ив обучения  детей  в
интернатах. Что ты скажешь, при тебе, оказывается, было дело?
     - Откуда такие сведения? Кто дал такие сведения? - поразился Едигей,  и
сразу мелькнула догадка: Абилов, начальник разъезда во всем повинен, это  он
донес, ибо разговор такой происходил в его присутствии.
     Вопрос Едигея не на шутку разозлил кречетоглазого:
     - Слушай, я уже давал тебе понять: откуда сведения,  какие  сведения  -
это наша забота. И мы ни перед кем не отчитываемся. Запомни. Выкладывай, что
он говорил?
     - Да что он говорил? Надо припомнить. Значит, у нашего  самого  старого
рабочего на разъезде, Казангапа, сын учится в интернате на станции  Кумбель.
Ну, мальчишка, ясно дело, немного хулига-нит, обманывает, бывает. А  тут  на
первое сентября стали Сабитжана снова собирать на учебу. Отец повез  его  на
верблюде. А мать, жена, значит, Казангапа, Букей, стала плакать,  жаловаться
- беда, говорит, как пошел в интернат, так вроде чужой стал.  Нет,  говорит,
того, чтобы сердцем, душой был привязан к дому, к отцу, матери, как  прежде.
Ну, малограмотная женщина. Конечно, и учить надо  сына,  и  в  отдалении  он
постоянно...
     - Ну хорошо,- перебил его кречетоглазый.- А что  сказал  Куттыбаев  при
этом?
     - Он тоже был среди нас. Он сказал, что  мать,  говорит,  сердцем  чует
неладное. Потому что интернатское обучение не  от  хорошей  жизни.  Интернат
вроде бы отнимает, ну, не отнимает, отдаляет  ребенка  от  семьи,  от  отца,
матери. Что это, в общем, очень трудный вопрос. Для всех  трудный  -  и  для
него и для других. Но что поделаешь, раз  нет  возможностей  других.  Я  его
понимаю. У нас тоже дети подрастают. И уже сейчас душа болит, как оно будет,
что из этого выйдет. Плохо, конечно...
     - Это потом,- остановил его кречетоглазый.-  Значит,  он  говорил,  что
советский интернат - это плохо?
     - Он не говорил "советский". Он просто говорил -  интернат.  В  Кумбеле
наш интернат. Это я говорю "плохо".
     - Ну, это неважно. Кумбель в Советском Союзе.
     - Как неважно! - вышел из себя Едигей,  чувствуя,  как  тот  запутывает
его.- Зачем припи-сывать то, чего человек не говорил? Я тоже так думаю.  Жил
бы я в другом месте, а не на разъезде, ни за что не послал бы своих детей ни
в какой интернат. Вот так, и я так думаю. Что ж, выходит?..
     - Думай, думай! - проговорил кречетоглазый,  приостанавливая  разговор.
И, помолчав, продолжал: - Та-ак, стало  быть,  сделаем  выводы.  Значит,  он
против коллективного воспитания, не так ли?
     -  Ничего  он  не  против!  -  не  утерпел  Едигей.-  Зачем  напраслину
подводить! Как так можно?
     - Не надо, не надо,  прекрати,-  отмахнулся  кречетоглазый,  не  считая
нужным вдаваться в обьяснения.- А теперь скажи мне, что это за  тетрадь  под
названием "Птица Доненбай"? Куттыба-ев утверждает, что записал  ее  со  слов
Казангапа и с твоих отчасти. Так ли это?
     - Так точно,- оживился  Едигей.-  Это  тут,  в  сарозеках,  была  такая
история,  легенда,  зна-чит.  Недалеко  отсюда  кладбище  найманское  стоит,
когда-то оно было найманское, а теперь общее, называется Ана-Бейит, там была
похоронена Найман-Ана, убитая сыном своим, манкуртом...
