ко что он вступил в дом.  Лицо  у
Мелбери было чернее тучи.
     - Плохо, - ответил он. - Вид ее испугал меня, и я стал звать ее  домой.
Разве можно оставлять ее в таком  состоянии  у  чужих  людей?  После  долгих
уговоров она наконец согласилась  вернуться.  К  сожалению,  я  поехал  туда
верхом, но мне удалось нанять отличную карету, очень легкую на ходу, так что
часа  через  два  Грейс  будет  уже  дома.  Сам  я  поспешил  вперед,  чтобы
предупредить тебя о ее приезде. Надо привести в  порядок  комнаты  Грейс.  А
что, муж ее, кажется, уже вернулся?
     - Да, вернулся, - ответила миссис Мелбери. - А ты подумал,  во  сколько
обойдется карета от самого Шотсфорда? - посетовала она.
     - Во сколько бы ни обошлась! - сердито возразил лесоторговец. - Я решил
сегодня же привезти Грейс домой, чего бы мне это ни стоило.  И  что  это  ей
вздумалось уехать, ума не приложу! Она делает все, чтобы разладить  дело,  а
не наладить его.
     Грейс не рассказала отцу о прогулке  по  лесу  с  миссис  Чармонд  и  о
признании, прошептанном на ухо.
     - Раз Эдрид вернулся, - продолжал Мелбери, - он  должен  был  подождать
меня, чтобы справиться о здоровье жены, хотя бы ради приличия. Я видел,  как
он выезжал со двора. Куда это он собрался?
     Миссис Мелбери ответила мужу, что у нее нет сомнений относительно того,
куда их зять поскакал тотчас по возвращении.
     Мелбери ничего не сказал. Его приводило в отчаяние то, что Фитцпирс  не
остался дома и не поехал встречать больную жену, как должен был поступить, а
отправился бог знает куда, нанеся Грейс еще  одну  обиду.  Старик  вышел  из
дому; лошадь  его  еще  не  была  расседлана,  он  велел  Апджону  подтянуть
подпруги, вскочил в седло и поскакал вслед за Фитцпирсом.
     Доскакав до усадьбы миссис  Чармонд,  Мелбери,  взбешенный  неслыханным
поведением зятя, пришел в такую ярость, что готов  был  прибегнуть  к  самым
крутым мерам. Силой или уговором, но он приведет  сегодня  Эдрида  Фитцпирса
домой; потому что, решил он, хуже, чем есть,  не  будет,  хотя  и  припомнил
поговорку, что на всякую беду есть худшая. Въехав в парк  через  ворота,  он
поскакал по мягкому дерну чуть ли не следом за лошадью  Фитцпирса  и  вскоре
достиг дубов, под которыми остановился его  зять.  В  темных  кустах  что-то
неясно белело, это была Любимая, привязанная к одному из дубов Фитцпирсом.
     - Вот ведь негодяй! Побоялся подъехать к  дому  открыто!  -  воскликнул
Мелбери и, последовав примеру зятя,  спешился,  привязал  коня  к  соседнему
дереву и двинулся к дому пешком. Он решил довести расследование до  конца  и
не стесняться пустяками; поэтому без колебания  отворил  дверь,  пренебрегши
колотушкой, и неслышно вошел в дом.
     Большой квадратный холл с дубовыми полами, лестничным маршем и стенами,
обшитыми дубовой панелью, был слабо  освещен  тусклой  лампой,  свисавшей  с
поперечной балки на потолке. В  холле  никого  не  было.  Мелбери  прошел  в
коридор и прислушался у двери, которая, как он знал, вела  в  гостиную;  там
было совсем тихо, он повернул ручку:  гостиная  оказалась  пуста.  В  камине
горел небольшой огонь - единственное освещение комнаты; его отблески  весело
плясали на золоченой мебели, которая своим музейным изяществом  менее  всего
подходила к тяжеловесной простоте дома; Фелис,  по  всей  вероятности,  сама
обставляла эту  гостиную,  чтобы  смягчить  многовековую  угрюмость  родовой
английской усадьбы. Разочарованный тем, что не встретил зятя с первых шагов,
Мелбери вошел в столовую, в которой не горели  ни  свечи,  ни  камин;  холод
нетопленой комнаты говорил о  том,  что  миссис  Чармонд  сегодня  здесь  не
обедала.
