топырилась, хвост
выжидательно помахивает. В пасти - викина шапка.

- Отдай! - тихо, сердясь, велела Вика. И шагнула к кобелю.

Он пулей помчался прочь. Для того и схитил шапку, чтобы за ним с
проклятиями гонялись по всей квартире. Замысел у кобеля был такой.

Пришлось принимать правила чужой игры. Вика ворвалась следом за кобелем в
комнату - и замерла. Перед ней была картина вселенского разгрома. Рухнувший
стеллаж загромождал комнату. Повсюду валялись книги, фотографии, какие-то
безделки. А посреди всего этого кошмара, на полу, обняв телефон, восседал
генеральный директор, дружок Анастасии, пьяный в хлам, и говорил, говорил
что-то бесконечным потоком, густо пересыпая речь словами незнакомого языка.

Вика невольно прислушалась. Норвежский?.. Нет, но германский. Это точно. Не
шведский. И не датский, конечно.

Пес подошел, ткнул в викины колени мордой с зажатой в зубах шапкой. Когда
она протянула руку, припал на передние лапы и потребовал, чтобы с ним
играли.

- Отстань, - сказала Вика и снова прислушалась.

Сигизмунд продолжал матерно плакаться на судьбу. Обокрали его, видите ли. И
обосрали. Обокрали и обосрали. Затем он снова перешел на незнакомый язык.
Вернее даже не на "язык", а на какую-то чудовищную смесь из русских и
германских слов. Но не литовский же!.. Вообще не балтский. Германский.
"...Аттила хайта мик Сигизмунд Борисович..." Ни больше, ни меньше. Но чаще
всего повторялось слово "срэхва".

- Что стоишь? - взревел вдруг Сигизмунд, бросая трубку.

Вика вздрогнула. Она не сразу поняла, что это ей.

- Что пялишься? Вали отсюда! Давай, давай...

Он тяжело поднялся и надвинулся на нее, дыша луком и водкой.

- Катись ты в жопу! И все вы катитесь в жопу! Как хочу, так и живу, поняла?
Не хрен мне тут указывать, поняла?

Она повернулась и выбежала вон, захлопнув за собой дверь.

* * *

Сигизмунд проснулся. Он лежал на полу. Замерз и затек. Рядом дрых кобель,
положив морду на чью-то вязаную шапку с помпоном. Было невыносимо.

Он помнил, как начал пить. Помнил, как изобрел "септаккорд". Потом...
потом, вроде, приходили. Сигизмунд напрягся. Кто? Сосед Михаил Сергеевич?
Или соседка гражданка Парамонова. Впрочем, она не Парамонова. Забыл.

Может, Аська приходила? Нет, Аська бы его не оставила лежать в опрокинутом
стеллаже и стыть. Аська бы набралась за компанию и стыла бы рядом...

Вспомнил. Аськина сестрица приходила. Стро-огая... А Аська то ли приходила,
то ли нет. Скорее всего, да. А чья это шапка?

- Кобель, откуда шапка?

Кобель стукнул хвостом по полу и осклабился.

Сигизмунд побрел на кухню. Долго пил воду из чайника. Пошарил в
холодильнике, обнаружил супчики. Явно аськиного происхождения. По привычке
глянул на руку - посмотреть время. Вспомнил, что часы разбил. На днях. Взял
вот и разбил. Чтобы не тикали. Деградируем-с.

Тяжко побрел по квартире. Узрел размашисто намалеванный на стене "пацифик".
Привычно отреагировал на него фразой "All you need is love" и вдруг...
ВСПОМНИЛ ВСЕ!

Ой, неудобно-то как!..

Пошел к телефону - звонить и извиняться. Почти уже набрал номер, как
осенила светлая мысль: может быть, все-таки для начала время узнать? Было
полтретьего ночи. Ничего, Аське еще можно звонить.

- Алло, Аська?

- Прорезался, бизнесмен прихиппованный? - с удовольствием спросила Аська. -
Как поживаешь? Головка не бо-бо?

- Бо-бо, - угрюмо сказал Сигизмунд. - Слушай, что я там творил?

- Меня там не было, я не видела...

- Как - не было? А шапка чья?

Аська развеселилась.

- Морж, ты извращенно озабоченный. Сестрицы моей домогался грязно. Кобеля
на нее науськивал, по квартире скакал, песни пел, на кухне ее зачем-то
запер... А потом напугал. Нехорошо-о... Как супчик-то, вкусный?

- Не знаю, не ел еще. Худо мне, - пожаловался Сигизмунд.

