, сержант. Мистер Акли полностью
со мной согласен. Против тебя не будет возбуждено уголовное  дело.  Ты  чист
перед законом.
   - Спасибо вам.
   Он вышел, оставив Бада наедине с полковником. - Отлично, Бад, -  произнес
полковник, молчавший на протяжении всего допроса. -  Вот  что  я  хочу  тебе
сказать. В тебе есть великолепный боевой дух, и то, что ты  сделал,  образец
прекрасной полицейской работы. Мы гордимся тобой. Но, Бад, я должен  сказать
тебе, и это меня раздражает, -  это  не  личная  война.  Ты  не  ковбой.  Ты
понимаешь меня? Сейчас наступили новые времена, мы работаем командой. Бад, я
не имею права держать под своим началом одинокого волка,  который  действует
на свой страх и риск из чувства личной мести. Я накажу тебя, клянусь  Богом,
если еще раз ты в одиночку повиснешь на хвосте у Лэймара.  Я  могу  привлечь
тебя за незаконное ношение оружия, так как по всем  правилам  ты  не  имеешь
права  его  носить,  пока  находишься  в  отпуске  по  болезни.  Такая   вот
формальность.
   - Я понял вас, сэр. Но хочу повторить еще раз: это не личная  месть.  Мне
совершенно не хочется  больше  встречаться  с  сукиным  сыном.  Я  бы  хотел
встретиться с ним только в суде, где мне придется  свидетельствовать  против
него.
   - Значит, ты понимаешь, что находишься в административном  отпуске  и  не
имеешь права посещать те места, где можешь столкнуться, заведомо столкнуться
с Лэймаром. Ты официально и  формально  освобожден  от  несения  полицейской
службы. Это рутина в принципе ничего не значит, но  я  хочу  знать,  что  ты
понял, какой линии поведения надлежит придерживаться.
   - Да, сэр. Я прекрасно все понял. Как только меня выпишут, я сразу  поеду
домой. Это единственное мое желание.
   - Отлично, я тебе верю. И вот еще что. Я получил  предварительные  данные
по Оделлу, хочешь послушать?
   - Да.
   - Ты поразил его тридцать три раза.  Патронами  сорок  пятого  калибра  -
четыре раза, тридцать восьмого калибра - тринадцать  и  девятимиллиметровыми
пулями  -  шестнадцать  раз.  Все  выстрелы  попали  в  цель,  поражения   в
большинстве  своем  пришлись  в  корпус.   Три   пули   попали   в   голову.
Патологоанатом утверждает, что пули произвели страшные раны.  От  него  мало
что осталось.
   - Мне пришлось очень долго его  убивать,  это  верно.  Бад  непроизвольно
вздрогнул.
   - Хочу сообщить тебе еще одно известие, которое вряд  ли  тебя  порадует.
Наш офицер по связям с прессой видел  телевизионную  передачу  и  просмотрел
оклахомские газеты. Репортеры и вся общественность очень  разволновались  по
поводу того факта, что ты отстрелил Лэймару пальцы, они расценивают это  как
зловещую шутку и считают тебя изощренным садистом.
   - Кто-нибудь объяснил им, что это обычное явление в  перестрелках  такого
рода?
   - Ты можешь объяснять им все, что  тебе  угодно.  Но  они  прислушиваются
только к тому, что совпадает с их представлениями о схватках, полученных при
просмотрах боевиков по телевизору. Вот так-то. Эти сообщения могут  взбесить
Лэймара. Поэтому мы хотим на время вывезти твою семью в безопасное место.
   - О Господи, этого еще не хватало!
   - Поверь мне, Бад, таи будет лучше.
   - Один из моих парней получил при  выпуске  четыреста  баллов,  а  второй
заканчивает школу с похвальным листом. Я не могу сейчас забрать их из школы.
Это неповторимое время в их жизни. Оно не вернется.
   Полковник внимательно посмотрел на него.
   - Ну ладно, - наконец сказал он, - я организую круглосуточное  наблюдение
за твоим домом. Это тебя устроит?
   - Так было бы лучше всего.
   - Полагаю, что такой старый вояка, как ты, сумеет постоять за себя.
   - Полковник, я хотел бы спросить вас кое о чем. Можно?
   - Конечно, Бад, спрашивай.
   - Что со стариком Гендерсоном? Где он?
   -  Знаешь,  его  уволили.  Он  растратил  кучу  казенных  денег  на   это
мероприятие с машинами и ничего не  получил.  Из  рисунка  льва  ты  вытянул
больше  полезной  информации,  чем  он  из  полумиллиона  долларов,  которые
предоставили власти штата в его распоряжение. К тому же он здорово пьет, ну,
ты же знаешь. Сколько же можно было еще терпеть? Надеюсь, со мной такого  не
случится. Жалко, конечно, старика, как-то некрасиво все получилось.
