дь.
     Он  стоял  и  смотрел  на  дорогу,  по  которой  удалялась  двуколка  с
Уинтерборном и,  как  с  ним  часто  бывало  в  минуты  волнения,  отрывисто
бормотал:
     - Ну вот, теперь, может, они столкуются - и делу конец! Жалко  отдавать
такую дочь за него... Черт знает как жалко... И  все  же  надо...  ради  его
отца.

ГЛАВА V

     По дороге в Шертон-Аббас Уинтерборн не испытывал ни  воодушевления,  ни
подавленности. Займись  он  рефлексией,  к  которой  все  больше  склоняются
влюбленные наших дней, он вероятнее всего почувствовал бы гордость,  признав
за собой редкое  достоинство  -  способность  в  трудные  минуты  сдерживать
чувства и не терять здравого смысла. Но ни о чем подобном он не задумывался.
Не размышлял он и над тем очевидным обстоятельством, что хотя и питал  самые
теплые и искренние чувства к Грейс Мелбери, но рабом ее  никоим  образом  не
был. Тут надо вспомнить, что он не видал ее целый год.
     Выезжая на длинный  плоский  тракт,  утоптанный  в  те  времена,  когда
путешествовать  означало  ходить  пешком,  Уинтерборн  заметил  перед  собой
съежившуюся фигурку в деревянных башмаках; весь вид  решительно  шагавшей  и
занятой своими мыслями девушки ясно говорил, что идет она по делу, а не ради
удовольствия. Нагнав ее, он узнал Марти Саут.
     "Клик-клик-клик",   -   стучали   деревянные   башмаки;   девушка    не
оборачивалась.
     Она давно уже догадывалась, что приближающейся повозкой правит  Джайлс.
Ей было не по себе, но, зная, что от встречи не уклониться, она только сжала
задрожавшие губы и, чтобы не выдать себя, зашагала еще решительнее.
     - Марти, отчего вы в деревяшках? Дорога, правда,  грязная,  но  обочины
ведь сухие.
     - Оттого, что берегу ботинки.
     - Но идти двенадцать миль в деревяшках - вы  же  собьете  ноги.  Ну-ка,
влезайте сюда.
     Подумав, Марти сняла башмаки, постучала ими о колесо, чтобы  вытряхнуть
набившиеся камешки, и уселась в двуколку перед  подрагивавшей  яблонькой.  В
дорогу она надела большой чепец, скрывший отсутствие волос так искусно,  что
ее внешность почти не пострадала; впрочем,  Джайлс  видел  все  и  прекрасно
понимал, в чем дело, так как подобная купля-продажа в этих краях совершалась
хоть и нечасто, но не  впервые.  Он  не  подозревал  только,  что  проданное
сокровище  совсем  рядом,  в  каких-нибудь  двух  футах  от  него.   Длинные
каштановые пряди Марти лежали у  нее  в  корзинке  в  пакете  из  оберточной
бумаги, который она не могла никому доверить ради сохранения тайны.
     Неуверенным голосом Джайлс осведомился о здоровье мистера Саута.
     - Отцу лучше, - ответила Марти, - через день-два он сможет работать. Да
он бы давно был на ногах, если бы  не  дерево.  Ему  все  кажется,  что  его
вот-вот придавит наше дерево.
     - Вы, должно быть, поняли, отчего я не часто справляюсь о вашем отце, -
продолжал Уинтерборн.
     - Кажется, да.
     - Вы думаете, дело в домах? Марти кивнула.
     - Поймите меня, Марти, я в самом деле беспокоюсь о вашем отце, а  не  о
домах, которые потеряю, если он умрет. Хотя дома, конечно, не шутка - от них
идет половина моих доходов... Как нелепо,  что  дома  сдаются  пожизненно  -
из-за этого возникают такие сложные отношения!
     - После смерти отца они перейдут к миссис Чармонд? - Да.
     "Как и мои волосы", - подумала Марти. Так, разговаривая, они  подъехали
к городу. Но Марти не могла позволить себе  проехать  рядом  с  Джайлсом  по
улице.
     - Это право принадлежит другой,  -  сказала  она  с  шутливым  вызовом,
надевая деревянные башмаки. - Хотела б я знать, о  чем  вы  сейчас  думаете!
Спасибо, что подвезли на такой красивой двуколке. До свиданья.