- А с чего тут хорошо быть? - рассудительно произнесла Аська. - Похмелись
лучше, если осталось. Осталось?

- Невыносимо мне, - простонал Сигизмунд. - Извинись там за меня перед
Викой...

- Сам извиняйся, буду я еще... Что я тебе, телефон?

- Озо, - сказал Сигизмунд.

- Что?

- Да так... А что она говорила?

- Что ты мудак, говорила. Слушай, а ты правда до нее домогался, Морж?

- Это я по фамилии Морж. А по жизни я человек.

- Говно ты, а не человек, - беззлобно обозвала Аська. - Похмелись и спать
иди. Тебе завтра тараканов морить.

Глава вторая

Аськина сестрица, к немалому удивлению Сигизмунда, пришла к нему на
следующий день, к вечеру. Как ни в чем не бывало. Поздоровалась, улыбаясь.

- Проходите, - сказал Сигизмунд, чувствуя неловкость. Хуже всего было то,
что он не мог вспомнить вчерашнего во всех подробностях. - Ваша шапка...

Она взяла свою шапку с помпоном, сунула в пакет. Уловила взгляд Сигизмунда,
невольно скользнувший по пакету, усмехнулась.

- Нет, сегодня без супчика. Я из Публички.

Сигизмунд слегка покраснел.

- Кофе хотите? Или чаю. Погода ужасная.

- Я заметила, - сказала Вика, снимая куртку. Сигизмунд подхватил куртку,
понес на вешалку.

У аськиной сестрицы была отвратительная европейская манера не снимать,
входя в дом, уличную обувь. Развратилась, небось, за границей. Там-то из
дома в авто, из авто на мостовую, мытую с мылом, да снова в дом. Или в офис
с ковролином. А здесь изволь месить грязь через весь двор...

Впрочем, в том бардаке, который сейчас царил у Сигизмунда, это было и
неважно.

- Я бы выпила кофе, - манерно сказала Вика.

Она пошла за ним на кухню, явно забавляясь. Сигизмунд в очередной раз
почувствовал себя полным дураком. Впрочем, вот уж к чему не привыкать.

- Вы уж извините за вчерашнее, - проговорил он. - Садитесь.

Вика уселась за стол. На "девкино" место.

- Пустяки. Анастасия сказала, вас обокрали. Это тяжелый стресс. - Она
помолчала, глядя, как он готовит кофе. - У меня был тяжелый стресс в
Рейкьявике. Была большая проблема с языком. Там совсем другой диалект, не
такой, как на континенте. Нужно было все время держать в голове язык,
манеры. Необходимо было себя хорошо зарекомендовать. Это трудно в чужом
обществе. У них очень консервативное общество.

- Да, - проговорил Сигизмунд со старательным сочувствием. Аськину сестрицу
волновали совершенно чуждые ему темы.

Он поставил перед ней чашку кофе. Она бегло поблагодарила и продолжала,
спокойно и сдержанно:

- Я была все время в напряжении и на Пасху у меня был срыв. Я напилась и
забыла язык, совсем забыла. Ходила по Рейкьявику, говорила по-русски, меня
не понимали, только смотрели удивленно. Я была совсем пьяная. - Она
рассказывала с легкостью и откровенностью, с какой участницы западных (а
теперь и наших) ток-шоу выкладывают в прямой эфир свои сексуальные,
алкоголические и иные сложности. - Исландцы казались мне как манекены. Я им
говорила, кажется, что они как манекены, но они не понимали...

- Трудный исландский язык? - спросил Сигизмунд, чтобы поддержать беседу.

- Это германский язык с множеством архаичных форм, если сравнивать с более
современным норвежским. Исландия много лет имела очень слабые связи с
континентом... Впрочем, в Норвегии два языка, знаете?

Сигизмунд этого не знал.

- Я вчера здорово накуролесил, вы уж извините...

Она улыбнулась.

- После того, как у меня был на Пасху срыв, моя руммейт - она японка, тоже
аспирантка, - сказала: "Вика, ты как русский медведь".

Сигизмунд засмеялся.

- Вы не похожи на медведя. Японка плохо знает Россию.

Вика и впрямь мало походила на медведя - субтильная, светловолосая, с
тонким затылком.

Неожиданно для самого себя Сигизмунд начал рассказывать ей о Черном Солнце.
Ему почему-то не хотелось, чтобы она думала, что он пошло нажрался из-за
украденного офисного оборудования. Она слушала очень внимательно.
Рассказывать было легко.

