с тем чтобы, если это возможно,  определить  между  ними  границу.  Вас  это
отталкивает?
     - Вы ошибаетесь, мистер Фитцпирс. - Грейс не кривила душой. - Это вовсе
не так. Я не раз видела ночью свет в вашем окне  и  знаю,  как  серьезно  вы
работаете. Ваш труд не кажется мне предосудительным, я восхищаюсь вами!
     Лицо  ее  было  так  очаровательно,  так  серьезно  и   искренне,   что
впечатлительный Фитцпирс от души проклял разделявший их стол. Видно это было
по его глазам  или  нет,  но  Грейс,  оторвавшись  от  микроскопа,  поспешно
выбежала под дождь.

ГЛАВА XIX

     Вместо того чтобы довершить исследование мозга Саута, который при  всей
важности этого,  органа  под  микроскопом  выглядел  не  так  уж  интересно,
Фитцпирс откинулся, в кресле и задумался. Он думал, что Грейс еще прелестнее
из-за того, что  легко  поддается  его  влиянию,  хотя  это  влияние  скорее
тревожит ее, нежели очаровывает. Фитцпирс был в должной мере ученым, готовым
ревностно доискиваться сути физических явлений, но в еще большей мере он был
мечтателем  и  идеалистом.  Он  верил,   что   за   несовершенным   прячется
совершенное, что незаурядное скрывается в гуще обыденного, что, как бы точно
ни  повторялись  условия  опыта,   результат   окажется   всегда   новым   и
непредсказуемым.  Он  усматривал   в   себе   личность   с   неограниченными
возможностями потому  только,  что  это  его  личность,  -  хотя  в  тех  же
обстоятельствах тысячи ему подобных кончали  ничем,  -  и  был  уверен,  что
открыл в Хинтоке совершенно  исключительное  существо,  предназначенное  для
него одного.
     Фитцпирс обладал привычкой разговаривать с собой  вслух,  какая  обычно
встречается у  мечтателей  более  преклонного  возраста;  он  расхаживал  по
комнате, стараясь ступать на самые яркие цветы в  узоре  ковра,  и  бормотал
себе под нос:
     - Пока я в Хинтоке, эта удивительная девушка будет  озарять  мою  жизнь
светом, и - что самое замечательное -  наши  отношения  будут  исключительно
духовного свойства. Мы разного круга, иная близость между  нами  невозможна.
Как она ни прелестна, брак с ней был бы безумием. Одна мысль о нем убила  бы
всю одухотворенность нашей дружбы. Да и вообще, в практической жизни у  меня
есть другие цели.
     Фитцпирс рассчитывал  со  временем  жениться  на  женщине,  равной  ему
происхождением, но гораздо более богатой. Однако  в  настоящем  его  помыслы
сосредоточились на Грейс Мелбери, в которой он видел скорее  некое  духовное
явление, чем существо из плоти и крови,  явление,  которое  годится  на  то,
чтобы оживить его бытие и развеять однообразие и скуку деревенской жизни.
     Увидев Грейс, но еще не обменявшись с ней ни словом, он  от  праздности
вознамерился приволокнуться за хорошенькой дочкой лесоторговца,  но  теперь,
узнав ее  ближе,  он  устыдился  прежних  поползновений.  Близость  с  такой
девушкой не может принять вульгарный  оборот,  она  сулит  высокое  духовное
общение и сопричастность миру идей. Не имея причин  наведываться  в  дом  ее
отца, он понимал, что  дружба  их  будет  питаться  случайными  встречами  у
дороги, в лесу, на пути в церковь или из церкви, где-то возле ее дома.
     Как он и предполагал, мимолетные свидания стали событиями в  их  жизни.
Но в деревенской глуши минутные встречи, часто повторяясь, порождают интерес
и даже близость между людьми. Их близость росла так же незаметно для  глаза,
как растут почки на деревьях. Нельзя было установить, в какой день они стали
друзьями, и все же понимание тонкой нитью  уже  связывало  двух  людей,  еще
зимой бывших чужими друг другу.
     Весна началась неожиданно: давно набухшие почки  распустились  за  одну
теплую ночь. Казалось, слышно,  как  деревья  наливаются  соком.  Откуда  ни
возьмись явились позднеапрельские цветы с таким видом, будто они здесь  век,
хотя еще позавчера их не было и следа. В лужах барахтались  птицы.  Домоседы
говорили, что слышали соловья, на что  гуляки  с  презрением  отвечали,  что
слышали его две недели назад.