     - Ну, достаточно, это мы почитаем, посмотрим, что там кроется  за  этой
птицей,-  сказал  кречетоглазый  и  стал  перелистывать  тетрадь,  опять  же
размышляя вслух и выражая тем свое отношение: - Птица Доненбай,  хм,  ничего
лучшего и не придумаешь. Птица с  человеческим  именем.  Тоже  мне  писатель
нашелся. Новый  Мухтар  Ауэзов  объявился.  Подумаешь,  писатель  феодальной
старины. Птица Доненбай, хм. Думает, не разберемся... А этот  тут  писаниной
занялся втихомолку, для детишек, видишь ли. А это что? Тоже, по-твоему,  для
детишек? - Кречетоглазый поднес к лицу Едигея еще одну тетрадь в  клеенчатой
обложке.
     - А что это? - не понял Едигей.
     - Что? Да ты должен знать. Вот озаглавлена:  "Обращение  Раймалы-аги  к
брату Абдульхану".
     - Ну верно, это тоже легенда,- начал Едигей.-  Это  быль.  Старые  люди
знают эту историю...
     - Не беспокойся, я тоже знаю,- перебил его кречетоглазый.- Слышал краем
уха. Старый, выживший из ума старик влюбляется в молодую, девятнадцатилетнюю
девицу. Что ж тут хорошего? Этот Куттыбаев не только враждебный тип, он  еще
и морально извращенный человек, выходит. Ишь как старался, подробно  записал
весь этот маразм.
     Едигей покраснел. Не от  стыда.  Гневом  переполнилась  его  душа,  ибо
большей несправедливости по отношению  к  Абуталипу  быть  не  могло.  И  он
сказал, едва сдерживая себя:
     - Ты вот что, не знаю, какой ты там начальник, но  в  этом  ты  его  не
задевай. Дай бог каждому быть таким  отцом  и  мужем,  и  любой  здесь  тебе
скажет, какой он есть человек. Нас тут по пальцам перечесть, и мы все  знаем
друг друга.
     - Ладно, ладно, успокойся,- ответил кречетогла-зый.- Затуманил  он  вам
тут мозги. Враг всегда прикидывается. А мы его разоблачим. Все, можешь  быть
свободным.
     Едигей встал. Замялся, надевая шапку.
     - Так что, как будет с ним?  Как  теперь?  Только  из-за  этих  писаний
сажать человека, что ли?
     Кречетоглазый резко привстал из-за стола.
     -  Слушай,  я  тебе  еще  раз  повторяю:  это  не  твое  дело!  За  что
преследовать врага, как с ним обходиться, к какому наказанию привлечь его  -
это мы знаем! Пусть твоя голова не болит. Знай свою дорожку. Иди!
     В тот же день поздно  вечером  на  разъезде  Боранлы-Буранный  еще  раз
остановился пассажирский поезд. Только теперь поезд шел в обратную  сторону.
И тоже стоял недолго. Минуты три.
     Ожидая впотьмах его подхода, у первого пути стояли те трое  в  хромовых
сапогах, что забирали с  собой  Абуталипа  Куттыбаева,  в  стороне  от  них,
отгороженные их  непроницаемыми  спинами,  заслоняю-щими  Абуталипа,  стояли
боранлинцы - Зарипа с детишками, Едигей  и  Укубала  да  начальник  разъезда
Абилов, все сновавший взад-вперед и  суетившийся  мелочно  и  ничтожно,  ибо
поезд опаздывал против расписания на полчаса. Но  он-то  тут  был  при  чем?
Стоял бы уж себе спокойно. А Казангап, тоже прошедший через допрос по поводу
злополучных легенд,  обнаруженных  у  Абуталипа,  находился  в  тот  час  на
стрелке. Это ему предстояло собственноручно направить поезд на тот путь,  по
которому должны были увезти Абуталипа далеко от сарозеков. Букей  оставалась
дома с едигеевскими девочками.
