еня за это?
     - Нет, - великодушно ответила Грейс, - любите его сколько угодно, я  не
возражаю. Только, позвольте мне сказать вам, вы избрали нелегкий  путь,  мне
будет легче. Вы скоро наскучите ему - таков он уж есть, вы  ведь  не  знаете
его так, как я! И вы еще горько пожалеете, что встретились с ним!
     Миссис  Чармонд  побледнела  и  почувствовала  дурноту,   услыхав   это
пророчество.  Грейс,  которую  все  считали  воплощенной  кротостью,   вдруг
оказалась куда более твердой, чем ее соперница.
     - Вы все выдумываете, глупая, жестокая  девчонка!  -  вспыхнула  миссис
Чармонд. - Ничего, кроме приятельских отношений,  между  нами  нет,  ничего!
Самое ближайшее будущее докажет это. Я немедленно прикажу не  принимать  его
больше. И мне это будет нетрудно, поскольку ничем не грозит ни моему сердцу,
ни имени.
     - Сомневаюсь, чтобы вы решились больше не принимать его, - сухо сказала
Грейс, пригибая вниз тонкий ствол орешника. - Я не питаю против вас зла, как
вы против меня, - прибавила она, резко отпустив ветку. - До нашего разговора
я презирала вас за бессмысленную жестокость, теперь же я вас жалею  за  вашу
слабость, за то, что любовь ваша так  несчастливо  направлена.  Когда  Эдрид
уходит из дому, чтобы повидать вас в урочные и неурочные часы,  когда  он  в
полночь скакал верхом через лес и вересковую пустошь,  рискуя  жизнью,  весь
облепленный грязью, только бы одним глазком взглянуть на вас, я называла его
глупцом, жалкой игрушкой в руках закоренелой кокетки. Я думала, что то,  что
представляет собой трагедию для меня, - для вас комедия. Теперь я вижу,  что
ваше положение так же, а может быть, и более трагично, чем мое; что  если  я
просто огорчена - то вы страдаете; что если я  познала  разочарование  -  вы
познали отчаяние. Силы мои укрепит здравое размышление, вам да поможет бог!
     - То, что вы говорите, - бред, и я даже не  подумаю  возражать  вам,  -
сказала миссис Чармонд, изо всех сил пытаясь  сохранить  приличествующее  ее
положению достоинство. - Моим оправданием будут мои поступки. В том кругу, о
котором вы  не  имеете  понятия,  дружба  между  мужчиной  и  женщиной  вещь
обыкновенная; и вам бы с вашим отцом пристало относиться ко  мне  с  большим
почтением, а лучше всего совсем оставить меня в покое. Я не хочу вас  больше
ни видеть и ни слышать, мадам.
     Грейс кивнула головой, миссис Чармонд высокомерно  отвернулась,  и  обе
пошли в разные стороны; скоро тени деревьев и сгущающиеся сумерки  поглотили
их удалявшиеся фигурки.
     Возбужденные разговором, они  шли  по  лесу,  не  замечая  направления,
петляя между деревьями. Звуки топора давно умолкли в отдалении, их заглушило
не только расстояние: в этот вечерний час дровосеки уже вернулись домой.
     Грейс шла, не  боясь  заблудиться.  А  лес  становился  все  гуще,  его
пересекали теперь только узкие тропы, затененные косматыми ветвями.  Она  не
была в этой самой глухой части с детства и ничего не узнавала кругом: старые
деревья, прежде служившие вехами, все  были  срублены  или  повалены  бурей;
кустарник, прежде мелкий и редкий, теперь  разросся  выше  головы.  И  Грейс
скоро поняла, что  плутает.  Быстро  темнело,  завывал  ветер,  Грейс  стало
страшно, и она чуть не бегом пошла наугад, сворачивая то вправо, то влево.
     Тьма сгущалась, ветер шумел сильнее, а Грейс все еще ничего не узнавала
вокруг; нигде не светился среди деревьев огонек, не слышались  голоса,  хотя
Грейс блуждала в лесу уже более часа и  стала  уставать.  Она  сердилась  на
собственную глупость: ведь если бы она шла, не сворачивая, то давно вышла бы
к какой-нибудь отдаленной деревушке, а она вместо того все петляла и петляла
по лесу, выбиваясь из сил. Неужели придется ночевать в лесу? Мысль эта не на
шутку встревожила Грейс.
     Не зная, что делать, Грейс остановилась  в  изнеможении,  как  вдруг  в
свисте и завывании ветра ей почудилось  шуршание  шагов  по  листьям,  более
тяжелых, чем шаг кролика или иного лесного обитателя "с трепещущим сердцем".