- "Жизнь бессмысленна"... - повторила она в задумчивости. - Одна из
основных проблем современного общества... Это болезнь индивидуализма,
Сигизмунд. Как ни странно, но человек, который ощущает себя "колесиком и
винтиком" или заменяемой частью большого рода, такой болезнью не страдает.
Его жизнь осмысленна, потому что вписана в общее дело, которое простирается
и в прошлое, и в будущее... Незаменимых нет. Вы будете смеяться, но это
надежно держит. Когда вы живете в доме, который построил ваш прадед, и
знаете, что этот же дом унаследуют ваши внуки, - вам спокойно... - Она
помолчала, посмотрела куда-то в потолок. - Забыла, кто из французов сказал:
"Родись, живи, умри - все в том же старом доме..."

- Понимаю, - проговорил Сигизмунд. И подумал почему-то о дедовском гараже.

- Для человека, живущего в родоплеменном обществе, поддаться - как вы
говорите - Черному Солнцу, так же бессмысленно, как вдруг взять да сжечь на
поле собственный урожай. Другое дело - индивидуалист. Он один. Он
неповторим. И в тот миг, когда он ясно понимает, что его уход, его
самоуничтожение ничего не нарушит в мировом порядке вещей...

Она замолчала.

- Вы историк? - спросил Сигизмунд. Он не хотел показать, что ее слова
задели его, и поспешил сменить тему.

- Почему вы так решили? - Она улыбнулась.

Он пожал плечами.

- "Родоплеменные отношения"...

- Прямо Фридрих Энгельс, да? "Происхождение семьи, частной собственности и
государства"?

Сигизмунд прочно забыл и Маркса, и Энгельса, и происхождение семьи...
Своя-то бесславно развалилась, а тут...

- Я лингвист, - сказала Вика. - Специализируюсь на древнеисландском.

- А, - сказал Сигизмунд. Он с трудом представлял себе, зачем это нужно -
древнеисландский. - На этом языке сейчас говорят?

- Нет, он мертвый.

- А много специалистов по этому языку?

- Его изучают в университетах на кафедрах германистики, но больше для
общего развития. Специалистов, конечно, немного... - Она помолчала еще
немного и вдруг глянула ему в глаза с предельной откровенностью. У нее были
холодные, почти стальные глаза. - Простите, вы вчера говорили на каком-то
языке...

Сигизмунд смущенно улыбнулся.

- Это опера такая была, вы, наверное, не помните... "Иисус Христос -
суперзвезда". Просто у меня английский такой...

- Нет, "Jesus Christ" я узнала... На другом. - Она помялась. - Вы меня
сперва из кухни выпускать не хотели... Потом собака с моей шапкой бегала...

- Это он так играет, - сказал Сигизмунд. Теперь ему стало неудобно еще и за
пса.

- Вы с кем-то разговаривали по телефону, - продолжала Вика, - а я вошла
случайно... Я за собакой вбежала... Волей-неволей подслушала... Извините, я
не хотела, страшно неудобно вышло... Чисто профессиональное любопытство...
Я германист все-таки... И язык германский - явно германский... А я его не
узнала, не смогла идентифицировать...

Некоторое время они сидели и, как два благовоспитанных самурая в японском
историческом боевике, усиленно извинялись: Сигизмунд - за то, что обматерил
и взашей вытолкал, Вика - за то, что какие-то интимные речи подслушала и
желает теперь знать подробности...

Наконец настало время отвечать. На прямой вопрос трудно было не дать
прямого ответа. И тянуть с этим больше не удавалось.

Сигизмунд побарабанил пальцами по столу и сознался:

- Я не знаю, что это за язык.

Повисло молчание. Что называется, мент народился.

Потом Вика очень осторожно осведомилась - будто лед пробовала, не треснет
ли под ногой:

- То есть как - не знаете?

- Ну так... У меня знакомая была... Она говорила на этом языке. Других
языков не знала. От нее и набрался слов... Объясняться-то как-то надо
было...

- Это вы ей звонили? - спросила Вика и тут же смутилась. - Извините...

- Нет, - сказал Сигизмунд и смутился еще больше. - Это я в пустую трубку
говорил. - И пояснил: - По пьяни. По пьяни чего только не сделаешь...

- А эта ваша знакомая - она откуда?

- Не знаю.

Вика подумала немного и вдруг решилась:

- Это та девушка, которая пропала?

- Вам Анастасия рассказывала? Да, она.

Вика подумала, покусала нижнюю губу.

- Вы знаете, я не из пустого любопытства спрашиваю. Может быть, мы сумеем
ее разыскать... Для начала нужно бы все-таки установить, на каком языке она
говорила. Думаю, я сумела бы это сделать.

