он  сказал:
"Вернуть царя?" Казалось, он очень удивился. Затем они заговорили тихо.
   Полковник Гришин стоял, уставившись на икону Богоматери  с  младенцем,  с
таким видом, словно ему только что дали пощечину. То, что  он  узнал,  могло
показаться бессмысленным глупому священнику, но для него это имело смысл.
   При  конституционном  монархе  как  главе  государства  не  будет   поста
президента.    Главой    правительства    будет    премьер-министр,    лидер
правительственной партии, но все равно зависимый  от  парламента.  Думы.  От
этого до сценария Игоря Комарова  по  установлению  однопартийной  диктатуры
было страшно далеко.
   - Как он выглядит? - спокойно спросил он.
   - Среднего роста, худой, седые волосы, немного старше семидесяти.
   - Не знаете, откуда он приехал?
   - А, не так, как молодой американец. Этот приехал на машине, и она  ждала
его. Я его провожал. Машина все еще стояла  там.  Не  такси,  а  лимузин.  Я
записал номер, когда она уезжала.
   Он передал листок бумаги полковнику.
   - Вы хорошо поработали, отец Максим. Мы этого не забудем.
   Сыщики Анатолия Гришина действовали быстро. Звонок в автоинспекцию - и не
прошло  и  часа,  как  по  номеру  определили,   что   лимузин   принадлежит
"Националю".
   Кузнецов,  начальник  отдела  пропаганды,  по  сути,  был  мальчиком   на
посылках. Его почти совершенный английский язык мог убедить любого  русского
служащего, что он настоящий американец. Он появился в "Национале"  сразу  же
после ленча и обратился к консьержу:
   - Привет, простите за вопрос, вы говорите по-английски?
   - Да, сэр, говорю.
   - Прекрасно. Послушайте, вчера вечером  я  обедал  в  ресторане  недалеко
отсюда,  и  там  за  соседним  столом  сидел   английский   джентльмен.   Мы
разговорились. Когда он ушел, он забыл на столе вот это.
   Он показал зажигалку. Это  была  дорогая  золотая  зажигалка  от  Картье.
Консьерж озадаченно посмотрел на него.
   - Да, сэр?
   - Конечно, я побежал за ним, но опоздал. Он отъезжал... в длинном  черном
"мерседесе". Швейцар предположил, что это может быть кто-то  из  ваших.  Мне
удалось заметить номер.
   Он протянул консьержу листок.
   - А, да, сэр. Один из наших. Извините...  -  Портье  проверил  записи  за
предыдущий вечер. - Это, должно быть, был мистер Трабшо. Я  должен  передать
зажигалку?
   - Не беспокойтесь. Я оставлю ее у портье, а он положит ее  вместе  с  его
ключами.
   Дружески помахав  рукой,  Кузнецов  направился  к  портье.  Зажигалку  он
положил в карман.
   - Привет, вы не могли бы сказать мне, в каком номере  остановился  мистер
Трабшо?
   Русская девушка, смуглая и хорошенькая, приветливо улыбнулась ему:
   - Одну минутку, сэр. - Она  ввела  имя  в  свой  настольный  компьютер  и
покачала головой. - Сожалею. Мистер Трабшо и его компаньон  выехали  сегодня
утром.
   - О черт. Я надеялся застать его. Вы не знаете, он уехал из Москвы?
   Она набрала еще несколько цифр.
   - Да, сэр, нам подтвердили его вылет утром. Он вернулся в Лондон  дневным
рейсом.
   Кузнецов не знал действительной причины, почему  полковник  Гришин  хотел
выследить таинственного мистера Трабшо, но он доложил обо всем,  что  узнал.
Когда Кузнецов ушел, Гришин воспользовался своими связями  в  иммиграционном
отделе  Министерства  внутренних  дел.  Данные  передали  ему  по  факсу,  а
фотография, прилагаемая к заявлению, была получена из российского посольства
на Кенсингтон-гарденс в Лондоне, через курьера.
   - Увеличьте это фото, - приказал он сотрудникам. Лицо старого англичанина
ни о чем ему не говорило, но  он  подумал,  что,  кажется,  знает  человека,
которому оно знакомо.
   В конце Тверской улицы в двух больших многоквартирных домах живут  только
ушедшие в отставку важные сотрудники старого КГБ,  персональные  пенсионеры,
доживающие свой век в относительном комфорте.