Первым ее чувством был страх, но она тут же решила, что, кто бы ни был  этот
любитель ночных прогулок, он не обидит ее. А может даже, это  кто-нибудь  из
домашних ищет ее, и Грейс не очень громко крикнула: "А-у!"
     На крик ее тотчас кто-то откликнулся, Грейс побежала на голос  и  скоро
между деревьями увидела чей-то смутный силуэт, быстро приближавшийся к  ней.
Только чуть ли не в  объятьях  предполагаемого  спасителя  Грейс  узнала  по
фигуре и белой вуали на шляпке ту, с которой недавно  рассталась:  это  была
миссис Чармонд.
     - Я заблудилась! - воскликнула она. - О, это вы? Я так  рада  встретить
здесь хоть кого-нибудь! С той минуты, как мы расстались, я хожу  и  хожу  по
лесу, и я умираю от усталости и от страха.
     - Я тоже, - сказала Грейс. - Что же мы... что же нам теперь делать?
     - А вы не бросите меня здесь? - спросила испуганно миссис Чармонд.
     - Конечно, нет. Вы очень устали?
     - Очень, совсем из сил выбилась. И ноги у меня все исцарапаны.
     Грейс подумала немного, потом сказала:
     - Пожалуй, самое лучшее  -  отдохнуть  с  полчаса.  Давайте  сядем  под
каким-нибудь деревом, земля ведь совсем сухая. А потом опять пойдем. Если мы
не будет сворачивать, то обязательно выйдем на какую-нибудь  дорогу,  так  и
доберемся к утру до жилья.
     Отыскав большой куст, надежно защищавший от ветра, они устроили подобие
гнездышка  в  сухих  прошлогодних  зарослях  папоротника  и  сели  отдыхать,
стараясь держаться на расстоянии друг от друга.
     Разгоряченные  быстрой  ходьбой,  они  не  сразу  почувствовали   холод
мартовской  ночи.  Первой  стала  ежиться   Грейс,   которая,   по   причине
легкомыслия,  свойственного  здоровой  юности,  была  одета  совсем   легко,
по-весеннему, тогда как миссис Чармонд еще не рассталась  с  зимней  меховой
накидкой.
     Но, посидев без движения, и она стала  зябнуть  не  меньше  Грейс;  обе
чувствовали, как холод просачивается к ним сквозь листья,  которые  касались
плеч и спины. Скоро стал слышен шорох дождя по листьям, но у них  в  убежище
пока было сухо.
     - Если мы прижмемся друг к дружке, -  сказала  миссис  Чармонд,  -  нам
будет теплее... Но, - прибавила она неуверенно, - вы ведь ни за что на свете
не сядете рядом со мной?
     - Почему?
     - Потому что... вы знаете почему.
     - Конечно сяду. Я ведь не чувствую к вам неприязни.
     Миссис Чармонд и Грейс сели поближе, и в этой кромешной тьме, усталые и
несчастные, сделали то, чего бы в других обстоятельствах не сделали никогда,
- обнявшись, крепко прижались  друг  к  другу.  Теплый  мех  накидки  миссис
Чармонд грел  замерзшее  лицо  Грейс;  они  сидели  так  тесно,  что  каждая
чувствовала дыхание другой; а над их головами раскачивались черные деревья и
пели заунывную похоронную песню.
     Прошло несколько томительных минут, и миссис Чармонд прошептала, тяжело
вздохнув:
     - Ах, я так несчастна!
     - Просто вам страшно, - сказала Грейс. - Но  бояться  нечего.  Я  очень
хорошо знаю этот лес.
     - Я боюсь не леса, мне страшно совсем по другой причине.
     Миссис Чармонд все теснее прижималась к Грейс, скоро ее щека  коснулась
холодной щеки молодой женщины. Грейс слышала, как дыхание ее становится  все
чаще, прерывистей, точно она была не в силах больше бороться с  нахлынувшими
чувствами.
     - Когда мы расстались, - продолжала Фелис, - я стала жалеть о том,  что
была неискренна с  вами.  Я  должна  была  рассказать  вам  все.  Должна,  -
прошептала она срывающимся голосом.
     Для этой экзальтированной женщины высшим удовольствием было отдаться на
волю чувств; именно поэтому она позволила себе увлечься Фитцпирсом,  поэтому
готова была сейчас, предвкушая сладостную боль признания, открыть сердце его
жене.
