ании, Лондон вежливо отвечал, что дипломаты предпочитают  оставаться
на Софийской набережной. Поскольку  здание  являлось  суверенной  британской
территорией, приходилось мириться с этим фактом.
   Леонид Зайцев сидел на противоположном берегу и  смотрел,  как  в  первых
лучах зари, осветивших холмы на востоке,  развевается  флаг  Великобритании.
Вид этого флага пробудил далекие воспоминания.
   В восемнадцать лет Зайца призвали в Красную Армию и после обычного -  как
правило, короткого - обучения зачислили в  танковые  войска  и  отправили  в
Восточную Германию. Он служил рядовым. Инструкторы считали, что  из  него  и
ефрейтора не получится.
   Это случилось в  1955  году.  Во  время  учебного  марша  в  окрестностях
Потсдама в густом лесу он отстал от своих. Растерянный и испуганный, он брел
по лесу, пока не наткнулся на песчаную дорогу.  Парализованный  страхом,  он
остановился и застыл на месте. В десяти метрах от него стоял джип с открытым
верхом. Очевидно, патруль из четырех солдат остановился отдохнуть.
   Двое сидели в машине, двое других стояли рядом, курили. В руках у каждого
было по бутылке  с  пивом.  Заяц  сразу  понял,  что  это  не  русские.  Это
действительно были иностранцы, европейцы из союзнической миссии в  Потсдаме,
учрежденной соглашением четырех держав, заключенным в 1945 году.  Однако  об
этом он ничего не знал. Он знал только то, что ему говорили:  это  -  враги,
пришедшие, чтобы уничтожить социализм и, если удастся, убить и его.
   Солдаты замолчали и уставились на него. Один из них произнес:
   - Эй, что это? Никак истекающий кровью русский. Привет, Иван!
   Заяц не понимал ни слова. На плече у него висел автомат, но они,  похоже,
совсем не боятся  его.  Двое  были  в  черных  беретах  с  блестящей  медной
кокардой, из-под которой торчал пучок красно-белых  перьев.  Он  понятия  не
имел, что это эмблема полка королевских стрелков.
   Один из солдат отошел от машины и неторопливо  направился  к  нему.  Заяц
подумал, что сейчас  обмочится.  Солдат  оказался  тоже  молодым,  рыжим,  с
веснушчатым лицом. Он улыбнулся Зайцеву и протянул бутылку пива.
   - Давай, приятель. Выпей пива.
   Леонид ощутил в руке прохладное стекло. Чужой солдат ободряюще кивнул.  А
вдруг пиво отравленное? Он поднес горлышко  бутылки  к  губам  и  запрокинул
голову. Холодный напиток обжег ему горло. Пиво оказалось крепким и  вкусным,
лучше русского, но он все-таки поперхнулся. Рыжий рассмеялся.
   - Давай, давай, пей, - сказал он.
   Для Зайцева чужая речь была набором непонятных звуков. К  его  изумлению,
рыжий солдат повернулся и не спеша пошел к машине. Этот человек  совсем  его
не боялся! А ведь он вооружен, он - Советская Армия, но иностранцам было все
равно, они смеялись и шутили.
   Он стоял среди деревьев,  пил  холодное  пиво  и  размышлял  о  том,  что
подумает капитан Николаев. Капитан командовал  его  ротой.  Ему  было  около
тридцати, он прошел всю войну, дошел до Берлина, и грудь его украшали боевые
награды. Однажды капитан остановил Зайцева и  спросил  о  семье,  откуда  он
родом. Солдат ответил: "Из детского дома". Капитан похлопал его по  спине  и
сказал, что теперь  у  него  есть  настоящий  дом.  Он  боготворил  капитана
Николаева.
   Заяц был слишком  испуган,  чтобы  выбросить  их  пиво,  к  тому  же  оно
оказалось вкусным, даже если и было отравлено. Поэтому он выпил  все.  Минут
через десять солдаты, стоявшие у машины, забрались в кузов, водитель включил
мотор, и  они  уехали.  Никакой  спешки,  никакого  страха.  Тот,  с  рыжими
волосами, обернулся и помахал ему рукой. Они были  врагами,  они  собирались
захватить Россию, но они оказались приветливыми парнями.