     Он слегка покраснел, покачал головой и въехал в город; его  путь  лежал
мимо церквей, мимо аббатства и других зданий,  которые  этим  ясным  светлым
утром обладали четкостью линий первоначального замысла, словно на  несколько
мгновений перед  нашим  равнодушным  веком  вспыхнула  мечта  их  строителя,
какого-нибудь  Виларса  или  другого  средневекового  зодчего,  так   и   не
познавшего славы. В прозрачном воздухе это видение предстало перед Джайлсом,
но он не был способен понять его и равнодушно свернул во двор трактира.
     Марти,  шедшая  той  же  дорогой,  спешила  в  парикмахерскую   мистера
Перкомба. Перкомб был главным лицом в своей профессии на весь  Шертон-Аббас.
К его  клиентуре  принадлежали  боковые  отпрыски  знатных  родов,  поневоле
скромно живущие в небольших  особнячках  этого  старинного  города,  местное
духовенство и прочие знатные персоны. Для некоторых  из  них  он  изготовлял
парики; но и те, кто не прибегал к его услугам при жизни, неизбежно попадали
в его руки после смерти для последнего туалета. В силу этих обстоятельств на
его доме не  было  вывески,  сам  же  он  именовал  себя  "аристократическим
куафером".
     Тем не менее подобная деятельность не давала ему возможности прокормить
семью, а ведь дети должны быть сыты. Поэтому во дворе лицом  к  переулку  на
его доме висела обычная вывеска обычной цирюльни, которая ничего  общего  не
имела с солидным салоном, выходившим  на  главную  улицу.  Здесь  субботними
вечерами с семи до десяти он без передышки взимал по два пенса с  работников
окрестных ферм, стекавшихся к нему толпами. Так он и жил.
     Марти, разумеется, вошла в салон со стороны улицы и молча  вручила  ему
пакет.
     - Спасибо, - сказал обрадованный парикмахер. - Я совсем  было  отчаялся
после того, что услышал от тебя вчера вечером.
     При упоминании о вчерашнем  разговоре  она  отвернулась,  чтобы  скрыть
стоявшие в глазах слезы.
     - Ни слова о том, что я тебе сказал, - проговорил он шепотом, так как в
салоне были посетители. - Впрочем, я вижу, что на тебя можно положиться.
     Исполнив это мучительное обязательство, Марти безразлично  зашагала  по
другим делам. Разделавшись с ними часам к  четырем,  она  на  обратном  пути
вновь  оказалась  на  рыночной  площади,  где  нельзя   было   не   заметить
Уинтерборна. Каждый год в эту пору  осени  он  стоял  на  площади  со  своей
яблонькой, которая высоко поднимала над толпой свои ветви и  наводила  людей
на благую мысль о садах среди тесных зданий. Когда  Марти  в  последний  раз
взглянула на Джайлса, он стоял  в  стороне  и  сжимал  деревцо,  как  древко
знамени, но сам смотрел в землю и не старался выставить свой товар  напоказ.
Его торговля как сидром, так и саженцами обычно шла не слишком успешно,  ибо
если он заговаривал с покупателем, он никогда не  старался  расхвалить  свое
добро, а это, разумеется, не служило к пользе дела.
     В это самое мгновение Джайлс  тоже  поднял  глаза,  только  взгляд  его
обратился в другую  сторону,  и  лицо  вспыхнуло  от  радости  и  удивления.
Обернувшись, Марти увидела стройную юную  особу,  в  которой  признала  мисс
Грейс Мелбери, впрочем, лучше одетую  и  более  изысканную,  чем  в  прежние
времена. Яблонька словно пригвоздила Джайлса к месту; не в силах шагнуть, он
свободной рукой снял шляпу и  растерянно  смотрел,  как  Грейс  на  цыпочках
пробирается к нему по грязи.
     Марти  догадалась,  что  столь   ранний   приезд   мисс   Мелбери   был
неожиданностью для Джайлса и что он  не  готов  к  встрече.  В  самом  деле,
Мелбери говорил ему, что Грейс прибудет не раньше пяти, и  весь  день  перед
ним маячил этот срок.  И  вот  оказывается,  что  она  уже  здесь  и  в  его
приготовлениях нет смысла. Джайлс нахмурился, видя, что  ей  пришлось  самой
разыскивать его и что  она  чувствует  неловкость  от  встречи  на  рыночной
площади под десятифутовой яблонькой.  Сняв  перчатки,  нарочно  купленные  в
дорогу, Грейс  протянула  Уинтерборну  белую  руку  с  розовыми  пальчиками.
Рукопожатие, осененное яблонькой, являло  собой  зрелище,  какого  не  знали
улицы Шертон-Аббаса.