   Бада продержали в госпитале еще три дня, скормив ему за это  время  целую
упаковку его старого приятеля перкодана. На четвертый день, в  десять  часов
утра его сдали на попечение Джен. Они поехали домой в ее машине.  Стреляющая
боль в ноге все еще сильно донимала его,  и,  хотя  на  глазу  уже  не  было
повязки, перед глазом Бад все еще видел густой туман. Да и все тело  болело,
как один огромный синяк или порез.
   - Ну вот, теперь тебе будет легче.
   - А что мне, собственно говоря, остается теперь делать? Буду много спать,
ходить к Джеффу на игры и все в таком роде.
   - Бад, сезон уже почти кончился. Последняя игра завтра.
   - Да, это еще одно, что меня  беспокоит,  я  плохо  относился  к  Джеффу,
невнимательно. Наверное, поэтому он в последнее время такой раздражительный.
   - Бад, что происходит?
   - Что ты имеешь в виду?
   - Что-то происходит. Я имею в виду, что происходит что-то неладное. Такое
впечатление, что ты постоянно где-то витаешь -  очень  далеко  от  дома.  Ты
перестал с нами общаться. Мне кажется, что ты приберегаешь все лучшее, что у
тебя есть, для кого-то другого.
   В душе Бада алым цветом распустился цветок ярости.  Он  терпеть  не  мог,
когда Джен начинала выпытывать его секреты. Однако на этот раз он сдержался.
   - Все дело в Лэймаре.  Я  участвовал  в  двух  перестрелках,  мотался  по
госпиталям, у  меня  убили  напарника,  несколько  дней  назад  я  сам  убил
человека. А ты спрашиваешь меня, где я витаю.
   - Нет, Бад, это что-то другое. Я же знаю тебя уже двадцать  пять  лет.  Я
вижу, что с тобой что-то неладно. Ты должен мне все рассказать.
   Бад почувствовал себя очень неловко. Вот прекрасный шанс, подумалось ему.
Скажи ей. Сделай это теперь же,  культурно,  цивилизованно,  дружелюбно.  Не
должно быть дикой сцены с криками,  слезами,  обвинениями  в  предательстве.
Скажи ей, что ты встретил другую женщину, что ты  не  оставишь  Джен  своими
заботами, но что пора сделать выбор. Все ведь будет хорошо. Это будет  лучше
для всех.
   Но Бад даже не стал подыскивать подходящие слова. Он все равно не смог бы
их выговорить. Для него это неприемлемо и невозможно.
   - Нет, - настаивал он на своем, - в остальном у  меня  все  прекрасно.  Я
просто хочу отдохнуть и узнать из газет, как они  возьмут  Лэймара.  Клянусь
тебе, что это так.
   В ответ она промолчала. Это молчание тяжким грузом повисло в воздухе. Бад
понял, что больше ничего не сможет сказать.
   Когда они подъехали к дому, Бад заметил у подъезда машину  с  официальным
номером властей штата.
   - Давно они здесь? - спросил он.
   - Да. Там двое из OSBI. Неподалеку стоит еще одна машина. Я пригласила их
в дом, но они сказали, что будут сидеть в машине и  наблюдать.  Ты  думаешь,
что он замыслил что-нибудь против нас?
   - Кто? Лэймар? Не знаю. Сомневаюсь.
   - Ну если ты так считаешь...
   - Конечно, ничего нельзя сказать  наверняка.  Но  ребята  пресекут  любую
попытку нападения.
   Бад помахал рукой  двоим  в  машине.  Лица  их  были  исполнены  сознания
собственной значимости, на головах красовались ковбойские шляпы. Они кивнули
ему в ответ и продолжили наблюдение окрестностей.
   Бад вошел в дом - какое же это было неизъяснимое  блаженство  подниматься
по ступенькам родного дома, несмотря на то, что каждый шаг  отдавался  болью
во всем теле. Он почувствовал прилив сил. Он пережил кошмарную перестрелку и
вернулся к себе, где все было так же, как тогда, когда  он  уходил.  Чистюля
Джен содержала дом в идеальном порядке, и  в  комнатах  стоял  только  запах
мальчиков - неповторимый и родной. Было  такое  чувство,  что  с  плеч  упал
тяжкий груз.