     - Я сказала вам, что могу легко и без страданий отказаться от него, что
он был для меня забавой от нечего делать.  Это  неправда,  я  говорила  это,
чтобы обмануть вас! Я  могу  отказаться  от  него  только  ценой  величайших
страданий; но самое ужасное заключается в том,  что,  если  бы  я  и  хотела
расстаться с ним, я бы по собственной воле не смогла этого сделать.
     - Почему? Потому что вы так сильно  любите  его?  Фелис  Чармонд  молча
кивнула головой.
     - Я знаю, что я была права! - с чувством воскликнула Грейс. - Но это не
должно быть препятствием, - прибавила  она  немного  погодя  нравоучительным
тоном. - Боритесь, и вы одержите над собой победу.
     - Ах, вы так наивны, так наивны! - проговорила Фелис. - Вы думаете, что
если сумели разгадать под маской равнодушия мое истинное к  нему  отношение,
то способны постигнуть и самые запутанные, самые  невероятные  ситуации.  Но
при всей вашей проницательности жизнь может оказаться гораздо сложнее. Я  не
могу расстаться с ним до тех пор, пока он первый от меня не откажется.
     - Но вы выше его во всех отношениях, так что вы должны  сделать  первый
шаг.
     - Ах! Неужели мне придется все сказать прямо, простодушное вы дитя? Да,
по всей вероятности. Я не прощу себе, что, узнав ваше бесхитростное  сердце,
не открылась вам до конца!
     Сказав это, она прошептала на ухо Грейс несколько  слов  и  разразилась
неистовыми рыданиями.
     Грейс резко откинула полу меховой накидки и вскочила на ноги.
     -  Великий  боже!  -  воскликнула  она,  как  громом  пораженная,   ибо
услышанное далеко превзошло все самые смелые  ее  предположения.  -  Вы  его
любовница? Это невероятно! Этого не может быть!
     Грейс повернулась, готовая бежать отсюда, но  рыдания  Фелис  были  так
безутешны; лес заволокла непроницаемая тьма; холодные уста ветра целовали ее
щеки, еще теплые от меховой накидки миссис Чармонд; к тому же она не  знала,
куда идти. Первый порыв гнева прошел, и она нагнулась к распростертой  у  ее
ног женщине.
     - Вы отдохнули? - спросила она голосом женщины,  вдруг  постаревшей  на
десять лет.
     Миссис Чармонд, ничего не ответив, поднялась на ноги.
     - Вы хотите бросить меня здесь? - проговорила  она  в  отчаянии.  -  О,
какую я совершила глупость!
     - Нет, - коротко ответила Грейс.  -  Я  не  брошу  вас.  Но  мы  должны
спешить. Нам предстоит нелегкий путь. Думайте  только  о  том,  как  бы  нам
держаться одного направления.
     Они шли,  храня  полное  молчание,  раздвигая  руками  намокшие  ветки,
скользя по сырым корням, но стараясь не сворачивать в сторону. Грейс  совсем
выбилась из сил, ее спутница тоже едва волочила ноги, когда вдруг они  вышли
на пустынный большак, тот самый,  где  однажды  человек  из  Шертона  ожидал
фургон миссис Доллери. Грейс огляделась по сторонам и тотчас узнала место.
     - Как мы могли сюда попасть, - сказала она с холодной вежливостью, - не
представляю себе. Мы описали  полукруг,  в  центре  которого  Малый  Хинток.
Заросли орешника как раз в противоположной стороне. Теперь пойдем  прямо  по
большаку.
     Кое-как дотащились они до проселка, свернули, оставили позади дорогу на
Малый Хинток и наконец добрались до Хинтокского парка.
     - Дальше я не пойду, - тем же бесстрастным тоном  произнесла  Грейс.  -
Ваш дом совсем близко отсюда.
     Миссис Чармонд остановилась; она была в  полной  прострации;  казалось,
она только сейчас поняла ужасный смысл своего признания.
     - Повинуясь  непреодолимому  желанию  снять  со  своей  души  бремя,  я
рассказала вам то, что всякий человек в здравом уме хранил бы в  глубочайшей
тайне до самой смерти, - сказала она. - Сделанного не воротишь. Предадим все
забвению или вы объявите мне войну?
     - Предадим забвению, разумеется, - проговорила Грейс горестно. -  Разве
может бороться с вами такое несчастное и беспомощное существо, как я?
     - Я сделаю все, чтобы больше не видеть его. Я его рабыня, но я все-таки
постараюсь.
     У Грейс было доброе сердце, но тут она не преминула уколоть соперницу.
     - Не надо так убиваться, - сказала она,  не  тая  презрения.  -  Можете
видеться с ним сколько угодно, я позволяю вам.