     Настроение Мелбери к этому времени  несколько  смягчилось.  Все  вокруг
было так мирно, так безобидно и покойно, что он не испытывал больше  желания
вступать в ссору ни с Фитцпирсом, ни с кем бы то ни было  другим.  Видя  это
чинное благолепие, он скорее почувствовал, чем сообразил, что там,  где  так
покойно и прилично,  не  могут  твориться  те  гнусные  деяния,  которые  он
подозревал. Ему вдруг  пришло  в  голову,  что,  будь  даже  подозрения  его
справедливы, его внезапное, если не беззаконное вторжение в чужой дом  может
обернуться позором и унижением не только для его обитателей, но и для него с
Грейс. Если разразится скандал, то больше всех пострадает, конечно, Грейс. И
Мелбери решил, что будет вести  себя  более  разумно  и  поговорит  с  зятем
наедине, как он поговорил уже с миссис Чармонд.
     Неслышно, как и  вошел,  Мелбери  поспешно  ретировался.  Проходя  мимо
гостиной, он услышал сквозь потрескивание поленьев в камине какой-то  легкий
шум. Мелбери тихонько приоткрыл дверь и увидел,  как  через  противоположную
высокую стеклянную дверь выходят наружу  две  фигуры:  в  женщине  он  узнал
хозяйку дома, в  мужчине  своего  зятя.  Мгновение  спустя  они  исчезли  за
дверями, слившись с темнотой парка.
     Мелбери вернулся в холл, вышел во двор через парадную дверь и,  обогнув
дом, оказался возле террасы, прилегающей к  гостиной.  Он  подошел  как  раз
вовремя: остановившись у ограды,  отделяющей  газон  от  парка,  Фитцпирс  и
миссис Чармонд нежно прощались.
     Расставшись с возлюбленным, миссис  Чармонд  тотчас  поспешила  в  дом;
Фитцпирс зашагал в глубь парка и исчез среди деревьев.
     Мелбери подождал, пока миссис Чармонд вернется в гостиную, и  пошел  за
Фитцпирсом. Он сегодня выскажет этому красавчику, что он о нем думает, а  то
и задаст хорошую трепку, если будет введен в искушение.
     Но, углубившись в черноту дубовой рощи, Мелбери не нашел Фитцпирса,  не
было видно и его собственного  коня  Блоссома;  пробираясь  с  осторожностью
вперед, он различил в темноте светлый круп Любимой, которая все  еще  стояла
под деревом по соседству с тем, к которому был привязан Блоссом. На  секунду
Мелбери подумал, что Блоссом, молодой и сильный конь, сорвался с  привязи  и
убежал; но, прислушавшись, уловил невдалеке ровный топот его копыт  и  скрип
седла: значит, Блоссом нес на себе всадника. Дойдя до  маленькой  калитки  в
ограде парка, он встретил крестьянина, у которого спросил, не видел  ли  тот
всадника на сером коне, крестьянин  ответил,  что  ему  только  что  попался
навстречу доктор Фитцпирс, ехавший куда-то верхом.
     Мелбери догадался, что произошло: Фитцпирс  по  ошибке  сел  не  на  ту
лошадь, - промах вполне объяснимый, если принять  во  внимание  непроглядную
темень дубовой рощи и неумение  Фитцпирса  распознать  лошадь  по  статям  и
масти. (При свете дня  было  хорошо  заметно,  что  Блоссом  гораздо  темнее
Любимой.)