У Сигизмунда вдруг вспыхнула безумная надежда. Кое-как он сумел подавить ее
и лишь вяло выдавил:

- Да?

Вика кивнула. Исключительно ловко извлекла из сумки блокнотик и авторучку.
Авторучка была обычная, а блокнотик красивый, в пестром тканевом
переплетике.

- Если бы вы меня снабдили минимальным лексическим запасом...

Сигизмунд, напрягшись, назвал несколько слов. Вика быстро записала и
повернула блокнот к Сигизмунду:

- Так?

Слова были записаны значками международной транскрипции, смутно знакомой
Сигизмунду по ранним годам изучения английского. Только там были еще
какие-то дополнительные закорючки.

Сигизмунд замялся.

Вика повернула блокнотик к себе и стремительно накидала еще несколько
вариантов.

- Может быть, так?

- А как это читается?

Вика с готовностью, тщательно артикулируя - Сигизмунд обратил внимание на
ее накрашенные хорошей помадой губы и белые, ровные зубы - несколько раз
произнесла слово "гайтс". Один вариант произношения в точности совпадал с
лантхильдиным. Вика произносила звуки иначе, чем Сигизмунд, - более "чисто".

- Вот так, - сказал Сигизмунд.

Вика повторила еще раз:

- Гайтс.

- Да, так. Это значит - "коза". Только чуть-чуть более протяжно.

- Гаайтс, - еще раз выговорила Вика.

- Нет, теперь короче.

Они записали еще десятка два слов. Сигизмунд сам удивился тому, как много
он, оказывается, их знает.

Потом Вика спросила, может ли он построить связную фразу.

...В принципе, есть же видеокассета с записью лантхильдиного голоса. Но про
кассету лучше не говорить. Там, кроме всего прочего, заснята лунница...

Пока Сигизмунд терзался сомнениями, Вика вдруг лукаво произнесла,
удивительно точно воссоздавая лантхильдину интонацию:

- Аттила хайта мик Виктория Викторовна...

Сигизмунд покраснел.

- Аттила - это имя? - спросила Вика. Она сделалась очень собранной и
деловитой.

- Нет. Аттила - это "отец".

- Отец? - Она подняла брови. - Атта?

- Да, атта.

Вика неожиданно попросила у него сигарету. Закурила. Спросила:

- "Хайта" - это "зовет", "называет", да?

Он кивнул.

Она потушила окурок.

- Сигизмунд, а как сказать - "звал" или "буду звать"?

Сигизмунд тяжко задумался. Вика терпеливо ждала. Взяла вторую сигарету.

Неожиданно Сигизмунд вспомнил.

- "Хэхайт".

Сигизмунд не понимал, почему Вика глядит таким странным взглядом.

- "Хэхайт", - повторил он. - Вы записываете?

- Это "буду звать"?

- Нет, это "звал".

Вика сделала еще одну заметку. Потом долго мурыжила его со словом "сестра"
- "швостер", "свистар"... Затем захлопнула блокнот, одарила Сигизмунда
отстраненно-строгой улыбкой и довольно быстро засобиралась уходить.

От этого визита у Сигизмунда почему-то остался неприятный осадок. Как будто
аськина сестрица явилась к нему с определенной целью, хитростью легко
добилась своего и, как только получила желаемое, свалила.

* * *

Чтобы избавиться от поганого чувства - тем более, ни на чем не основанного
- Сигизмунд принялся за уборку. Воздвиг на место стеллаж. Старательно
разобрал, протер и расставил книги. Поскорбел над развалившимися в процессе
низвержения модернистами - альбом распался на три составляющие. Бегло
перебрал мутные фотографии "Кама-сутры". Подивился. Аккуратно убрал на
место. Пусть хранится. Память.

Расставил по полкам все безделушки, какие живы остались. Халцедончик,
который с Натальей вместе в Крыму нашли (и как радовались тогда!), подержал
в руке, поприслушивался к себе. Но в душе ничего не шевельнулось.

Сигизмунд выбросил несколько выцветших наборов открыток "Отдыхайте в
Пицунде", происхождение коих осталось для него загадкой, и тому подобный
хлам. Приготовил для вынесения на помойку целую пачку "одноразовых" книг -
мутный бурный поток словесной жижи, скупленный еще в разгар перестройки.

Подмел. Комната неожиданно приобрела вполне обитаемый вид.