     В выражении лица Грейс и  словах  приветствия  была  вполне  объяснимая
сдержанность. Действительно, по сравнению с фермерами Джайлс Уинтерборн  был
недурно  одет  и  неплохо  воспитан,  но  рядом  с  Грейс  Мелбери  выглядел
деревенщиной. В задумчивой тишине  Малого  Хинтока  ему  порой  приходило  в
голову, что внешние, малосущественные свойства человека -  скажем,  форма  и
цвет шляпы, покрой пиджака, фасон ботинок или случайный взгляд, жест, поза -
могут сильно повлиять на мнение женщины о  мужчине.  И  сейчас  его  обычное
скептическое отношение  к  себе  и  окружающему  миру  удержали  Джайлса  от
каких-либо проявлений радости. Грейс мгновенно почувствовала, что ей следует
быть суровой и этим наказать его нерешительность.
     Отдав яблоньку первому встречному,  охотно  принявшему  обременительный
подарок, Уинтерборн тут же направился с Грейс к  трактиру,  где  остановился
утром. Марти  шагнула  было  вперед,  чтобы  поклониться  мисс  Мелбери,  но
удержалась и отступила за ближайший фургон.
     "Зачем  я  им?"  -  подумала   она,   критически   оглядывая   спутницу
Уинтерборна.
     Описать Грейс Мелбери в эту минуту, да и в любое другое  время,  весьма
затруднительно. С высшей точки зрения описать человека вообще  невозможно  -
как-никак в нем сосредоточена целая вселенная. Но в данном случае,  даже  не
призывая на помощь философию, придется признать, что  едва  ли  когда-нибудь
попытка оценить женщину по ее  внешности  бывала  менее  успешной.  Попросту
говоря, Грейс Мелбери в иные минуты казалась очаровательной, в иные  -  нет,
все зависело от ее настроения и состояния здоровья.
     Впрочем, если говорить только  о  внешности,  Грейс  была  блондинка  с
чистым, скорее бледным, нежели румяным лицом и тонкой, гибкой фигурой. В  ее
глазах  читалось  стремление  узнать,  что  думает  собеседник,  прежде  чем
высказать свое мнение, а возможно, и посмотреть, как поступят другие, прежде
чем самой решиться на поступок. В очерке ее тонких нежных губ,  по-видимому,
едва привыкших сдерживать чувства, была мягкость, скрывавшая заметное  в  ее
чертах болезненное  самомнение.  Работая  над  портретом  Грейс,  живописец,
наверное, написал  бы  ее  красивые  брови  праутовской  или  ван-дейковской
коричневой.
     В платье Грейс тоже не было ничего особенно примечательного, разве  что
для шертонских глаз покрой его выдавался своей  новизной.  Будь  это  платье
даже экстравагантно - что бы это  прибавило  к  нашему  портрету?  Ничто  не
говорит о личности женщины меньше, чем ткань, цвет, покрой  ее  одежды,  ибо
они от нее не зависят; женщина едва успевает бросить  на  них  одобрительный
взгляд, когда ей укажут, какой надо носить фасон и цвет, потому  что  где-то
за нее уже решили, что сейчас надо одеваться так, а не иначе.
     Бегло взглянув на Грейс, люди замечали ничтожно мало,  главным  образом
то, что не было ею самой. Переменчивая и неуловимая, она имела мало общего с
образом, представшим перед глазами шертонцев;  она  оставалась  загадкой,  и
разгадать ее сущность можно было, лишь  соединив  все  случайно  подмеченные
движения и взгляды, а  на  такое  постоянное  участливое  внимание  способна
только любовь.
     Воспользовавшись тем, что Грейс  и  Уинтерборн  задержались  в  городе,
Марти Саут поспешила домой: ей хотелось  уклониться  от  встречи  с  ними  в
дороге, чтобы не помешать их приятному уединению.  Она  шагала  торопливо  и
проделала треть пути, когда обнаружила, что в быстро сгущавшихся сумерках ее
нагоняет повозка. Взбираясь на холм, она ясно различила очертания двуколки у
поворота в низине; головы едущих в ней, казалось, слегка наклонялись друг  к
другу - так вожжи сближают непослушных коней. Марти прибавила шагу.
     Между ними, однако, оказался еще  один  экипаж,  очевидно,  двухместная
карета, ехавшая в том же направлении с  зажженными  фонарями.  Когда  карета
нагнала девушку, - а на это потребовалось немало времени, ибо  Марти  шагала
быстро, - было уже совсем темно, и за  ярким  светом  фонарей  не  удавалось
разглядеть, кто сидит внутри.
