тем,
как  Лэймар  увлек  его  в  это  невероятное,  сумасшедшее  предприятие.  Он
огляделся, но не увидел ничего, кроме стен.
   "Мак, - подумал он. - Я вернулся. Теперь я должен буду заплатить  долги".
Он знал, что, вероятнее всего,  ему  придется  умереть.  Черные  его  убьют.
Скорее всего, это будут черные. Их ярость удвоится от того,  что  он  белый.
Через секунду они окружат  его,  изнасилуют  его  в  задницу,  убьют  его  и
посмеются  над  этим  развлечением.  Он  может,  конечно,  попытаться  стать
мальчиком на побегушках у какого-нибудь криминального босса... но ишачить на
него целых семнадцать лет?
   Может, правда, это будут мексиканцы. Они очень любят резать гринго, когда
те моются в  душе.  Они  быстро  доберутся  до  него.  Или  эти  краснокожие
бесстрастные  дикари  со  своей  замысловатой  татуировкой  вокруг  бицепса:
Н-Д-Н-З.
   Но почему-то он чувствовал, что это будут именно черные.
   Дверь отворилась с металлическим щелчком.
   В комнате за дверью сидел знакомый ему лейтенант.
   - А, здорово, Ричард. Я знал, что ты  вернешься,  рано  или  поздно.  Все
возвращаются. Ричард ничего не ответил.
   - Черт, даже Лэймар и Оделл вернулись. Они уже там, на тюремном кладбище.
Кому они еще нужны? Не хоронить же их  на  обычном  кладбище  с  нормальными
порядочными людьми.
   Ричард смутно припомнил это кладбище. Участок бросовой земли к западу  от
тюрьмы, непригодный для сельскохозяйственных нужд, в котором  хоронили  всех
членов тюремного братства, не делая различий между боссами и шестерками.
   - Я бы хотел иногда их навещать, - сказал Ричард.
   - Мы позаботимся об этом, Ричард. На свете нет ничего невозможного.  Одно
только можно сказать, что теперь-то ни Оделл, ни Лэймар никуда не сбегут.
   Ричард с мрачным видом кивнул. Он мучительно соображал, как  же  все-таки
это произойдет.
 
*** 
 
   Обряд приема оказался быстрым: у Ричарда не было никаких личных вещей,  у
него нечего было отбирать, он пришел в тюрьму совершенно голым, каковым  его
туда и приняли.
   Вот его с котомкой одежды и в новой  тюремной  робе  ведут  по  тюремному
коридору, где ему предстоит провести остаток жизни.
   На него опять обрушилось сознание огромности тюрьмы. Она возвышалась  над
ним, подавляя все. Он представил себе  кобру,  которая  покачивает  над  ним
своим зловещим капюшоном, он предчувствовал мрак, который окутает его. Здесь
не было места дневному  свету.  В  тюремном  дворе  все  было,  как  всегда.
Слышались крики с баскетбольной и гандбольной площадок. Гремело железо - это
упражнялись заключенные-культуристы. Доносились со  двора  и  другие  звуки:
латиноамериканская музыка - живая и  громкая,  духовные  псалмы,  кантри;  и
неумолчный смешанный гвалт многих голосов разговаривавших между собой людей.
Они говорили, суетились и перемещались, цепляясь за место под солнцем и свою
индивидуальность и... пытаясь выжить в самом первобытном из всех первобытных
мест на нашей планете. Ощутил он и запахи: пот, желчь, рвота, дерьмо.  Везде
железо  и  камни.  Под  ногами  вибрируют  металлические  ступеньки,  справа
бесконечные сливающиеся между  собой  двери  камер,  стены  которых  увешаны
изображениями святых и шлюх. Вот наконец и его родная камера.
   - Ну вот ты и пришел, Ричард. Камера Д-пятьдесят-восемь. Просим прощения,
но двойных номеров нет. Ты будешь сидеть с насильником, предводителем  шайки
рокеров и еще одним парнем, который любит резать людей. Это, конечно, не хор
воскресной школы.