     Если бы признание Фелис не ужаснуло ее чудовищностью  греха,  а  больно
ранило, она не стала бы говорить этих слов; но любви к Фитцпирсу  уже  почти
не было в ее сердце.
     Они расстались, и Грейс в глубокой задумчивости побрела домой.  Проходя
мимо хижины Марти, она увидела в окно, что девушка что-то пишет  за  столом;
это необычное для Марти занятие удивило Грейс, и она спросила себя, кому и о
чем Марти может писать. По дороге ей попались  люди,  посланные  Мелбери  на
поиски дочери, а дома она застала настоящий переполох.  Она  объяснила,  что
заблудилась в лесу, и ее унылый вид был приписан усталости.
     Если бы она знала, что писала Марти, изумлению ее не было бы границ.
     Слухи о миссис Чармонд и докторе, взволновавшие добрых хинтокцев, дошли
наконец и до Марти; и она сочиняла письмо  Фитцпирсу,  в  котором  объясняла
ему, что большая часть роскошной  косы  миссис  Чармонд  принадлежит  автору
письма, а не той, чью голову коса  украшает.  Это  был  единственный  козырь
Марти, и она пошла им, не имея понятия об ухищрениях моды и веря в  простоте
душевной,  что  подобное  открытие  может  нанести  смертельный  удар  любви
мужчины.

ГЛАВА XXXIV

     Фитцпирс возвращался из Лондона в начале апреля, несколько дней  спустя
после ночного разговора Грейс с миссис Чармонд. Он  подъезжал  к  Хинтоку  в
карете, которую нанял в Шертон-Аббасе. Взгляд у него  был  невеселый,  черты
брюзгливого лица выражали беспокойство. Он производил впечатление  человека,
считающего свое появление на свет не такой уж большой удачей.
     Положение его было и впрямь незавидное, но ему с его впечатлительностью
оно казалось безвыходным. Его практика последнее  время  все  уменьшалась  и
теперь грозила сойти на нет. Старый доктор Джонс беззастенчиво  перехватывал
пациентов у самой его двери. Фитцпирс  хорошо  знал  главную  причину  своей
непопулярности, но так уж противоречиво устроен человек, что источником  еще
одной заботы Фитцпирса было как раз лекарство от  первой:  а  именно  письмо
Фелис Чармонд, в котором она умоляла его больше не приходить к ней и  писала
еще, что  решила  немедленно  покинуть  Хинток  и  уехать  в  Италию,  чтобы
расстаться с Фитцпирсом навсегда.
     Начало апреля было той скучной порой для  жителя  лесного  края,  когда
зимняя рубка леса пришла к концу, а заготовка коры еще  не  начиналась;  эта
бездеятельная пора совпадала  со  временем  наибольшей  активности  в  жизни
самого леса: внутри  каждого  куста,  каждого  дерева  соки  с  такой  силой
устремлялись вверх, точно кто-то качал их гидравлическим насосом.
     Уинтерборн окончил работу, и роща с ореховым подлеском  была  пустынна.
Смеркалось; деревья стояли голые и притихшие - соловьям петь еще  через  две
недели. "Отец месяцев" - апрель -  был  в  самой  своей  неприглядной  поре:
изголодавшийся, тощий и скрюченный, он то и дело мелькал среди голых ветвей,
составляя компанию Фитцпирсу.
     Вернувшись домой, Фитцпирс прошел прямо в гостиную  жены.  В  ней  было
пусто, камин не топлен. Он не писал о дне приезда,  однако  очень  изумился,
увидев, что его не ждут.
     Спустившись на половину тестя и спросив у миссис  Мелбери,  где  Грейс,
он, к еще большему удивлению, узнал, что она уехала три дня назад  навестить
подругу в Шотсфорд-форум. А сегодня утром пришло известие, что Грейс  сильно
занемогла, и Мелбери тотчас отправился за дочерью.
     Фитцпирс пошел на  свою  половину;  маленькая  гостиная,  в  тот  вечер
освещенная единственной свечой, не стала уютнее с появлением бабушки Оливер;
бросив охапку дров в камин, она стала  выгребать  золу,  греметь  щипцами  и
кочергой, стараясь,  видно,  как-нибудь  скрасить  одиночество  вернувшегося
хозяина. Фитцпирс, не подозревавший о признании, сделанном в лесу,  подумал,
что Грейс должна быть более внимательна и посвящать мужа в свои планы, а  не
бросать дом когда вздумается. Он подошел к окну - шторы еще не были  спущены
- и рассеянно поглядел на узкий серп убывающей луны, потом на дым,  встающий
над крышей домика Сьюк Дэмсон; молодая женщина в этот час  обычно  разжигала
очаг, чтобы приготовить ужин.