     Марти еще раньше подумала, что,  если  не  отставать  от  кареты,  быть
может,  удастся  избежать  унизительной  встречи  с  Грейс  и  Уинтерборном.
Поэтому, когда на долгом подъеме карета  поравнялась  с  ней,  она  зашагала
рядом с  колесами,  ярко  освещаемая  светом  ближайшего  фонаря.  Чуть-чуть
отстав, она заметила, что карета вдруг остановилась, и, к  изумлению  Марти,
кучер через плечо спросил, не надо ли ее подвезти. Самое странное  было  то,
что кучер пригласил ее несомненно не по своему желанию.
     Марти с радостью согласилась, - после целой ночи трудов и дня на  ногах
ее одолевала усталость. Взобравшись на козлы  рядом  с  кучером,  она  молча
радовалась такой удаче. Кучер был огромен и суров с виду, и Марти  долго  не
решалась к нему обратиться.
     Наконец она проговорила:
     - Кто это так любезно пригласил меня?
     - Миссис Чармонд, - величественно ответил ее сосед.  Марти  взволновало
это имя, столь тесно связанное с переживаниями минувшей ночи.
     - И карета ее? - прошептала она.
     - Да, она сама в ней едет.
     Марти подумала,  что  миссис  Чармонд  узнала  ее  в  свете  фонаря  по
стриженой голове - лицо Марти упорно отворачивала - и догадалась,  по  чьему
желанию острижена эта голова.
     Марти была не далека от истины. Из окна кареты смотрело  уже  не  очень
молодое красивое лицо с блестящими глазами, в которых был виден ум, странный
и непостижимый; впрочем, сердце этой женщины, не чуждое  внезапным  порывам,
воспламенялось порою безудержной страстью.  Вот  и  сейчас,  узнав  девушку,
миссис Чармонд поддалась движению души, очевидно, испытывая радость при виде
Марти, внешность которой свидетельствовала об успехе парикмахера.
     - Удивительно, что она тебя пригласила, - важно  произнес  кучер.  -  Я
такого что-то не припомню, она деревенских обычно не замечает.
     Марти промолчала; несколько раз  она  оглядывалась  в  надежде  увидеть
возвышенное существо, которое, как верно заметил кучер, редко  спускалось  с
облаков и снисходило к дольним крестьянам. Однако леди не  было  видно.  Она
поискала глазами мисс Мелбери с Уинтерборном. Их лошадь  временами  чуть  не
тыкалась мордой в задок кареты миссис Чармонд, но они ни разу не  попытались
выехать вперед и оказались на свободной дороге, лишь когда карета свернула к
воротам парка. Здесь карета остановилась,  и  в  тишине,  наступившей  перед
открытием ворот,  Марти  услышала  негромкий  гортанный  звук,  нежный,  как
ветерок.
     - Что это? - прошептала она.
     - Хозяйка зевнула, - ответил кучер.
     - С чего это она?
     - Да с того, что она привыкла к удивительной, прекрасной жизни, а здесь
ей скучно. Поэтому она снова скоро уедет.
     - Такая богатая, все может, и вдруг зевать! - пробормотала  девушка.  -
Выходит, жизнь у нее не счастливей моей.
     Когда Марти слезла с козел, свет фонаря опять упал  на  нее,  и  нежный
голос из отъезжавшей кареты произнес:
     - До свидания.
     -  До  свидания,  сударыня,  -  сказала  Марти.  Ей  опять  не  удалось
разглядеть лица миссис Чармонд, второй из двух женщин, весь день  занимавших
ее мысли.

ГЛАВА VI

     Тем временем на той же дороге Уинтерборн и  Грейс  Мелбери  предавались
своим мыслям и чувствам.
     При выезде из  города  со  всех  сторон  к  ним  обращались  любопытные
взгляды; молодые люди думали, что Уинтерборн неплохо устроился, и  гадали  о
его отношениях с мисс Мелбери. Один Уинтерборн ничего не подозревал. В своих
хлопотах  он  не  заметил  ни  толпы  любопытных,  ни  наряда  Грейс  и   не
догадывался, какое зрелище  представляют  они  вдвоем  на  фоне  шертонского
пейзажа.
     До отъезда они успели обменяться несколькими короткими  фразами.  Грейс
никак не могла взять в толк, что, кроме Джайлса, ее никто не встретит, и все
время находилась в некотором замешательстве.  Когда  город  остался  позади,
Джайлс заговорил:
     - Смотрите, как странно выглядит браунлейская ферма - все дома и  сараи
перенесены из низины на холм.