   Он подошел  к  сейфу,  где  хранилось  оружие,  достал  оттуда  охотничье
короткоствольное ружье, пять патронов, заряженных крупной дробью. Он не стал
заряжать ружье, а запер  дверцу  сейфа,  бросил  патроны  в  шкаф,  а  ружье
прислонил к стене.
   - Джен, девочка моя, я тут выставил ружье  из  сейфа.  Оно  не  заряжено,
патроны лежат в шкафчике, чтобы были под рукой в случае чего. Ладно?
   - Ладно, Бад.
   - Где у нас газеты?
   - В гостиной.
   - Я возьму их в спальню.
   Она не ответила.
   Бад взял газеты и направился в спальню. Он разулся, принял очередную дозу
перкодана и лег в постель. Он прочитал все, что было написано в газете о его
приключениях, причем в статьях его  называли  по  имени  и  писали,  что  он
действовал как переодетый полицейский и инкогнито - вот, оказывается, в  чем
вся штука! - и отзывы полковника и полудюжины других офицеров о  том,  какую
титаническую работу он  проделал.  В  газетах  помещалась  его  смазанная  и
нечеткая официальная фотография.
   В целом отзывы в прессе были достаточно доброжелательные.  О  нем  писали
почти как о герое, и никто не обмолвился словом о том, что именно он был тем
патрульным полицейским, которого Лэймар и Оделл  обвели  вокруг  пальца  три
месяца назад. Это было хорошо. Во всяком случае, никто не смог бы  упрекнуть
его в том, что он  действовал  из  соображений  личной  мести.  Может  быть,
репортеры оказались слишком тупыми, чтобы собрать воедино все факты, но  это
вряд ли. Скорее всего, кто-то сказал им, что надо обойти этот острый угол, и
они согласились.
   Ему очень  не  понравилось,  как  газетчики  раздули  историю  о  пальцах
Лэймара. Они вообразили, что все было очень забавно.  Репортеры  преподнесли
это, кан шутку меткого стрелка. Эх, если  бы  он  был  метким  стрелком,  то
уложил бы Оделла первым же выстрелом, а не тридцать третьим, а Лэймара  убил
бы со второго выстрела.
   Около часа он уснул. В три проснулся  и  обнаружил  на  письменном  столе
записку Джен: она ушла по делам. Расс и Джефф должны вернуться  поздно,  они
собирались пойти вечером  в  магазин  Меера.  Интересно,  они  ушли?  Может,
остались?
   Бад перевернулся с боку на бок и набрал номер Холли.
   - Привет, - сказал он. - Как дела?
   - О, Бад, все говорят, что ты великий герой! Бад, ты стал знаменитым.
   - Какая ерунда. Эти болтуны забудут обо мне таи же быстро,  как  они  все
это написали.
   - Ты в порядке?
   - В полном, клянусь тебе. Повязку с глаза я уже снял, но на физиономии  у
меня полно царапин, а на левой ноге - повязка. Нога еще  отечная  и  немного
болит, но, кажется, я оказался крепок, как бык. Лэймар не смог  меня  убить.
Правда, ради справедливости надо сказать, что и я не смог убить его.
   - Бад, когда мы увидимся? Я так хочу быть  с  тобой.  Я  ужасно  по  тебе
соскучилась. Я хочу ухаживать за тобой.
   - Да что ты? Не надо за мной ухаживать. Радость моя, со мной все в полном
порядке. Я же тебе сказал, я скоро поправлюсь - это вопрос нескольких  дней,
вот только царапины затянутся. Ты подождешь,  правда?  Мы  же  с  тобой  так
близки.
   - Бад, значит, ты все-таки решился? Мы только пока не вместе, а потом  ты
собираешься быть со мной навсегда? Я не могу вынести саму мысль о  том,  что
нам придется расстаться. Я так боюсь,  что  ты  переменишь  свое  решение  и
вернешься к жене. Ведь тебе легче так поступить.
   Бад знал, что он никогда не обещал ей оставить свою семью. Он не смог  бы
заставить себя это сделать. Разница была, может быть, не  очень  велика,  но
граница между двумя решениями очень четко пролегала в  его  сознании:  между
банальной супружеской неверностью и нарушением обетов.
   В то же время в голосе Холли звучала такая покорность,  такое  желание  и
такое отчаяние. Как она может так сильно любить его? Она что, сошла  с  ума?
Что произойдет, когда она увидит его таким, каким его  видит  Джен?  Увидит,
что он малоподвижный и инертный,  нелюдимый  чурбан,  который  дает  слишком
мало, но не забывает многого требовать, который в  свободное  время  обожает
копаться в своем оружии. Это его несколько напугало. Но он ничего не  сказал
Холли, чтобы не обидеть ее и не причинить ей боль.