   Ричард уже точно  знал,  где  его  поселят.  Задняя  верхняя  койка,  где
концентрируются все миазмы и где летом воняет, как в сортире, и душно, как в
метро, а зимой  стоит  собачий  холод.  Каждый  квадратный  дюйм  его  стены
разрисован картинами интимной жизни его сокамерников, и он  не  имеет  права
возражать. Они могут даже убить  его  просто  от  скуки,  когда  им  надоест
драться и трахаться друг с другом.
   Ричард шмыгнул в камеру.
   Гмммм.
   Должно быть, произошла какая-то ошибка.
   Это не его место.
   - Ни о чем меня не спрашивай, Ричард. Эти  мальчики  сами  выбирали  тебе
место.
   Одна койка была откинута. Но это  была  не  задняя  верхняя,  а  передняя
нижняя койка.
   Гмммм.
   Это лучшая койка в камере.
   Все картинки со стены были содраны. Он мог повесить там все, что хотел.
   Он безразличным взглядом окинул камеру, на его лице не отразились никакие
эмоции.
   - Вот  и  все,  Ричард,  устраивайся  дальше  сам.  Будь  паинькой,  если
возникнут проблемы - позовешь нас.
   - Хорошо.
   Охранник ушел, и Ричард остался один.
   Он сел на койку.
   Потом посмотрел на столы, их было два, и  снова  удивился.  Обычно  столы
принадлежали двум самым сильным заключенным в  камере,  а  слабейшие  вообще
обходились без них. Иногда два стола делили между собой все четверо, но  это
только в том случае, если у всех силы были равны. Но здесь  пустыми  были...
оба стола. Все, что на них стояло до этого, было аккуратно  свалено  в  углу
камеры. Ему словно предоставили право самому выбирать, какой стол занять.
   Несколько часов Ричард  сидел,  пытаясь  разгадать  эту  головоломку.  Но
наконец он решил сделать одну вещь, которую собирался сделать, появившись  в
тюрьме. Он осторожно развернул картинку,  принесенную  с  собой,  и  скотчем
прилепил ее на стену над одним из столов.
   Потом, когда наступило положенное время, он решил пойти в туалет.
   Обычно  этот  поход  приводил  его  в  ужас.  В  туалете,  где  не   было
запирающихся  дверей  и  стен,  со  спущенными  штанами   человек   особенно
беззащитен. Обычно он ходил в туалет только вместе с Лэймаром  или  Оделлом.
Но теперь их не было. Они лежали в земле в миле отсюда.
   Он еще раз  подивился  собственному  безразличию.  Путешествие  в  туалет
теперь не особенно пугало его. Он просто встал и пошел. Что случится,  то  и
случится, и чем скорее, тем лучше.
   Он встал, покинул камеру и по железному полу коридора дошел  до  сортира.
Вошел в  него.  Худощавый  негр  посмотрел  на  него,  ничего  не  сказал  и
скрылся...
   Ричард сел  и  оправился.  Потом  он  встал,  натянул  штаны  и  пошел  к
умывальнику сполоснуть руки.
   Выйдя из туалета, он увидел их.
   Их было четверо. Они были огромные и черные.
   Они возникли ниоткуда, видимо, вынырнули из какой-то камеры. Внезапно  до
него дошло, что они преградили ему путь в его камеру.
   Он оглянулся. Высоко над ними, на вышке стоял охранник с винтовкой, но он
в это время смотрел в другую сторону.
   "Вот так, - подумал он. - Вот оно. Это  моя  судьба".  Один  из  них  был
непомерно накачан, лепные формы его эбонитовых мышц выступали на  теле,  как
блестящие раздутые сардельки. На голове у него была красная косынка.  Другой
- высокий и угрюмый, с красивыми, как у Майкла Джексона, волосами, с золотой
цепочной  на  шее.  Руки  узловатые  и  опутаны  надувшимися  венами.  Глаза
безжизненные, как куски угля.
   Третий - совсем еще мальчишка,  старавшийся  произвести  впечатление.  Он
пытался придать своему лицу неподвижное и бесстрастное выражение, что должно
было оповестить всех: я крутой. Он глядел на Ричарда с чувством собственного
превосходства. Четвертым был знаменитый главный босс ниггеров Родни  Смоллз,
Родни смотрел на Ричарда, прищурив глаза.