   Когда они исчезли из виду,  Зайцев  забросил  пустую  бутылку  как  можно
дальше и побежал через лес, пока наконец не увидел знакомую дорогу,  которая
привела его в лагерь. Сержант за то, что Леонид заблудился, отправил его  на
неделю во внеочередной наряд на кухню, но он никому и никогда  не  рассказал
ни об иностранцах, ни об их пиве.
   Еще до того, как иностранный джип уехал, Зайцев  заметил  на  правом  его
крыле что-то вроде полковой эмблемы и тонкую антенну сзади  над  кузовом.  К
антенне был прикреплен флажок, квадратик небольшого размера. Его  пересекали
кресты: под прямым углом  и  по  диагонали,  красно-белые.  На  синем  фоне.
Забавный флажок: красно-бело-синий.
   Спустя сорок четыре года он  был  снова  перед  глазами,  развевался  над
зданием на другом берегу реки. Теперь Заяц знал, как ему поступить. Конечно,
не следовало брать папку со стола господина Акопова, но вернуть ее он уже не
мог. Может, никто и не заметит, что  она  пропала.  Итак,  он  отдаст  папку
людям, у которых этот смешной флаг и которые  угощали  его  когда-то  пивом.
Они, наверное, знают, что с ней делать.
   Зайцев встал со скамьи и направился  к  Большому  Каменному  мосту  через
Москву-реку, чтобы выйти на Софийскую набережную.

Найроби, 1983

   Когда мальчик стал жаловаться на головную боль и у него слегка  поднялась
температура, мать  было  подумала,  что  это  летняя  простуда.  Но  к  ночи
пятилетний ребенок стал кричать от боли в груди. Родители не спали всю ночь.
Не спали также и их соседи из-за тонких стен в доме для советских дипломатов
и открытых в такую жару окон.
   Мать повела сына к врачу. Доктор Свобода из чешского посольства  оказывал
помощь  сотрудникам  всех  коммунистических  миссий.  Он   был   хорошим   и
добросовестным врачом и через несколько минут заверил мать, что у ее ребенка
всего лишь легкий приступ малярии. Он сделал мальчику  инъекцию  и  дал  еще
таблеток для ежедневного приема.
   Лекарство не подействовало. За  два  дня  состояние  ребенка  ухудшилось.
Температура поднялась, озноб усилился, он кричал  от  головной  боли.  Посол
разрешил обратиться в главный госпиталь Найроби. Поскольку мать не  говорила
по-английски, с ней поехал муж, второй секретарь  посольства  Николай  Ильич
Туркин.
   Доктор Уинстон  Муа  тоже  был  превосходным  врачом  и,  вероятно,  знал
тропические болезни лучше чешского доктора. Он тщательно  осмотрел  мальчика
и, выпрямившись, улыбнулся.
   - Плазмодиум фальципарум, - объявил он. Отец  озадаченно  нахмурился.  Он
хорошо владел английским, но это была латынь. - Это разновидность малярии, к
сожалению,  не  поддающаяся  лечению  препаратами  с  хлоро-хинной  основой,
которые прописал мой уважаемый коллега доктор Свобода.
   Доктор Муа сделал внутривенную инъекцию сильного  антибиотика.  Казалось,
это помогло. Но через неделю состояние мальчика стало прежним. Мать была  на
грани истерики. Обвиняя во всем иностранную медицину, она  требовала,  чтобы
ее с сыном отправили в Москву, и посол согласился.
   В Москве мальчика сразу же поместили в закрытую клиническую больницу КГБ.
Это оказалось  возможным,  поскольку  второй  секретарь  посольства  Николай
Туркин в действительности был майором из Первого главного управления КГБ.
   В хорошо оборудованной клинике были и специалисты по тропической медицине
- ведь сотрудники КГБ работали  во  всех  уголках  земного  шара.  Поскольку
состояние мальчика внушало опасения, его медицинская карта попала сразу же к
главному врачу отделения профессору Глазунову.  Он  прочитал  присланные  из
Найроби заключения и распорядился провести  компьютерные  томографические  и
ультразвуковые исследования, которые являлись тогда последними  достижениями
диагностической техники и потому были практически недоступны в СССР.
   Результаты его встревожили. Они показали наличие воспалительных процессов
в различных  внутренних  органах.  Профессор  был  мрачен,  когда  пригласил
госпожу Туркину к себе в кабинет.