     Мелбери  поспешил  обратно,  сел  на  Любимую  и  поскакал   вслед   за
Фитцпирсом, - самое лучшее, что он мог придумать в таком положении.
     Въехав в лес, он поскакал по дороге, извивающейся между  деревьями;  ее
глубокие  колеи  в  мягком  лиственном  покрове  были  проложены   фургонами
лесорубов, изъездившими лес вдоль и поперек в поисках  новых  мест  вырубки;
скоро Мелбери различил впереди себя, в том месте, где дорога огибала высокий
каштан, круп своего коня. Он натянул  поводья,  надеясь  догнать  Фитцпирса;
Любимая прибавила шаг.
     Приблизившись, Мелбери увидел, что конь  без  седока.  Почуяв  хозяина,
Блоссом радостно махнул хвостом и галопом поскакал в сторону дома.  "Что-то,
видно, произошло", - подумал лесоторговец. Доехав до каштана,  он  спешился,
осмотрелся и в двух шагах от тропы увидел лежащего на земле Фитцпирса.
     - Помогите, помогите!  -  воскликнул  тот,  почувствовав  прикосновение
чьей-то руки. - Меня сбросила моя  лошадь...  но,  к  счастью,  я,  кажется,
несильно ушибся.
     Поскольку Мелбери не  мог  при  таких  обстоятельствах  прочитать  зятю
приготовленной нотации, а дружеское сочувствие считал лицемерием,  он  почел
за лучшее совсем не разговаривать. Молча приподняв  Фитцпирса,  он  осмотрел
его: тот был слегка оглушен падением и испуган, но цел и  невредим.  Падение
его было легко объяснимо. Фитцпирс думал, что возвращается домой на Любимой,
известной кротостью нрава, тогда как под  ним  был  торопившийся  в  конюшню
молодой, резвый конь.
     Мелбери был путешественник старой закалки: он только  что  вернулся  из
Шотсфорд-форума и карман его все еще оттопыривала дорожная  фляга  с  ромом,
которую он всегда брал с собой в  поездки,  превышающие  десять  миль,  хотя
почти никогда к ней не прикладывался. Он влил в рот Фитцпирса немного  рому,
и тот мгновенно очнулся. Мелбери поднял его на ноги,  не  зная,  что  делать
дальше: Фитцпирс не мог пройти и двух шагов, а вторая лошадь была далеко.
     С большим трудом удалось ему взгромоздить зятя на круп Любимой, сам  он
сел позади, обхватив туловище Фитцпирса одной рукой. Любимая,  имея  широкий
круп, прямую спину и высокую холку, могла нести двоих, идя небыстрым  шагом,
по крайней мере, до Хинтока.

ГЛАВА XXXV

     Любимая шла мерным, осторожным шагом через рощу,  где  недавно  работал
Уинтерборн; орешник остался позади, начался дубняк, где земля суше и жестче,
скоро въехали в  Маршкомскую  долину,  глухую  и  темную,  заросшую  высоким
кустарником: место, по слухам, нечистое.
     К Фитцпирсу постепенно вернулись силы. Но у него с утра маковой росинки
во рту не было: завтракал он рано и наспех, еще в Лондоне, а из дому  уехал,
не дождавшись ужина, - так его встревожило состояние Фелис; по этой  причине
старый ром, которым попотчевал его Мелбери, ударил ему в голову, и язык  его
развязался: Фитцпирс принялся бессвязно жаловаться на судьбу, не подозревая,
чья рука вызволила его из беды, да и теперь еще поддерживала.
     - Я сегодня проделал немалый путь... вернулся из Лондона, - начал он. -
Вот где общаешься с равными себе. Я ведь живу здесь, в Хинтоке, нет, даже  в
Малом Хинтоке! И меня тут ни в грош не ставят. На расстоянии десяти миль  от
Хинтока нет ни одной души, которая бы понимала  меня...  ни  одной...  Скажу
тебе,  отец,  не  хвалясь,  не  знаю,  как   звать   тебя,   -   я   человек
высокообразованный. Знаю несколько языков. Знаменитые поэты  -  мои  друзья.