   Родни  был  человеком  огромного  роста,  проницательным  и  неистовым  -
величественный деспот, правивший железной  рукой.  Родни  редко  выходил  из
камеры, предпочитая руководить через посыльных.
   Теперь Ричард все понял. Ему предстояло заплатить за Малютку Джефферсона.
Он унаследовал бремя долгов Лэймара.
   Он постарался сохранить на лице маску безразличия. Он просто смотрел, как
четверо негров приближаются к нему.
   "Вот так, - подумал он. - Значит, это происходит именно так". Странно, но
он почти не боялся их. Они сошлись.
   - Здорово, Ричард.
   - Что? - "Не показывай им ничего. Не давай им себя запугать".
   - Что ты сказал, парень?
   - Я в порядке, - ответил Ричард.
   - Как  твои  дела?  Тебе  что-нибудь  надо,  парень?  Может,  тебе  нужны
сигареты? Я могу дать тебе сигарет.
   - Меня это не колышет, что вы можете, - сказал Ричард.
   - Черт, парень, ты нас не правильно понял. Мы не собираемся тебя пришить.
Мы хотим, чтобы ты это знал, Ричард. Понял?
   - Этот Ричард, - пояснил Родни своим  молодым  телохранителям,  -  пришил
двух долбанных легавых. Лейтенанта и  сержанта.  Остудил  их  чертовы  белые
задницы. Он стоял  там,  как  здоровый  медведь,  и  насмерть  грохнул  этих
х...сосов. Ты убил их обоих, Ричард?
   - Я убил лейтенанта. Этот чертов сержант оказался слишком живучим.  Но  я
вам могу гарантировать, что теперь он плохо спит по ночам,  с  тех  пор  как
напоролся на меня.
   Четверо черных мужиков захохотали.
   - Ричард, ты в полном порядке. Ты оказался крепким орешком. Ты молодец. У
тебя железные нервы.
   Кто-то хлопнул его по спине. Он ощутил исходящую от них теплоту, любовь и
уважение.
   - Будь спокоен, Ричард. Для белого ты не так уж плох.
   Он  смотрел,  как  они  уходили.  Молодой  сложил  пальцы  пистолетом   и
спародировал, как бы он  застрелил  полицейского,  все  четверо  разразились
громким смехом.
   - Ричард?
   Он обернулся. Перед ним стоял бледный молодой человек, лет на пять моложе
Ричарда.
   - Ричард, меня зовут  Аарон  Майлс.  Я  твой  сокамерник.  Мне  интересно
знать...
   - Я с тобой разговаривал?
   - Ах, нет. Я просто...
   - Ты просто никто, молокосос. Если мы будем разговаривать, я имею в виду,
если мы будем разговаривать, а не когда мы будем разговаривать,  то  я  буду
решать, когда мне начать этот разговор и стану ли я слушать  тебя.  Ты  меня
понял, баранка?
   - Да, сэр.
   - Да, ты будешь отдавать мне половину своих  сигарет.  Каждую  неделю  ты
будешь мне их отдавать. Понял? Иначе мне придется проявить к тебе интерес, а
тебе вряд ли будет это приятно.
   - Понял, сэр.
   - А теперь пошел вон.
   Парень опрометью выскочил из камеры. Ричард посмотрел ему вслед. У  парня
была привлекательная задница.
   Сейчас, впервые  за  несколько  месяцев,  он  почувствовал  что-то;  хоть
какое-то человеческое чувство пронзило его тело до костей, на лице появилась
натянутая улыбка.
   Он вошел в свою камеру и посмотрел на картинку, которую  он  повесил  над
столом.
   Схваченное  несколькими  штрихами  пера  животное,  свернувшись  клубком,
лежало на невидимой плоской поверхности, мышцы его  были  напряжены,  голова
повернута  в  энергичном  движении,  словно  животное  высматривало  добычу,
маленькие глазки чернели, как угли, во всем облике пульсировала  неукротимая
кровожадность.  Под  картиной  была  надпись  на  французском  языке:   Лев,
повернувший поднятую голову влево. Это была картина Делакруа. Ричард  понял,
что этому художнику тоже удалось правильно изобразить шею.
   Да, это были львы!