   Зимой 1999 года там обитал один из самых опытных российских организаторов
шпионажа,  генерал  Юрий  Дроздов.  На  самом  пике  "холодной   войны"   он
контролировал все  операции  КГБ  на  Восточном  побережье  США,  потом  его
отозвали в Москву, где он возглавил сверхсекретное руководство "нелегалами".
   "Нелегалами" называют тех, кто проникает на вражескую территорию, не имея
дипломатического прикрытия, скрывается в чужом обществе  под  видом  местных
бизнесменов, ученых,  кого  угодно,  чтобы  поддерживать  связь  с  местными
завербованными агентами. Если они попадаются, им грозит не высылка, а  арест
и суд. В течение многих лет Дроздов готовил и рассылал "нелегалов" КГБ.
   Гришин столкнулся с ним, когда Дроздов в последние месяцы  перед  пенсией
возглавлял небольшую засекреченную группу в Ясенево,  занимавшуюся  анализом
обильно поступавшей продукции,  выдаваемой  Олдричем  Эймсом  из-за  океана.
Гришин руководил допросами выданных Эймсом шпионов.
   Они не понравились друг другу. Дроздов предпочитал грубой силе  умение  и
ловкость, в то время как Гришин, никогда не выезжавший за пределы СССР, если
не считать его короткой и бесславной поездки в  Восточный  Берлин,  презирал
тех сотрудников Первого главного управления, которые годами жили на Западе и
заразились иностранным духом. Тем не менее Дроздов согласился встретиться  с
ним у  себя  дома,  в  квартире  на  Маросейке.  Гришин  положил  перед  ним
увеличенную фотографию.
   - Вы встречали раньше этого человека? - спросил он.
   К его ужасу, старый шпион, откинув назад голову, разразился хохотом.
   - Встречал его? Нет, лично не встречал. Но это лицо отпечаталось в  мозгу
всех, кто сейчас в моем возрасте, работавших когда-либо в  Ясенево.  Неужели
вы не знаете, кто это?
   - Нет. Иначе я не пришел бы сюда.
   - Ладно, мы называли его Лис. Найджел Ирвин. Многие годы, в  шестидесятых
и семидесятых, руководил операциями против нас, затем был  шефом  британской
Сикрет интеллидженс сервис в течение шести лет.
   - Шпион?
   - Начальник шпионов, учитель шпионов, - поправил его Дроздов.  -  Это  не
одно и то же. И он всегда оставался одним из самых  лучших.  Почему  он  вас
интересует?
   - Вчера он приезжал в Москву.
   - Боже мой! А знаете зачем?
   - Нет, - солгал Гришин.
   Дроздов пристально посмотрел на него. Он не поверил.
   - Между прочим, какое это имеет отношение к  вам?  Вы  теперь  далеки  от
этого. Вы готовите этих черногвардейцев для Комарова, ведь так?
   - Я начальник службы безопасности Союза  патриотических  сил,  -  холодно
заметил Гришин.
   - Без разницы, - проворчал старый генерал. Он проводил Гришина до дверей.
- Если он приедет опять, передайте ему - пусть зайдет выпить! -  крикнул  он
вслед уходящему Гришину и, пробормотав: "Дерьмо", закрыл дверь.
   Гришин предупредил своих информаторов в иммиграционном отделе, чтобы  ему
сообщили, если сэр  Найджел  Ирвин,  или  мистер  Трабшо,  захочет  еще  раз
посетить Москву.
   На  следующий  день  генерал  армии   Николай   Николаев   дал   интервью
"Известиям", самой крупной общероссийской газете. Газета  рассматривала  это
событие как своего рода  сенсацию,  потому  что  старый  солдат  никогда  не
соглашался на встречу с журналистами.
   Предлогом для интервью  послужило  приближающееся  семидесятичетырехлетие
генерала, и журналист начал с обычных вопросов о здоровье.
   Он сидел выпрямившись в кожаном кресле в особой комнате офицерского клуба
Академии имени Фрунзе и  отвечал  журналисту,  что  состояние  его  здоровья
прекрасное.
   - У меня собственные зубы, - громко говорил он. - Я не нуждаюсь в очках и
до сих пор ни в чем не уступлю любому молокососу вашего возраста.
   Журналист, которому было за сорок, поверил ему. Фотограф, молодая женщина
двадцати с лишним лет, смотрела на него с благоговейным страхом. Она слышала
рассказы своего деда о том, как он входил с  молодым  командующим  танковыми
войсками в Берлин пятьдесят четыре года назад.