   - Я знаю, что это за болезнь, по крайней мере я уверен, что знаю, но  она
неизлечима. При помощи сильных антибиотиков ваш мальчик сможет  продержаться
еще месяц. Дольше - маловероятно. Я сожалею...
   Рыдающую мать вывели из кабинета. Полный  сочувствия  ассистент  объяснил
ей. что было обнаружено. Это редкая болезнь,  фактически  нехарактерная  для
Африки, обычно она встречается  в  Юго-Восточной  Азии.  Эту,  как  правило,
смертельную  болезнь  обнаружили  американцы  во  время  вьетнамской  войны.
Впервые  ее  симптомы  проявились   у   пилотов   американского   вертолета.
Расследование показало, что,  когда  машина  зависала  над  покрытыми  водой
рисовыми полями, лопасти винта, вращаясь, поднимали в  воздух  мелкие  капли
воды и пилоты вдыхали их, а вместе с ними и микроб, устойчивый  против  всех
известных антибиотиков. Русские знали об этом, потому что  хотя  сами  в  то
время и не делились своими открытиями,  но,  подобно  губке,  впитывали  все
познания  Запада.  Профессор  Глазунов  получал  все  материалы   по   своей
специальности, опубликованные на Западе.
   В долгом телефонном разговоре,  прерываемом  рыданиями,  госпожа  Туркина
сообщила мужу, что их сын  скоро  умрет.  От  мелиоидозиса...  Майор  Туркин
записал название. И пошел к своему  начальнику,  возглавлявшему  резидентуру
КГБ, полковнику Кулиеву. Тот проявил сочувствие, но на просьбу  подчиненного
отреагировал резко отрицательно:
   - Обратиться к американцам?! Ты с ума сошел!
   - Товарищ полковник, если янки выявили  эту  болезнь,  да  еще  семь  лет
назад, у них может что-то быть против нее.
   - Но мы не можем просить их об этом,  -  возразил  полковник.  -  Следует
помнить о национальном престиже.
   - Речь идет о жизни моего сына! - воскликнул майор.
   - Довольно! Можешь идти.
   Махнув рукой на свою карьеру, Туркин  отправился  к  послу.  Дипломат  не
отличался жестокостью, но растрогать не удалось и его.
   - Контакты между нашим МИДом и госдепартаментом  редки  и  ограничиваются
лишь государственными вопросами,  -  сказал  он  офицеру.  -  Между  прочим,
полковник Кулиев знает, что вы здесь?
   - Нет, товарищ посол.
   - Тогда ради вашего дальнейшего продвижения по службе я не стану говорить
ему об этом. И вам тоже лучше промолчать. Но ответ: нет.
   - Если бы я был членом Политбюро... - начал было Туркин.
   - Но вы не член Политбюро. Вы - майор, тридцати двух лет,  служите  своей
стране в Кении. Мне очень жаль вашего мальчика, но я ничем не могу помочь.
   Спускаясь вниз по лестнице, Николай Туркин с горечью  думал  о  том,  как
ежедневно  из  Лондона  в  Москву  доставляют   самолетами   лекарства   для
поддержания жизни в теле генсека Юрия Андропова.  Майор  вышел  на  улицу  с
определенным намерением где-нибудь выпить.

***

   Попасть  в  британское  посольство  было  не  так  легко.  Стоя  напротив
набережной, Зайцев видел не только большое коричневато-желтое здание,  но  и
верхнюю часть колоннады портика,  прикрывающей  огромные  резные  деревянные
двери. Но войти туда было невозможно. Вдоль здания с еще закрытыми  ставнями
шла железная стена с двумя широкими воротами  для  машин:  одни  -  "въезд",
другие  -  "выезд".  Они  тоже  были  сделаны  из   гофрированного   железа,
автоматически открывались и закрывались. Справа имелся вход  для  пешеходов,
но его перегораживала двойная решетка.  На  тротуаре  стояли  на  посту  два
русских милиционера, проверявших каждого, кто пытался  войти.  Зайцеву  и  в
голову не приходило подойти к ним. Да  и  за  первой  решеткой  шел  проход,
упиравшийся во вторые зарешеченные ворота. Между ними  стояла  будка  службы
безопасности посольства, в которой сидели русские охранники. Они  спрашивали
входящих, по какому делу те пришли, сообщали  о  них  в  здание  посольства.