   - Нет, я как раз занят тем, что работаю над этим. Ты  знаешь,  когда  эти
ребята стреляли в меня, я думал о тебе.
   - Здорово, Бад. Я очень рада это слышать.
   - Скоро, Холли, скоро,  я  клянусь  тебе.  Он  повесил  трубку  и  встал.
Прошелся по пустому дому, чувствуя, как при  каждом  шаге  в  теле  отдается
боль. Он выглянул в окно, посмотрел на машину OSBI с двумя антеннами и двумя
увальнями внутри. Опять в его жизни не сходятся концы с  концами,  снова  он
слишком возбужден, чтобы спать,  и  слишком  слаб,  чтобы  куда-то  ехать  и
что-нибудь предпринимать. Он спустился вниз и включил телевизор.  Передавали
шестичасовые известия. Бад посмотрел, не покажут ли чего-нибудь новенького о
Лэймаре.
   О Лэймаре не показали ничего. Самой главной новостью сегодня  стал  культ
Лэймара. Опять испоганили стены школы.
   Кто-то огромными буквами написал на  белой  кирпичной  стене  спортивного
зала: "ОДЕЛЛ ЗЛОДЕЙСКИ УБИТ". Рядом с этой надписью была другая: "ЛЭЙМАР ЕЩЕ
ВЕРНЕТСЯ".
 
Глава 25 
 
   Лэймар думал, что сможет  превозмочь  все.  Рана  на  руке  затянулась  и
покрылась корочкой.  Инфекция  его  миновала.  Рука  только  болела,  болела
дьявольски,  но  боль  можно  вытерпеть.   Разочарование,   которое   Лэймар
испытывал, глядя на незаконченную татуировку  у  себя  на  груди,  где  были
только намечены грубые и сырые контуры льва, конечно, весьма  чувствительно,
но как человек, большую часть своей жизни  проведший  в  тюрьме,  он  привык
терпеть и поэтому  понимал,  что  разочарование  со  временем  пройдет,  как
проходит на свете все.
   С горем, которое он испытывал, было сложнее. За свои тридцать восемь  лет
привычный к насилию Лэймар ни разу не испытывал настоящего  горя.  Его  отца
убили, когда до рождения Лэймара оставалось еще четыре месяца,  так  что  по
этому поводу он не испытал горечи утраты.  Имелась  еще  мать  -  блеклая  и
болезненная женщина, в которой не было ничего от  самостоятельной  личности.
Она сдала маленького Лэймара на  руки  теткам  и  двоюродным  сестрам  и  не
особенно о нем беспокоилась. Он  пребывал  в  интернате,  когда  она  умерла
смертью пьяной забулдыги в какой-то  канаве  вместе  с  каким-то  пьянчугой.
Когда она умерла, он не почувствовал ничего, даже намека на одиночество.  Во
время смерти мамы Оделла Камиллы они с Оделлом отбывали восемнадцать месяцев
за убийство со смягчающими вину обстоятельствами. Вот тогда он испытал боль.
Она была самая лучшая женщина, какую он когда-либо знал,  добрая  и  мягкая,
она очень любила своего  малышку  Оделла,  но  не  настолько  сильно,  чтобы
остановить изверга-мужа, который связывал Оделла цепью и бил его ремнем,  на
котором правят бритвы. Лэймар разобрался с ним сам. Но  та  боль  была,  как
мимолетный холод, который обжег сердце изнутри и прошел. Боль пришла и  ушла
навсегда, не оставив после себя никакого следа.
   Но вот теперь Оделл. Лэймар думал, что эта утрата никогда не оставит  его
в покое. Боль не проходила. Она, как тяжкий груз, обременяла его душу.  Боль
приняла в его сознании облик  толстого  черного  кота,  который  душил  его,
сдавливая грудь своими лапами. Лэймару даже пришла в голову бредовая  мысль,
что если он ляжет на спину и уснет, то кот убьет его.  Он  представлял  себе
кота мелко и часто дышащим, с белой отметиной между желтыми  блюдцеобразными
глазами, которые не мигая смотрели на него застывшим безразличным  взглядом.
Но кот жаждал его смерти. Как-нибудь ночью он  заползет  на  грудь  Лэймара,
удобно расположится там, мягкий и пушистый, но за ночь он разбухнет и  будет
становиться все тяжелее и тяжелее, своими огромными лапами он лишит  Лэймара
воздуха, ему станет нечем дышать, но к этому  моменту  кот  станет  весом  в
добрую тонну, а его мех жестким, как рашпиль, и он вдавит Лэймара в  подушки
и будет давить, пока окончательно не задушит.