   Разговор перешел на положение в стране.
   - Плачевное, - отрезал "дядя Коля". - Бардак.
   - Полагаю, - предположил журналист, - вы будете голосовать за СПС и Игоря
Комарова на январских выборах?
   - За него - никогда! - резко заявил генерал. - Банда  фашистов,  вот  кто
они такие. Да мне и дотронуться до них противно.
   -  Не  понимаю,  -  дрожащим  голосом  произнес   журналист,   -   я   бы
предположил...
   - Молодой человек, даже и не воображайте, что меня одурачила  эта  брехня
Комарова о липовом патриотизме, которую он непрерывно вбивает всем в голову.
Я видел патриотизм, мальчик. Видел, как люди отдавали за  него  свою  кровь,
видел, как прекрасные люди отдавали за него жизнь. Научился отличать правду,
понятно тебе? Этот Комаров никакой не патриот, и все это дерьмо и вранье.
   -  Понимаю,  -  сказал  журналист,  ничего  не   понимая   и   совершенно
растерявшись. - Но ведь есть много людей, которые чувствуют, что  его  планы
для России...
   - Его планы для России - кровавая бойня! - гневно прорычал "дядя Коля". -
Неужели мы еще недостаточно пролили крови на этой земле? Мне пришлось пройти
через это, и я не хочу этого больше видеть. Этот человек - фашист. Послушай,
парень, я сражался с фашистами всю свою жизнь. Сражался с ними под  Курском,
в операции "Багратион", за Вислой,  в  самом  чертовом  бункере.  Немец  или
русский - фашист есть фашист. и все они...
   Он мог бы употребить любое из сорока слов, имеющихся в русском языке  для
обозначения интимных частей тела, но в присутствии женщины он ограничил себя
"мерзавцами".
   -  Но  действительно,  -  возразил  журналист,  окончательно  переставший
что-либо понимать, - Россию необходимо очистить от грязи?
   - О, грязи хватает. Но большая ее часть не грязь этнических меньшинств, а
доморощенная   российская   грязь.   Как   насчет    нечестных    политиков,
коррумпированных чиновников, которые заодно с бандитами?
   - Но господин Комаров собирается очистить страну от бандитов.
   - Неужели вы не видите, что господин, черт его побери,  Комаров  получает
деньги от бандитов? Откуда, как вы думаете, поступают его огромные средства?
По мановению волшебной палочки? Если он  встанет  во  главе  страны,  то  ее
раскупят и переделят между собой бандиты. Я  скажу  тебе,  парень:  ни  один
человек, носивший военную форму своей страны, и  носивший  ее  с  гордостью,
никогда  не  должен  допускать,  чтобы  черногвардейцы  распоряжались  нашей
Родиной.
   - Тогда что же нам делать?
   Старый генерал взял газету и указал на последнюю страницу.
   - Ты видел вчера выступление этого священника?
   - Отца Григория, проповедника? Нет, а что?
   - Я думаю, может быть, он все понимает  правильно.  А  мы  все  эти  годы
заблуждались. Вернуть Бога и царя.
   Интервью произвело сенсацию, но не из-за своего содержания. Фурор вызвала
личность.   Самый   прославленный   в   России   военачальник   выступил   с
разоблачением, которое прочитает каждый офицер и солдат в стране и  огромное
число ветеранов, которых насчитывалось двадцать миллионов.
   Интервью полностью перепечатали в еженедельнике "Наша  армия",  преемнике
"Красной звезды", который разошелся по всем воинским частям. Отрывки из него
были включены в программы новостей национального телевидения и радио.  После
этого генерал отказался от каких-либо встреч с прессой.
   В  особняке  неподалеку  от   Кисельного   бульвара,   очутившись   перед
окаменевшим лицом Игоря Комарова, Кузнецов чуть не плакал:
   - Я не понимаю, господин президент. Просто не понимаю. Если  бы  во  всей
стране нашелся один человек, о котором я мог бы с уверенностью сказать,  что
он непоколебимый сторонник СПС и ваш лично, то это был бы генерал Николаев.
   Игорь Комаров  и  Анатолий  Гришин,  стоявший  у  окна  и  смотревший  на
заснеженный двор, слушали его в холодном молчании. Затем  молодой  начальник
отдела пропаганды вернулся в свой кабинет, чтобы и дальше звонить в средства
массовой информации, пытаясь исправить положение.