Слишком много жаждущих получить визу пыталось пробраться в здание через  эти
ворота.
   Бесцельно бродя вокруг посольства, Зайцев вышел на  узкую  улочку  позади
него, где находился вход в отдел выдачи виз. Было семь  утра,  и  оставалось
еще три  часа  до  того  момента,  когда  откроются  двери,  а  очередь  уже
растянулась на сотню метров. Было очевидно, что многие простояли  всю  ночь.
Зайцев медленно направился обратно. На  этот  раз  милиционеры  окинули  его
долгим и внимательным взглядом. Испугавшись, Зайцев, шаркая  ногами,  побрел
по набережной, чтобы переждать, пока не откроется для посетителей посольство
и не приедут дипломаты.
   Около десяти начали появляться первые англичане. Их машины притормаживали
перед воротами "въезд", ожидая, когда ворота с грохотом  распахнутся,  чтобы
снова закрыться, после того как машина проедет  во  двор.  Зайцев  наблюдал,
стоя в стороне. У него мелькнула мысль подойти к какой-нибудь машине,  но  у
всех стекла были подняты, а  милиционеры  находились  совсем  близко.  Люди,
сидящие в автомобилях, примут его за просителя и не опустят  стекла.  А  его
арестуют. Милиция обнаружит у него документ и сообщит господину Акопову.
   Леонид Зайцев не привык сталкиваться со столь сложными проблемами. Он  не
знал, как поступить, и в то же время находился во  власти  навязчивой  идеи.
Ему хотелось отдать эти листы бумаги людям со смешным  флагом.  Поэтому  все
длинное жаркое утро он наблюдал, выжидая.

Найроби, 1983 год

   Как и все советские дипломаты, Николай Туркин имел ограниченные  средства
в иностранной валюте. "Ибис гриль", "Бистро" Алана Бовва и "Карнивор"  из-за
высоких цен были ему не по карману. Он  направился  в  кафе  "Торн  три"  на
открытом воздухе при отеле "Нью-Стэнли", что на улице Кимати, выбрал  столик
под большой старой акацией и, заказав водку  и  пиво,  сел  и  стал  ожидать
официанта, при этом все глубже погружаясь в отчаяние.
   Спустя полчаса мужчина приблизительно его  возраста,  покончив  со  своим
пивом, которое он пил у стойки бара, слез со стула и направился  к  столику.
Туркин услышал, как тот произнес по-английски:
   - Эй, веселей, приятель, может, ничего и не случится.
   Русский поднял голову.  Он  немного  знал  этого  американца.  Кто-то  из
посольства США. Туркин работал  в  управлении  "К",  принадлежавшем  Первому
главному управлению, в контрразведке. Его работа  заключалась  не  только  в
слежке за советскими дипломатами, но и в  том,  чтобы  не  спускать  глаз  с
западных дипломатов в поисках человека, подходящего для вербовки. Поэтому он
имел возможность свободно общаться с дипломатами  других  стран,  включая  и
западных, - свобода, недоступная для любого рядового сотрудника посольства.
   Но именно поэтому ЦРУ заподозрило, кем являлся Туркин в действительности,
и завело на него тоненькое досье. Однако ухватиться было  не  за  что.  Этот
человек являл собой истинное порождение советского режима.
   Со своей стороны, Туркин подозревал, что этот американец -  из  ЦРУ,  ибо
его  учили,  что  практически  все  американские  дипломаты  служат  в  ЦРУ.
Американец сел и протянул руку:
   - Джейсон Монк. Вы Ник Туркин, верно? Видел  вас  на  прошлой  неделе  на
приеме в саду британского посольства. У вас такой вид, словно вам только что
сказали, что вас переводят в Гренландию.
   Туркин  изучающе  смотрел  на  американца.  Густые  волосы  цвета  спелой
кукурузы падали ему на лоб, и он обаятельно улыбался. В глазах его  не  было
заметно хитрости; может, он вовсе и не агент ЦРУ? У  него  вид  человека,  с
которым можно поговорить. В другое время Туркин, помня все, чему его научили
в течение многих лет, вел бы себя по-другому ~ вежливо, но сдержанно. Сейчас
же ему было просто необходимо с  кем-нибудь  поговорить.  Он  открыл  рот  и
излил, что было у него на душе. Американец проявил не только интерес,  но  и
сочувствие, даже записал название "мелиоидозис" на картонной  подставке  для
пива. Они расстались далеко  за  полночь.  Русский  вернулся  на  охраняемую
территорию посольства, а Монк - в свою квартиру на Гарри-Туку-роуд.