Проскачи хоть пятьдесят миль,  не  встретишь  ни  одного,  кто  бы  прочитал
столько ученых книг, сколько прочитал я... Так что во всем Уэссексе никто не
может сравниться со мной по учености... А  я  должен  прозябать  в  обществе
каких-то торговцев в этой жалкой дыре, в Хинтоке!
     - Ну и ну, - поразился Мелбери.
     Прервав свои излияния, Фитцпирс с  решительностью  пьяного  выпрямился,
резко откинувшись назад - до этой минуты он, согнувшись, полулежал на  спине
лошади - и с такой силой толкнул Мелбери в грудь, что тот едва  не  выпустил
поводья.
     - Здесь мне цены не знают, - воскликнул  доктор;  и  прибавил,  смягчая
голос, - все, кроме одной. Восторженная душа  и  прелестная  женщина:  умна,
прекрасна, добра и притом богата.  Послушай,  старик,  очень  уж  ты  своими
когтями впился в мой бок. А когти твои что у  орла,  который  терзал  печень
Про... Пру... ну того на горе Кавказа... Нет, никто  здесь  меня  не  ценит,
говорю тебе, кроме нее!.. Господи! Какой я несчастный человек! Она  была  бы
моей, она стала бы носить мое имя. Но, увы, этому не бывать!  Я  женился  на
неровне. Так унизиться! И как же горько я теперь раскаиваюсь.
     Положение Мелбери, физическое и  моральное,  становилось  довольно-таки
затруднительным. Объясняться с Фитцпирсом было сейчас бесполезно, -  падение
и ром произвели некоторую сумятицу в его голове. И Мелбери ехал молча, держа
своего спутника твердой, но отнюдь не сострадательной рукой.
     - Ты делаешь мне больно, отец! - продолжал Фитцпирс.  -  Хотя  я  очень
тебе признателен за твою доброту. Люди не ценят  меня  здесь.  Говоря  между
нами, я теряю практику. А почему? Потому что знаю, кто здесь лучше  всех  по
уму, красоте и положению. Я не называю имен,  так  что  в  болтливости  меня
упрекнуть нельзя. Но я потерял  ее...  потерял,  так  сказать,  перед  лицом
закона. Если бы я был свободен, то она бы не отказала мне: так далеко  зашли
наши отношения; а с ее богатством (вообще-то за ее богатством я не гонюсь) я
бы  смог  удовлетворить  наконец   мое   благородное   честолюбие,   каковой
возможности у меня до сих пор не было. И, наверное, никогда, никогда уже  не
будет.
     Мелбери, в чьи ребра стучало сердце самого злого его врага и  чья  душа
горела от негодования, решился спросить хриплым от ненависти голосом, почему
тот не надеется осуществить свои честолюбивые помыслы.
     - Потому что я несвободен, - ответил не сразу Фитцпирс. - Другая держит
меня так крепко, как ты  сейчас  своей  рукой...  Я,  конечно,  не  жалуюсь,
наоборот, я очень благодарен тебе... Где это мы едем? До дому еще далеко? До
дому! И это мой дом! Когда я мог бы назвать своим совсем  другой  дом!  -  и
Фитцпирс пьяно махнул рукой в сторону Хинток-хауса. -  Если  бы  я  подождал
всего каких-то два месяца... Если бы я первой увидел ее...
     При этих словах Мелбери хорошенько тряхнул зятя.
     - Что это ты делаешь? - продолжал Фитцпирс. -  Сиди  смирно  или  ссади
меня. Так вот, всего каких-то два месяца - и я лишился ее. Вот  почему  я  в
таком отчаянии. Все для меня потеряно  теперь  в  этом  мире,  все...  Если,
конечно, судьба не  сжалится  надо  мной  и  с  той,  другой  что-нибудь  не
приключится. Она в общем-то милая, но если бы с ней что  случилось,  -  а  я
слыхал, что она захворала, - если бы что случилось, то я получил бы свободу,
а с ней счастье и блестящее будущее!