     Те трое в сапогах, с отчужденно поднятыми от ветра воротниками, отделяя
Абуталипа спинами, напряженно молчали. Боранлинцы, расстающиеся с ним,  тоже
молчали.
     Ветер гнал поземку с шорохом и едва различимым посвистом.  Похоже,  что
метель  собиралась.  Набухала,  напрягалась  стылая  мгла   в   непроглядных
сарозекских  небесах.  Дико,  уныло,  пусто  просвечивалась  с  трудом  лупа
блеклым, одиноким пятном. Мороз жег щеки.
     Зарипа неслышно плакала, держа в руках узелок с едой и одеждой, который
она собиралась передать мужу. Клубы пара изо  рта  выдавали  тяжелые  вздохи
Укубалы.  Она  прятала  в   подол   шубы   Даула.   Даул,   видимо,   что-то
предчувствовал, он тревожно молчал, прижавшись к тете  Укубале.  Но  тяжелее
всех приходилось с Эрмеком, которого, заслоняя собой  от  ветра,  держал  на
руках Едигей. Этот малыш ничего не подозревал.
     - Папика, папика! - звал он отца.- Иди сюда, к нам. Мы  тоже  поедем  с
тобой!
     Абуталип вздрагивал при его голосе,  невольно  порывался  обернуться  и
что-то ответить ребенку, но ему не позволяли оглядываться. Один из троих  не
выдержал:
     - Не стойте здесь! Слышите? Идите отсюда, потом подойдете.
     Пришлось отступить подальше.
     Но вот показались издали огни паровоза, и все зашевелились, задвигались
на месте. Зарипа не удержалась, всхлипнула громче. И вместе с ней  заплакала
Укубала. Поезд нес с собой разлуку. Пробивая лобовым светом  толщу  морозной
летучей мглы в воздухе, он грозно  надвигался,  вырастая  из  клубов  тумана
темной грохочущей массой. С его приближением все выше над землей поднимались
пылающие фары паровоза, все различимей крутилась в  полосе  света  мятущаяся
поземка между рельсами, все слышней и тревожней  доносился  натруженный  шум
кривошипов и поршней. Вот уже видны стали очертания поезда.
     - Папика, папика! Смотри,  поезд  идет!  -  кричал  Эрмек  и  замолкал,
удивленный тем, что отец  не  откликается.  И  снова  пытался  обратить  его
внимание: - Папика, папика!
     Суетившийся возле начальник разъезда Абилов подошел к тем троим:
     - Почтовый вагон будет в голове состава. Прошу,  пройдите,  пожалуйста,
вперед. Вот туда.
     Все двинулись в указанную им сторону довольно быстрым шагом, поезд  уже
нагонял. Впереди не оглядываясь  шел  кречетоглазый  с  портфелем,  за  ним,
сопровождая Абуталипа, двое его широкопле-чих  помощников,  и  на  некотором
расстоянии от них поспешали следом Зарипа, за  ней  Укубала,  ведя  за  руку
Даула. Едигей шел сбоку и  чуть  позади  с  Эрмеком  на  руках.  Он  не  мог
позволить себе разрыдаться при женщинах и детях. И пока они шли,  боролся  с
собой, пытался совладать с тяжелым, застрявшим в горле комком.
     - Ты умный мальчик, Эрмек.  Ты  умный,  да?  Ты  умный,  ты  не  будешь
плакать, хорошо? - бессвязно бормотал он, прижимая к себе малыша.
     А поезд тем временем, замедляя ход, подкатывал к остановке. Мальчик  на
руках Едигея испуганно вздрогнул, когда  паровоз,  равняясь  с  ними  и  еще
продвигаясь  несколько  вперед,  с  резким  шумом  сбросил  пар  и  раздался
пронзительный свисток кондуктора.
     - Не бойся, не бойся,- сказал Едигей.-  Ничего  не  бойся,  когда  я  с
тобой. Я всегда буду с тобой.