   Это было непросто. Он едва ли мог объявить "дядю Колю"  выжившим  из  ума
стариком, потому что сразу было видно, что это не правда. Единственное,  что
он мог сказать, - это то, что генерал все не правильно понял. Но  вопросы  о
средствах становились все настойчивее и настойчивее.
   Полное восстановление положения СПС оказалось бы намного проще,  если  бы
можно  было  посвятить  этому  весь  следующий  выпуск  "Пробудись!"  и  еще
ежемесячное издание "Родина". К несчастью, их заставили замолчать,  а  новые
печатные машины только еще отплывали из Балтимора.
   Молчание в президентском кабинете наконец нарушил Комаров.
   - Он видел мой манифест, правда?
   - Я так думаю, - ответил Гришин.
   - Сначала печатные машины, затем тайные встречи с патриархом, теперь  вот
это. Что происходит, черт возьми?
   - Нас саботируют, господин президент.
   Голос Комарова оставался обманчиво спокойным, слишком спокойным. Но  лицо
покрыла мертвенная бледность, а на скулах загорелись ярко-красные пятна. Как
и покойный секретарь Акопов,  Анатолий  Гришин  тоже  видел  приступы  гнева
своего вождя, и даже он  их  боялся.  Когда  Комаров  заговорил,  голос  его
понизился до шепота:
   - Ты, Анатолий, состоишь при мне, самый близкий мне человек, тебе суждено
иметь столько власти  в  России,  сколько  не  имеет  ни  один  человек,  за
исключением меня, для того чтобы оградить меня от  саботажа.  Чьих  рук  это
дело?
   - Англичанина Ирвина и американца Монка.
   - Этих двоих? И все?
   - Они, очевидно, имеют поддержку, господин президент, и манифест  у  них.
Они его везде показывают.
   Комаров встал из-за стола и, взяв  тяжелую  линейку  из  черного  дерева,
начал постукивать ею по ладони левой руки. Когда  он  заговорил,  его  голос
стал повышаться:
   - Так найди и задави их, Анатолий. Узнай, что они собираются предпринять,
и предотврати. Теперь слушай меня внимательно. Шестнадцатого  января,  всего
через несколько коротких недель, сто десять миллионов российских избирателей
получат право отдать свой голос будущему Президенту России.  Я  предполагаю,
что  они  проголосуют  за  меня.  При  необходимых   семидесяти   процентах,
принимающих участие, это составляет семьдесят семь миллионов голосов. Из них
я хочу получить сорок миллионов. Мне нужна победа в первом, а не  во  втором
туре. Неделю назад я мог рассчитывать на шестьдесят  миллионов.  Этот  дурак
генерал обошелся мне по крайней мере в десять.
   Слово "десять" он почти прокричал. Линейка поднималась и  опускалась,  но
Комаров  теперь  стучал  уже   по   столу.   Неожиданно   свою   злость   на
преследователей он стал вымещать, перейдя на  визг  и  колотя  линейкой,  на
собственном телефоне, пока тот с треском  не  развалился.  Гришин  стоял  не
шевелясь; в коридоре царила полная тишина, сотрудники буквально примерзли  к
своим местам.
   - Теперь какой-то сумасшедший священник  затеял  новую  глупую  кампанию,
призывая вернуть царя. Не будет на этой земле никакого царя, кроме  меня,  и
во время моего правления они узнают значение слова "дисциплина", да так, что
Иван Грозный покажется ребенком.
   Крича, он снова и снова обрушивал линейку на разбитый телефон,  глядя  на
его осколки так, словно перед ним были  непослушные  русские  люди,  которых
надо научить понимать, что такое дисциплина, с помощью кнута.
   Последний выкрик замолк, и Комаров бросил линейку на стол.  Он  несколько
раз глубоко вдохнул и взял себя в руки. Голос его пришел в  норму,  но  руки
продолжали дрожать, и он должен был упереться  кончиками  пальцев  в  крышку
стола.
   - Сегодня я выступлю на  митинге  во  Владимире,  самом  большом  за  всю
предвыборную кампанию. Завтра его передадут по всем станциям. Потом  я  буду
обращаться к народу каждый вечер до самых выборов.  Средства  найдутся.  Это
мое дело. Пропагандистские вопросы - в ведении Кузнецова.
   Он протянул руку и ткнул указательным пальцем прямо в лицо Гришина.