     Это было  последнее,  что  сказал  Фитцпирс,  сидя  на  лошади  впереди
разъяренного лесоторговца.  Не  в  силах  дольше  сдерживать  себя,  Мелбери
перестал поддерживать зятя и освободившейся рукой схватил его за шиворот.
     - Ты - бессердечный негодяй! И это после  всего,  что  мы  сделали  для
тебя! - воскликнул Мелбери, у которого от возмущения дрожали губы. - Ведь ты
живешь на ее деньги, в ее доме! Подумай, что  ты  мне  сказал  сейчас,  мне,
Джорджу Мелбери, ее отцу!
     Эти слова сопровождались энергичным взмахом руки, и злосчастный молодой
человек полетел головой вперед на дорогу, рухнув на  кучу  листьев,  которая
лежала здесь с зимы. Любимая прошла несколько шагов и остановилась.
     - Господи, прости меня! - прошептал Мелбери, раскаиваясь в содеянном. -
Он слишком долго испытывал мое терпение, и я, наверное, убил его.
     Мелбери повернулся в седле посмотреть, куда  упал  Фитцпирс.  К  своему
удивлению, он увидел, как тот поспешно поднялся на  ноги,  точно  совсем  не
ушибся, и быстро зашагал в лес. Скоро шаги его стихли в густой чаще.
     - Если бы не охапка листьев, на которую он упал по милости  провидения,
то быть бы сегодня смертоубийству, - проговорил с облегчением  лесоторговец.
Но, вспомнив последние слова Фитцпирса, опять пришел в сильнейшую  ярость  и
чуть ли не пожалел, что не отправил Фитцпирса к праотцам.
     Проехав еще  немного,  он  разглядел  в  кустах  Блоссома.  Соскочив  с
Любимой, Мелбери без  особого  труда  поймал  молодого  коня,  который  явно
чувствовал себя виноватым, привязал обоих лошадей к дереву  и  пошел  в  лес
искать зятя, раскаиваясь уже, что обошелся с ним несколько более сурово, чем
намеревался.  Он  исходил  лес  вдоль  и  поперек,  вороша  ботинками  сухие
скрюченные рожки, бывшие когда-то листьями. Наконец остановился послушать  и
осмотреться. Ветер, точно сквозь фильтр,  просачивался  сквозь  переплетение
тонких оголенных веток; огромные  черные  стволы  и  сучья  отпечатывали  на
бледном  небе  часовых  под  ружьем,  гигантские  канделябры,  пики,  копья,
алебарды, - словом, чего только не разглядело бы  там  богатое  воображение.
Отказавшись от поисков, Мелбери вернулся к привязанным лошадям  и  медленно,
держа их в поводу, двинулся домой.
     Так случилось, что в то самое время,  как  Фитцпирс  ехал  на  Блоссоме
домой, из Большого Хинтока в Малый возвращался один  местный  мальчишка.  Он
ходил к шорнику за отданным в починку хомутом,  который  требовался  к  пяти
часам утра. Мальчишка шел короткой дорогой через лес и,  просунув  голову  в
хомут,  насвистывал  единственную  известную  ему  песенку,  чтобы  не  было
страшно.
     Вдруг он услышал позади себя довольно частый конский топот и, не  зная,
друг это или враг, осторожности ради перестал свистеть и сошел  с  дороги  в
лес, чтобы переждать, пока всадник проедет мимо;  скоро  он  увидел  бледный
силуэт коня, приближавшийся, как привидение, и, с ужасом вспомнив Смерть  из
Апокалипсиса, прислонил хомут к дереву, а  сам  притаился  за  ним.  Всадник
приближался; глаза у мальчишки были зоркие, как у кошки, и скоро, вздохнув с
облегчением, он узнал во всаднике доктора.