     Поезд остановился с долгим, тяжким скрежетом, закуржавелые от  изморози
и снежной пыли, подслеповатые от наледи на стеклах вагоны застыли на  месте.
И стало тихо. Но паровоз тут же  с  шипением  спустил  пар,  готовясь  снова
тронуться в путь. Почтовый вагон был следующим после багажного от  паровоза.
Окна почтового вагона были зарешечены, а двустворчатые двери  располага-лись
посередине. Двери открылись изнутри. Выглянули мужчина и женщина в форменных
почтовых фуражках, в ватных штанах и телогрейках. Женщина  с  фонарем  была,
видимо, старшей. Она была грузная и широкогрудая.
     - Это вы? -  сказала  она,  держа  фонарь  у  головы  так,  чтобы  всех
осветить.- Ждем вас. Место готово.
     Первым поднялся кречетоглазый с большим портфелем.
     - Ну давайте, давайте, не задерживайте! - заторопили сразу те двое.
     - Я скоро вернусь! Это  какое-то  недоразумение!  -  торопливо  говорил
Абуталип.- Скоро вернусь, ждите!
     Укубала не вытерпела. Громко зарыдала, когда Абуталип стал прощаться  с
детьми. Он их изо всех сил прижимал к себе, целовал  и  что-то  говорил  им,
испуганным и ничего не понимающим. А паровоз был уже  под  парами.  Все  это
происходило при свете ручного фонаря. И тут  раздался  опять  бегущий  вдоль
состава, как электричество, пронзительный, свербящий душу свисток.
     - Ну все, давай-давай, садись! - потащили те двое Абуталипа к  ступеням
вагона.
     Едигей и Абуталип  успели  напоследок  крепко  обняться  и  замерли  на
секунду, понимая все умом, сердцем, всем существом своим, прижимаясь друг  к
другу мокрыми щетинистыми щеками.
     - Рассказывай им про море! - шепнул Абуталип.
     То были его последние слова. Едигей  понял.  Отец  просил  рассказывать
сыновьям про Аральское море.
     - Ну хватит тут, давай, а ну давай, садись давай! - растолкали их.
     Подпирая сзади плечами, те двое втолкнули  Абуталипа  в  вагон.  И  тут
только дошла до ребят страшная суть  расставания.  Они  заплакали  в  голос,
закричали:
     - Папика! Папа! Папика! Папа!
     И рванулся Едигей с Эрмеком на руках к вагону.
     - Ты куда? Ты куда? Бог с тобой! -  яростно  отталкивала  его  в  грудь
женщина с фонарем, заслоняя тяжелыми плечами проход к дверям.
     Но никто не понимал в ту минуту, что Едигей готов был, если  бы  на  то
пошло, сам уехать вместо Абуталипа, чтобы по дороге придушить кречетоглазого
собственными руками, так  стало  ему  невыноси-мо  больно,  когда  закричали
ребята.
     - Не стойте здесь! Уходите отсюда, уходите! - орала женщина с  фонарем.
И пар из ее крепко прокуренного рта ударил луковым духом в лицо Едигея.
     Зарипа вспомнила про узелок.
     - Нате, передайте, это еда! - кинула она узелок в вагон.
     И двери почтового вагона захлопнулись. Все смолкло. Паровоз дал  сигнал
и тронулся с места. Он пошел, скрипуче раскручивая колеса, медленно  набирая
ход по морозу.
     Боранлинцы невольно  потянулись  за  отходящим  поездом,  идя  рядом  с
наглухо закрытым вагоном. Первой опомнилась Укубала.  Она  схватила  Зарипу,
прижала ее к груди, и не отпускала.
     - Даул, не уходи! Стой, стой здесь! Держи маму за руку! - громко велела
она, пересиливая перестук все убыстряющихся, пробегающих мимо колес.