     Практика у молодого доктора была менее обширной, чем у  его  лондонских
коллег, и оставляла время для частых прогулок по  лесу.  Да  и  то  сказать,
врачебной деятельности он отдавался отнюдь не с тем усердием, которое служит
залогом широкой известности. Однажды он задумчиво бродил с книгой в руках по
дубовой роще. День был  погожий,  повсюду  в  природе  кипела  деятельность;
человеку созерцательному перед  ее  лицом  невольно  хотелось  поежиться  от
неловкости за свою праздность. Вдруг издали донесся странный звук, словно бы
кряканье утки; обычный в лесном краю, этот звук был новостью для Фитцпирса.
     Продвигаясь в глубь рощи, доктор вскоре догадался, откуда исходил звук.
Как обычно, в это время года в  лесу  заготовляли  кору.  Лезвия  топоров  с
треском отдирали ее от липкой поверхности ствола.  Корой  торговал  Мелбери,
отец Грейс, он мог находиться поблизости, и, привлеченный этим  соображением
больше, чем интересом к самому зрелищу, доктор ускорил шаги. Подойдя  ближе,
он узнал среди работников обоих Тимоти Тенгсов - старшего  и  младшего  -  и
Роберта  Кридла,  которого,  по  всей  вероятности,   прислал   на   подмогу
Уинтерборн; рядом хлопотала Марти Саут.
     Первым на обреченное дерево набрасывался Кридл. Маленьким топориком  он
ловко обрубал ветки и счищал наросты мха, покрывавшего ствол на  фут-два  от
земли, - операция, которую можно уподобить "малому туалету" приговоренного к
казни. Вслед за тем дерево обдирали  на  высоту  человеческого  роста.  Если
благородное создание природы может выглядеть нелепо, то это был как раз  тот
случай: голенастый дуб стоял,  словно  стыдясь  самого  себя,  пока  его  не
подрубали под корень, после чего  отец  и  сын  Тенгсы  с  поперечной  пилой
довершали дело. Едва дерево оказывалось на земле, работники набрасывались на
него, как саранча, и в мгновение ока очищали от коры  весь  ствол  и  нижние
ветви. Марти Саут поставили обдирать макушку; затерявшись, как  птица  среди
веток с набухшими почками, она тщательно  выполняла  работу,  на  которую  у
мужчин  не  хватало  сноровки  и  терпения;  при  жизни  дуба  вершина   его
поднималась над лесом, улавливая лучи встающего и заходящего солнца  и  свет
луны, в то время как нижние ярусы сучьев окутывала густая тьма.
     - Ваш топорик, видно, лучше, чем у других,  -  заметил  наблюдавший  за
Марти Фитцпирс.
     - Что вы, сэр,  -  ответила  она,  показав  заточенную  конскую  кость,
которая была посажена на черенок. - Просто у других не хватает  терпения  на
мелкую работу, их время стоит дороже, чем мое.
     Рядом на поляне был сложен просторный шалаш, перед ним на костре весело
посвистывал чайник. Фитцпирс устроился в шалаше с книгой,  иногда  отрываясь
от чтения, чтобы бросить взгляд  на  разыгрывавшуюся  перед  ним  сцену.  На
минуту у него мелькнула мысль, что он может  поселиться  здесь  навсегда  и,
женившись на Грейс Мелбери, слиться с лесной жизнью. Да и зачем  гнаться  за
неизвестным? Тихое счастье приобретается лишь ценою отказа от дальних планов
и устремлений; мысли местных жителей не выходят за пределы Хинтокских  лесов
- отчего бы ему не уподобиться им? Небольшая практика среди  окружающих  его
людей могла бы стать венцом его желаний.
     Тем временем Марти Саут, покончив со вздрагивавшими от ее прикосновения
мелкими ветками, вышла из-за поверженного дуба и принялась  заваривать  чай.
Когда  чай  был  готов,  она  созвала  работников,  и  Фитцпирс,   подчинясь
настроению, подсел к ним.
     Он медлил уйти и только тогда понял скрытую причину своего промедления,
когда до слуха сидевших у костра донесся легкий скрип повозки  и  кто-то  из
работников сказал:
     - Сам едет.
     Оглянувшись, все увидели приближающуюся двуколку Мелбери с налипшим  на
колеса податливым мхом.
     Лесоторговец  вел  лошадь   под   уздцы   и,   поминутно   оглядываясь,
предупреждал сидевшую сзади дочь, когда и  где  пригнуть  голову,  чтобы  не
задеть за свисающие ветки. Он задержался у того места, где только  что  была
прервана  работа,  беглым  взглядом  окинул  груду  коры  и   направился   к
работникам. Встреченный громкими возгласами, он согласился выпить с ними чаю
и привязал лошадь к соседнему дереву. Грейс  отказалась  принять  участие  в
чаепитии;  не  сходя  с  места,  она  задумчиво  смотрела  на  лучи  солнца,
пробивавшиеся тонкими нитями сквозь ост