     Как Мелбери и предполагал, Фитцпирс  в  темноте  перепутал  лошадей  и,
неспешно труся по лесной дороге, пребывал в полной уверенности, что под  ним
Любимая, хотя минутами необычная резвость всегда спокойной лошадки несколько
его удивляла. Между тем Блоссом, отличавшийся не менее острым  зрением,  чем
мальчишка, заметил впереди под деревом какой-то странный  предмет  (это  был
уже  известный  нам  хомут)  и  с  присущей  животным  нелюбовью  ко   всему
непонятному вдруг взбрыкнул задними ногами (Любимая на его месте и  ухом  бы
не повела), так  что  Фитцпирс,  будучи  весьма  посредственным  наездником,
вылетел из седла.
     Он оставался лежать неподвижно, покуда подоспевший Мелбери не влил  ему
в рот несколько капель  рому.  Мальчишка  же,  бросив  доктора  на  произвол
судьбы, помчался что есть духу прочь от  этого  проклятого  места,  заглушив
укоры совести тем соображением, что надо немедля оповестить односельчан о
     201
     несчастье. Ворвавшись в деревню, он тут же раструбил о падении доктора,
приукрасив этот сам по себе сухой факт самыми драматическими подробностями.
     Грейс вернулась; экипаж, нанятый для нее отцом,  был  после  расчета  с
возницей отпущен. Многочасовое путешествие несколько ободрило Грейс: болезнь
ее была  нервной  лихорадкой,  недугом  скорее  души,  нежели  тела,  и  она
поднялась к себе в гостиную в более спокойном  настроении.  Миссис  Мелбери,
встретив Грейс, сразу же сообщила ей, что муж ее  вернулся  из  Лондона,  но
тотчас уехал, по-видимому, к пациенту и  должен  скоро  вернуться,  добавила
она, поскольку не пил чаю  и  не  ужинал.  Грейс  ничего  не  ответила;  она
запретила себе пускаться в догадки, где может быть сейчас ее муж;  а  мачеха
не стала ей говорить, что миссис Чармонд, по слухам,  в  большой  печали  и,
кажется, собирается за границу.
     Грейс сидела возле огня в молчаливом ожидании. Она уехала  из  Хинтока,
почувствовав после признания миссис Чармонд непреодолимое отвращение к  мужу
и не желая, чтобы он, вернувшись, застал ее дома. Но, обдумав все хорошенько
еще раз, она позволила отцу уговорить себя и увезти  домой.  А  теперь  даже
жалела немного, что Эдрид вернулся в ее отсутствие.
     Вдруг в гостиную, запыхавшаяся и расстроенная,  поспешно  вошла  миссис
Мелбери.
     - Я должна тебе что-то сказать... плохие вести, - начала она. -  Только
не волнуйся, все еще, может быть, обойдется.  Эдрида  сбросила  лошадь.  Но,
даст бог, он не очень сильно зашибся. Это случилось в лесу,  по  ту  сторону
Маршкомской долины. Место там, говорят, нечистое.
     И она рассказала в нескольких  словах,  что  произошло,  опустив  самые
ужасные подробности, созданные живым воображением подростка.
     - Я решила, что лучше тебе сразу сказать,  -  прибавила  она.  -  Вдруг
его... вдруг он не сможет идти и его принесут.
     В действительности же миссис Мелбери думала, что дело  обстоит  гораздо
хуже, и Грейс это поняла сразу.  Несколько  минут  она  сидела  задумавшись.
Миссис Мелбери спросила, не надо ли что-нибудь сделать.  Грейс  отрицательно
покачала головой.
     - Хотя нет, - сказала она. - Пойди, пожалуйста, в спальню  и  посмотри,
все ли готово на случай, если ему совсем плохо.
     Миссис Мелбери позвала  бабушку  Оливер,  и  обе  женщины  поднялись