     Вдруг снаружи до него долетел разговор.  Кто-то  из  дворни,  остановив
проходивших мимо дровосеков, громко рассказывал, перегнувшись  через  забор,
последние деревенские новости; ухо доктора уловило имя миссис Чармонд.
     - Бабушка, не греми так сильно решеткой, - сказал  Фитцпирс  и  раскрыл
окно.
     Бабушка Оливер, стоя на  коленях,  выпрямилась  с  поленом  в  руках  и
укоризненно глянула в спину хозяина.
     - Она опять едет в чужие края. Ни с  того  ни  с  сего  взяла  вдруг  и
собралась. Последние дни она была как сама не своя. Лицо мрачное,  точно  ее
горе какое гложет. Чужая она здесь, в Хинтоке:  до  сих  пор  дуба  от  вяза
отличить не может. Мне дела нет, чей  он  там  муж.  Лично  мне  она  ничего
плохого не сделала.
     - Значит, едет, говоришь? А ведь кое для кого отъезд ее  будет  великим
счастьем.
     Камин  разгорелся,  и  Фитцпирс   сел   к   огню,   объятый   тоскливым
одиночеством, как последний листок на дереве поздней осенью.
     "Лицо мрачное. Точно ее горе какое гложет", - звучали в душе  Фитцпирса
только что услышанные слова. Бедная, бедная Фелис!  Как,  должно  быть,  она
страдает сейчас, как болит ее прелестная головка, как  тягостно  на  сердце.
Если бы не злые языки, не ее твердая решимость порвать  их  далеко  зашедшее
знакомство, она бы непременно послала за ним: ей  необходим  сейчас  доктор.
Одна в пустом доме, она, должно быть,  вся  исстрадалась  и,  возможно,  уже
жалеет, что запретила ему приходить.
     Чувствуя, что он не может больше находиться в этой  мрачной  комнате  в
ожидании ужина, который готовили внизу, Фитцпирс оделся для  верховой  езды,
спустился во двор, подождал  у  ворот  конюшни,  пока  оседлают  Любимую,  и
поскакал в Хинток-хаус. Он пошел бы пешком, если бы не чувствовал себя таким
разбитым после долгого путешествия. Когда он подъехал к домику Марти Саут, -
путь его лежал мимо ее дверей, - Марти,  завидев  его,  сошла  с  крыльца  и
протянула ему письмо. Фитцпирс, не останавливаясь, склонился в  седле,  взял
конверт и спросил через плечо, от кого послание.
     Марти подумала секунду.
     - От меня, - сказала она решительно.
     Это было то самое письмо, в котором Марти раскрывала тайну великолепной
косы миссис Чармонд, приложив  в  доказательство  прядь  собственных  волос,
которые уже значительно отросли. Рука Марти дрожала, когда  она  протягивала
Фитцирсу это яблоко раздора, на которое она возлагала такие большие надежды.
     Сумерки быстро сгущались, и Фитцпирс не смог тотчас  прочесть  послание
Марти, хотя оно и возбудило его любопытство. Он опустил письмо в карман,  да
и забыл о нем, увлеченный мыслями о  предстоящем  свидании.  Напрасно  Марти
рисовала себе самые унизительные для миссис  Чармонд  сцены.  Письмо  так  и
осталось нераспечатанным.
     Фитцпирс очень  скоро  доехал  до  усадьбы.  Под  сенью  темных  дубов,
охранявших ворота, он натянул поводья и задумался. В его появлении у  миссис
Чармонд, ввиду ее нездоровья, не было ничего предосудительного; но все-таки,
решил он, будет лучше, если он дальше пойдет пешком. Если миссис Чармонд  не
одна, то он,  приблизившись  к  дому  неслышно,  сможет  уйти  незамеченным.
Фитцпирс спешился, привязал Любимую к нижней ветке дуба и пошел к дому.
     Тем   временем   Мелбери   вернулся   из    Шотсфорд-форума.    Большой
четырехугольный двор лесоторговца отделяла от  затененной  деревьями  дороги
увитая плющом стена, в которой по обоим концам были  ворота,  выкрашенные  в
белый цвет. Так случилось, что в тот момент, когда Фитцпирс выезжал из одних
ворот, направляясь в Хинток-хаус,  Мелбери  подъезжал  к  другим.  Фитцпирс,
повернув направо, ехал, не оборачиваясь, и не видел, как Мелбери приближался
к дому. Мелбери же заметил Фитцпирса.
     - Как Грейс? - спросила его жена, толь