   - Проклятый кот, - говорил Лэймар, Из  страха  перед  котом  он  перестал
спать, а по ночам бродил по ферме, мерил шагами окрестные  холмы  и  прерию,
шатался, как медведь, среди кряжистых деревьев, которые протягивали  к  небу
узловатые руки, словно грозились в слепой ярости сорвать луну  с  небосвода.
Иногда он забредал на пастбища соседей-фермеров и,  как  сомнамбула,  бродил
среди коров, которые скоро привыкли к его присутствию.
   Во время своих ночных прогулок Лэймар пытался вызвать в воображении образ
Оделла, как будто таким способом он мог  вывести  бедного  мальчика  из  его
одинокой и холодной могилы. В Оделле была какая-то прироная  надежность:  он
так мало требовал, в любой драке его невозможно было остановить, он  никогда
не испытывал ни страха, ни сожалений;  он  просто  жил,  полностью  проживая
каждый миг своей  жизни  и  тут  же  забывая  его  навсегда.  Лэймар  годами
заботился  о  нем.  Он  понимал  странный  язык  своего  двоюродного  брата,
изобиловавший искаженными звуками и не правильно построенными предложениями,
он прочитывал малейшие оттенки выражения лица  Оделла,  которое  большинство
людей считало бесстрастным и невыразительным. Но Лэймар так  не  считал;  он
узнавал о настроении Оделла по форме его рта, по  изменению  звука,  который
производил  воздух,  проходя  при   дыхании   через   незаращенную   носовую
перегородку брата. К тому же у Оделла был необыкновенно мягкий и покладистый
характер.
   В глубине своей души, несмотря  на  то,  что  по  злой  воле  Лэймара  он
совершал страшные преступления, Оделл оставался  невинным  созданием,  сущим
ребенком. Он выполнял то, что  велел  ему  Лэймар,  не  испытывая  от  этого
никакого удовольствия. У него не  было  ровным  счетом  никакой  потребности
повелевать, убивать или красть. Ему просто требовалось минимальное внимание,
он должен был быть вовремя накормлен. Вот, в  сущности,  и  все,  в  чем  он
нуждался. Так продолжалось до конца его жизни.  Но  Лэймар  увлекал  его  по
своей преступной стезе, заставляя Оделла служить  безвольным  орудием  своих
преступных наклонностей. И именно эта стезя привела Оделла н гибели.
   "Нет, нет, - говорил себе Лэймар. - В это нельзя поверить.  Мы  были  все
время вместе - и я Оделл, я думал и разрабатывал план действий,  а  Оделл  с
радостью его выполнял. Так бы все и продолжалось, если бы не  проклятый  Бад
Пьюти".
   Мысль о Пьюти вызывала в памяти вспышки выстрелов  в  темноте,  а  потом,
повинуясь естественной ассоциации, память возвращала его к Оделлу, и  Лэймар
снова видел его распростертым на полу, по-детски плачущим от обиды  и  боли.
Его рот изуродовала пуля, и без  того  мизерный  словарный  запас  свелся  к
животному стону.
   Лэймар вспоминал страшную картину, явившуюся его глазам, когда  он  зажег
свет: Оделл, с ног до головы залитый кровью, снесенная, висящая на  лоскутах
нижняя челюсть и потоки крови, льющиеся из многочисленных ран. Должно  быть,
первый же выстрел Пьюти снес бедняге челюсть и эта случайность изменила весь
ход и результат схватки.
   Этот Бад Пьюти, надо отдать ему должное, ловко рассчитал, где  он  сможет
найти братьев Пай! Было  в  нем  нечто  такое,  что  должно  было  неизбежно
столкнуть его с ними. Лэймар вспомнил, как он навел ружье на Пьюти, когда на
ферме Степфордов у него в револьвере кончились  патроны.  Вспомнил,  как  он
всадил в этого Пьюти последний патрон из того ружья. Было такое впечатление,
что спина копа взорвалась! Кровь текла из него, как из недорезанной  свиньи,
сколько же там было кровищи! И этот ублюдок  не  был  даже  серьезно  ранен!
Мелкая  дробь  лишь  слегка  попортила  ему  мягкие  ткани!  Очень  все  это
подозрительно.
   А что случилось во второй раз. Бад Пьюти,  большой,  как  сама  жизнь,  и
тупой, как слон, вразвалку вперся на ферму Руты  Бет  и  находился  всего  в
десяти футах от него, и Лэймару оставалось сделать только  одно:  выпрыгнуть
из своего укрытия и с размаху погрузить лезвие топора в его