     А Едигей с Эрмеком на руках еще пробежал по ходу поезда и,  лишь  когда
промелькнул  последний  вагон,  остановился.  Поезд  ушел,  унося  с   собой
утихающий шум движения и  рдеющие  угасающие  огни...  Послышался  последний
протяжный гудок...
     Едигей повернул назад. И долго не мог успокоить плачущего мальчика...
     Уже дома, сидя как  оглушенный  у  печи,  он  вспомнил  среди  ночи  об
Абилове. Едигей тихо поднялся, стал одеваться. Укубала сразу догадалась.
     - Ты куда? - схватила она мужа.- Не тронь его,  пальцем  даже  не  смей
трогать! У него жена беременная. Да и не имеешь права. Как докажешь?
     - Не беспокойся,- спокойно ответил Едигей.-  Я  его  не  трону,  но  он
должен знать, что ему лучше перебираться в другое место.  Я  тебе  обещаю  -
даже волоска не упадет с его головы. Поверь мне! - он выдернул руку и  вышел
из дома.
     Окна Абиловых еще светились. Значит, не спали.
     Жестко скрипя снегом по тропинке, Едигей подошел к  холодным  дверям  и
громко постучал. Дверь открыл Абилов.
     - А, Едике,  заходи,  заходи,-  испуганно  проговорил  он  и,  бледнея,
попятился назад.
     Едигей молча вошел вместе с  клубами  морозного  пара.  Остановился  на
пороге, прикрыл за собой дверь.
     - Ты зачем осиротил этих несчастных? - сказал  он,  стараясь  быть  как
можно сдержанней.
     Абилов упал на колени и буквально пополз,  хватаясь  за  полы  Едигеева
полушубка.
     - Ей-богу, не я, Едике! Вот чтобы жене моей не разродиться!  -  страшно
поклялся он, оборачи-ваясь к замершей в страхе беременной жене, и заговорил,
торопясь и сбиваясь: - Ей-богу, не я,  Едике.  Как  я  мог!  Это  тот  самый
ревизор! Вспомни. Это он все допытывался да расспрашивал, что, мол, он пишет
и зачем пишет. Это он, тот ревизор. Как я мог! Вот чтобы ей не  разродиться!
Да я давеча у поезда не знал, куда себя деть, готов был  провалиться,  чтобы
не видеть! Этот ревизор все в душу лез с разговорами и все расспрашивал  обо
всем, откуда мне было знать... Да если бы я знал...
     - Ну ладно,- прервал его Едигей.- Встань, поговорим как люди.  Вот  при
жене твоей. Пусть благополучно разрешится. Не об этом сейчас речь. Даже если
ты и не виноват. Но ведь тебе все равно, где жить. А нам  здесь  оставаться,
может, до самой смерти. Так ты подумай.  Наверно,  стоит  тебе  со  временем
перебраться на другую работу. Это мой совет. Вот и все.  И  больше  к  этому
разговору не вернемся. Только это и хотел сказать и больше ничего..
     С тем Едигей вышел, закрыв за собой дверь.

IX

     На Тихом океане, южнее Алеутов было  далеко  за  полдень.  Все  так  же
штормило вполсилы, все  так  же  по  всему  видимому  пространству  катились
вскипающими грядами волны одна вслед  за  другой,  являя  собой  необозримое
движение водной стихии  от  горизонта  к  горизонту.  Авианосец  "Конвенция"
слегка покачивался на волнах. Он  находился  на  прежнем  месте,  на  строго
одинаковом расстоянии по воздуху между Сан-Франциско  и  Владивостоком.  Все
службы судна международной научной  программы  находились  в  напряжении,  в
полной готовности к действиям.
     К этому времени на борту  авианосца  завершалось  экстренное  заседание
особоуполномоченных  комиссий  по  расследованию  чрезвычайного   положения,
возникшего в результате открытия внеземной  цивилизации  в  системе  светила
Держатель. Самовольно отбывшие вместе  с  инопланетянами  паритет-космонавты
2-1 и 1-2 все еще находились на планете Лесная Грудь, трижды предупрежденные
Обценупром через радиосвязь орбитальной станции "Паритет" - ни в коем случае
не предпринимать никаких действий вплоть до особых указаний Обценупра.