   - Твое дело, Анатолий, - одно, и только  одно.  Останови  саботаж!

   Комаров тяжело опустился в кресло и жестом отпустил Гришина. Не говоря ни
слова, Гришин проследовал по ковру к двери и вышел.

***

   В коммунистические времена был только один банк -  сберегательный.  После
падения коммунизма и с появлением капитализма  банки  стали  появляться  как
грибы после дождя, пока их количество не перевалило за восемь тысяч.  Многие
действовали по  принципу  "кто  не  успел,  тот  опоздал";  аферисты  быстро
сворачивали свою "деятельность", и  деньги  вкладчиков  бесследно  исчезали.
Устоявшие учились банковскому делу на ходу, потому  что  в  коммунистическом
государстве такого опыта почти не имелось.
   И банковское дело не было безопасным занятием. За десять лет убили  более
четырехсот банкиров, обычно из-за того, что они не приходили к соглашению  с
бандитами в вопросах  необеспеченных  займов  или  других  форм  незаконного
сотрудничества.
   К концу девяностых годов  ситуация  стабилизировалась,  остановившись  на
четырех сотнях относительно надежных банков. С пятьюдесятью главными из  них
Запад выражал готовность иметь дело.
   Банки концентрировались в Санкт-Петербурге и Москве,  главным  образом  в
последней. Словно копируя систему организованной  преступности,  банки  тоже
объединились в так называемую первую десятку, которая держала в своих  руках
восемьдесят процентов бизнеса. В некоторых случаях размер инвестиций был так
велик, что это было под  силу  только  консорциуму  двух  или  трех  банков,
работающих вместе.
   Зимой 1999 года главными  среди  крупных  банков  считались  "Мост-банк",
"Смоленский" и самый крупный из всех - Московский федеральный.
   В главный офис Московского банка в начале  декабря  и  обратился  Джейсон
Монк. Охрана выглядела не хуже, чем в Форт-Ноксе.
   Из-за угрозы их  жизни  и  здоровью  председатели  крупных  банков  имели
собственные службы охраны, по сравнению с которыми личная охрана  президента
США выглядела жалкой. К этому времени многие  перевезли  свои  семьи  кто  в
Лондон, кто в Париж, а кто в Вену и летали на  работу  в  Москву  на  личных
самолетах. Когда они находились в России, их личная охрана насчитывала сотни
человек. И еще тысячи требовались для охраны филиалов их банков,
   Получить интервью лично у самого  председателя  Московского  федерального
банка, не договорившись об этом заранее за несколько дней, было  неслыханным
делом. Но Монк добился этого. Он  принес  с  собой  нечто,  тоже  совершенно
неслыханное.
   После того как его обыскали и содержимое его кожаного портфеля  проверили
на первом этаже высотного здания, Монка сопроводили в приемную управляющего,
находившуюся тремя этажами ниже личных апартаментов председателя.
   Там принесенное им письмо внимательно изучил  приятный  молодой  человек,
безупречно говоривший по-английски. Он попросил Монка подождать и  исчез  за
тяжелой деревянной дверью с кодовым замком. Потянулись минуты ожидания,  два
вооруженных охранника не спускали с  Монка  глаз.  К.  удивлению  секретаря,
сидевшего за столом, личный помощник вернулся и попросил Монка следовать  за
ним. За дверью его снова обыскали и с ног до  головы  проверили  электронным
сканером; приятный русский извинился.
   - Понимаю, - сказал Монк. - Трудные времена.
   Двумя этажами выше его ввели еще  в  одну  приемную,  а  затем  в  личный
кабинет Леонида Григорьевича Бернштейна.
   Письмо,  принесенное  Монком,  лежало  на   столе.   Банкир,   невысокий,
широкоплечий, с вьющимися седыми волосами, острым проницательным взглядом, в
темно-сером, прекрасного покроя костюме, сшитом на  Сэйвил-Роу,  поднялся  и
протянул руку. Затем он указал Монку на стул. Монк заметил, что у  приятного
молодого человека, сидевшего у  задней  стены,  что-то  выпирает  под  левой
подмышкой. Он, возможно, и учился в Оксфордском университете,  но  Бернштейн
позаботился и о том, чтобы  тот  закончил  свое  обучение  на  стрельбище  в
Квонтико.
   Банкир указал на письмо.
   - Итак, как же обстоят дела в Лондоне? Вы  только  что  приехали,  мистер
Монк?
   -