     Грейс согласилась, что ферма и впрямь выглядит странно, хотя,  промолчи
он, она бы ничего не заметила.
     - В этом году паслен так уродился, что они не знали, куда его девать, -
продолжал Джайлс, кивая в сторону сада, где высились груды неубранных яблок.
     - Да, - сказала она, поглядев на другой сад.
     - Да нет, вы не туда смотрите, это же не паслен,  а  яблони!  Разве  вы
забыли, как выглядит паслен?
     - Боюсь, что да, к тому же сейчас темно.
     Уинтерборн  замолк.  Он  видел,  что  Грейс  охладела  к  увлечениям  и
познаниям детства. Может быть, она так же охладела и  к  нему,  мелькнуло  у
него в голове.
     Так или иначе, но в то время, как перед его  глазами  вставали  яблони,
сараи и фермы, перед нею разворачивались иные,  далекие  видения,  столь  же
простые и невинные,  но  совсем  иные  -  широкая  лужайка  в  фешенебельном
пригороде веселого города, вечнозеленая листва при свете заходящего  солнца,
под которой резвятся, щебечут, смеются от полноты счастья прекрасные девушки
в изысканных голубых,  коричневых,  алых,  черных  и  белых  платьях,  а  из
открытых окон дома льются звуки арфы и фортепиано. К родителям этих  девушек
Джайлс обратился бы не иначе, как с почтительным "сэр" или "мэм" - по-женски
проницательная Грейс Мелбери не могла  этого  не  сознавать.  Она  судила  с
высоты своих двадцати лет, и на ее взгляд скромные фермы не могли идти ни  в
какое сравнение с рисовавшейся ей картиной. Хотя Джайлс и провел всю жизнь в
уединении лесного края, он все же сообразил, что завел разговор  на  слишком
низкую тему, и поэтому решил заговорить о самом главном.
     - Помните, когда-то давным-давно мы дали  друг  другу  одну  клятву.  Я
часто о ней думаю. Я хочу сказать, что если и сейчас, когда вам двадцать,  а
мне двадцать пять, мы все еще любим друг друга...
     - Это была просто детская болтовня.
     - Ах, вот оно что! - вырвалось у Джайлса.
     - Я хочу сказать, что мы были тогда  детьми,  -  деликатно  поправилась
Грейс. Прямота его слов показывала, что он мало переменился.
     - Прошу прощения, - меня послал встретить вас мистер Мелбери.
     - Я поняла. И я рада этому.
     От этих слов он, казалось, успокоился.
     - Мы тогда возвращались с пикника, -  продолжал  он,и  все  набились  в
крытый фургон вашего отца, как овцы на аукционе, а мы с вами  сидели  сзади.
Темнело, и я кое-что сказал вам, - точных слов я  не  помню,  -  но  вы  мне
позволили обнять вас за талию, но тут ваш отец - он сидел на передке - вдруг
перестал толковать  с  фермером  Болленом  и  начал  раскуривать  трубку.  Я
отдернул руку, но огонь вспыхнул ярко, и кое-кто нас  увидел,  и  все  стали
смеяться. А ваш отец, вместо того чтобы рассердиться, подобрел  и  даже  как
будто обрадовался. Вы уже позабыли об этом?
     Нет,  теперь,  когда  он  упомянул,  при  каких   обстоятельствах   это
произошло, она, признаться, все вспомнила.
     - Но боже, я была тогда совсем маленькая!
     - Что вы, мисс Мелбери, разве так можно! Маленькая! Вы сами знаете, что
это не так.
     Грейс тотчас объявила, что ей  не  хочется  спорить  с  дорогим  старым
другом; и эти слова слетели с ее губ с уклончивостью, в которой всегда  есть
что-то утешительное. Те времена кажутся ей такими далекими, продолжала  она,
что если тогда она была подростком, то теперь, должно быть, совсем старуха.
     - Вы когда-нибудь пытались взглянуть  на  жизнь  с  философской,  общей
точки зрения? - спросила она.
     - Трудно сказать, - ответил Джайлс; его глаза различили впереди  темное
пятно - это была карета.
     - Я думаю, иногда полезно рассматривать себя, как  лодку,  плывущую  по
потоку среди других лодок, и размышлять о том, как всем избежать крушения, а
не только о том, как спасти себя самого,  -  продолжала  она.  -  Хотите,  я
расскажу вам о Бате, или Челтенхеме, или о городах на  континенте  -  я  там
была летом?
     - Конечно, хочу.
     И она принялась описывать города и людей в тех же словах, в каких бы их
описа