     Эти категорические требования Обценупра отражали в действительности  не
только  смятение  умов,  но   и   ту   исключительно   сложную,   неудержимо
обостряющуюся ситуацию, тот накал разногласий в отношениях  сторон,  которые
грозили  полным  разрывом  сотрудничества  и  -  более   того   -   открытой
конфронтацией. То, что недавно сближало стороны в интересах  интегрированной
научно-технической мощи ведущих  держав,-  программа  "Демиург"  сама  собой
отошла на второй план и сразу  утратила  свое  былое  значение  перед  лицом
суперпроблемы, неожиданно возникшей с  обнаружением  внеземной  цивилизации.
Члены комиссий отчетливо понимали одно: что  это  небывалое,  ни  с  чем  не
сопостави-мое  открытие  подвергало  кардинальному  испытанию  сами   основы
современного   мирового   сообщества,   все   то,    что    проповедовалось,
культивировалось, вырабатывалось в сознании поколений из века  в  век,-  всю
совокупность правил его  существования.  Мог  ли  кто  отважиться  на  такой
рискованный шаг, не говоря уж о соображениях тотальной безопасности  земного
мира?
     И тут снова, как всегда в кризисные моменты истории, обнажились со всей
силой коренные противоречия двух различных  общественно-политических  систем
на Земле.
     Обсуждение  вопроса  переросло  в  жаркие  дебаты.  Разность  взглядов,
разность подходов все больше принимала характер непримиримых  позиций.  Дело
стремительно  катилось  к  столкновению,  к  взаимным   угрозам,   к   таким
конфликтам, которые, выйдя из-под контроля, готовы были неминуемо вылиться в
мировую войну Каждая сторона поэтому  пыталась  воздержаться  от  крайностей
перед общей опасностью подобного  рода  развития  событий,  но  еще  большим
сдерживающим фактором  служила  нежелательность,  а  точнее  говоря,  угроза
взрыва земного сознания, что могло  стихийно  произойти,  если  бы  весть  о
внеземной  цивилизации  стала  фактом  общей  гласности...  Никто   не   мог
поручиться за последствия такого исхода дела...
     И разум взял свое, стороны пришли к компромиссу - вынужденному и  опять
же на строго сбалансированной основе. В связи с этим на орбитальную  станцию
"Паритет"   передали   кодирован-ную   радиограмму   Обценупра    следующего
содержания:
     "Космонавтам-контролерам  1-2,  2-1.  Вам   вменяется   в   обязанность
незамедлительно  включиться  в  радиоконтакт  с  помощью   бортовых   систем
"Паритета" с  паритет-космонавтами  1-2,  2-1,  находящимися  в  засолнечной
Галактике, в так называемой системе светила "Держатель", на  планете  Лесная
Грудь. Необходимо срочно  поставить  их  в  известность,  что  на  основании
заключений  двусторонних  комиссий,   изучивших   информацию   о   внеземной
цивилизации, открытой паритет-космонавтами 1-2  и  2-1,  Обценупр  принимает
решение, не подлежащее пересмотру:
     а) не допускать возвращения бывших паритет-космонавтов  1-2  и  2-1  на
орбитальную станцию "Паритет" и тем самым на Землю  как  лиц,  нежелательных
для земной цивилизации;
     б) объявить обитателям планеты, именуемой Лесная Грудь, о нашем  отказе
вступать с ними в какие бы то ни было виды  контактов  как  несовместимых  с
историческим опытом, насущными интересами и особенностями нынешнего развития
человеческого общества на Земле;
     в)  предупредить  бывших  паритет-космонавтов  1-2  и  2-1,   а   также
находящихся с ними в контакте ино