Вот и хорошо. Теперь будем культурно отдыхать. Сигизмунд погасил верхний
свет, завалился на диван с "Инквизитором", творением некоего Александра
Мазина. Этого "Инквизитора", помнится, Федор принес, нахваливал. Все руки
не доходили почитать. Господи, как давно это было. Будто жизнь назад.

Уткнулся в роман. Полчаса боец-одиночка лихо расправлялся с группировками.
Рвал их голыми, можно сказать, руками. Но было интересно.

Интересно, как выглядит сам автор? Небось, толстый, рыхлый. Боевики обычно
пишут упитанные трусоватые дяди.

От похождений боголюбивого бойца-одиночки Сигизмунда оторвал телефонный
звонок. Звонила, конечно, Аська. Кто еще станет названивать за полночь?
Породнились с ней прямо за эти дни.

- Чем это ты, Морж, так очаровал мою высокоученую сестрицу, колись?

- А что, очаровал? - без интереса спросил Сигизмунд.

- Не знаю уж, не знаю... Пришла она от тебя такая задумчивая-задумчивая. Ну
точно, думаю, влюбилась. Ты ее там трахал?

- Нет еще, - сказал Сигизмунд. - Только "Кама-сутру" в памяти освежил. А
что она говорила?

- Ничего не говорила. О тебе расспрашивала, все обиняками да намеками. Я ей
говорю: ты, Виктория, не обольщайся - он хоть и генеральный директор, а
нищий. Сперли у него все. Кресло вертящееся сперли с подлокотниками, бумагу
для факсов- пипифаксов потырили... Словом, все. Пропадешь ты, говорю, с ним.

- А она? - зачем-то поддержал беседу Сигизмунд.

- А она в уголку засела, все блокнотиком шуршала и что-то под нос себе на
разные лады бубнила. Стишки, должно быть, сочиняла. А сейчас вот на ночь
глядя гулять пошла. Я говорю: "Ты что, Виктория, с ума сошла? Не в
Рейкьявике. Снасильничают и пришибут." А она: "Нет, говорит, пойду воздухом
подышу"... Это она, Морж, о тебе воздыхать пошла, точно тебе говорю... А,
вот она пришла.

И Аська бросила трубку.

Как ни странно, диковатая ночная беседа с Аськой резко улучшила настроение
Сигизмунда. В поведении аськиной сестрицы вдруг перестал чудиться
неприятный меркантильный душок.

* * *

Сигизмунд проснулся со странным ощущением, которое можно было
охарактеризовать двумя словами: поезд пошел. Еще вчера этого чувства не
было. Вчера - как и те несколько дней, что прошли с момента исчезновения
Лантхильды - поезд его жизни, образно говоря, бездарно торчал на каком-то
заброшенном полустанке. Сегодня - словно прогудел сигнал - поезд медленно
начал набирать ход. Все, ту-ту. Лантхильда осталась там, на платформе. А
Сигизмунд двинулся дальше. Жить. Жить без нее. Привык. Успел. Подлец
человек, ко всему-то привыкает...

Это чувство не оставляло его весь день. Вечером, придя домой, он решительно
вошел в "светелку" и принялся за уборку. Хватит. Сгреб со шкафа и выбросил
все пустые коробки-банки. Заглянул в шкаф. Все вещи лежали в идеальном
порядке. "Плечиков" Лантхильда не признавала: все было аккуратно сложено
стопочками.

Заначек, по преимуществу бесполезных, по всем углам обнаружено было великое
множество. Веревочки, резиночки, носовые платки, игрушка из киндерсюрприза,
фантики, завернутые в лоскуточки... Вываливая все это барахло в мешок для
мусора, снова подумал: нормальна ли была девка? Не может человек в твердом
рассудке сберегать и заныкивать такое количество бесполезного хлама. Даже
такое отчасти осмысленное дело, как собирание марок, оставалось для
Сигизмунда загадкой. Хотя реклама по ого неустанно призывала Сигизмунда
собрать сто тысяч пробок от псевдо-шампанского, дабы выиграть поездку на
Канары...

Пройдясь с веником под шкафом, Сигизмунд неожиданно вымел нечто неожиданное
- пачку утопающих в пыли фотографий. Отложил веник, наклонился, взял в
руки. Происхождение фотографий угадывалось легко: девка выковыряла их из
альбома. На всех была Наталья.

Видать, ревновала. Даже изображения убрала, чтобы забыл. Сигизмунд даже
обиделся: похоже, девка считала его по интеллекту равным кобелю.

Пошуровал веником еще. Еще одну Наталью вытащил. И бумажный след. Тот, что
снимал у девки с ноги, когда сапожки для нее подыскивал.

Сразу вспомнилось, как бо