***

   Селии Стоун, тоненькой, темноволосой и хорошенькой девушке, было двадцать
шесть лет. Она занимала пост помощника пресс-атташе в британском  посольстве
в Москве - ее первый пост за границей, который она получила через  два  года
после  окончания  Гиртон-колледжа  в  Оксфорде,  где  специализировалась  по
русскому языку. И она считала, что имеет все основания наслаждаться жизнью.
   В тот день, 16 июля, она вышла из огромных  дверей  главного  подъезда  и
посмотрела в сторону автостоянки, где стоял ее маленький  "ровер".  Находясь
внутри территории посольства, она видела то,  чего  Зайцев  не  мог  увидеть
из-за железной стены. Селия стояла на верхней из пяти ступеней, ведущих вниз
к стоянке, асфальт перемежался лужайками с небольшими деревьями и кустами, а
также клумбами с яркими цветами. Глядя поверх железной ограды, она видела на
другом берегу возвышающуюся громаду Кремля, его пастельные  краски:  желтый,
красноватый,  кремовый  и  белый  тона,  сияющие  золотом  луковицы  куполов
многочисленных соборов, возвышающихся  над  зубцами  красно-кирпичных  стен,
окружавших крепость. Это было величественное  зрелище.  По  обе  стороны  от
крыльца, на ступенях которого стояла Селия, спускались пандусы,  по  которым
имел право подъезжать только один посол. Простые смертные парковались ниже и
поднимались пешком.  Однажды  молодой  дипломат  испортил  себе  карьеру:  в
проливной дождь он въехал на своем "жуке"  -  "фольксвагене"  по  пандусу  и
оставил его под крышей портика.  Через  несколько  минут  приехал  посол  и,
увидев, что подъезд заблокирован, вышел  из  своего  "роллс-ройса"  внизу  и
прошел остаток пути под дождем. Он промок, и это его совсем не забавляло.
   Селия  Стоун  сбежала  вниз  по  ступеням,  кивнула  охраннику  у  ворот,
забралась в  свой  ярко-красный  "ровер"  и  включила  мотор.  Когда  машина
подъехала к воротам "выезд", они уже раздвигались. Она выехала на  Софийскую
набережную и свернула налево к Большому Каменному мосту, направляясь на ленч
с репортером из газеты  "Сегодня".  Она  не  заметила  оборванного  старика,
который, с трудом волоча ноги, бросился было вслед за ее машиной. Она  также
не знала, что ее "ровер" был первым автомобилем,  выехавшим  в  то  утро  из
посольства.
   Большой Каменный мост - самый старый мост через  Москву-реку.  В  старину
пользовались наводными понтонными мостами, их  строили  весной  и  разбирали
зимой, когда лед становился достаточно прочным, чтобы  по  нему  можно  было
ездить.
   Мост  так  велик,  что  перекрывает  не  только  реку,  но  и   Софийскую
набережную. Чтобы подняться на него с набережной, водитель должен  повернуть
еще  раз  налево  и  проехать  с  сотню  метров  до  того  места,  где  мост
сравнивается  с  берегом,  а  затем,  сделав  полный  разворот,  въехать  на
наклонную часть моста. Но пешеход может подняться по лестнице  с  набережной
прямо на мост. Так Заяц и сделал.
   Он уже стоял на  пешеходной  части  моста,  когда  мимо  проехал  красный
"ровер". Заяц замахал руками. Сидевшая в машине женщина удивленно посмотрела
на него и проехала дальше. Заяц отправился  на  безнадежные  поиски.  Но  он
помнил номерной знак  и  видел,  как  на  северной  стороне  моста  "ровер",
повернув влево, влился в поток машин на Боровицкой площади.
   Селия  Стоун  направлялась  в  паб  "Рози  О'Грейди"  на  Знаменке.   Эта
совершенно немосковская таверна действительно была ирландской, и здесь можно
было подчас обнаружить в канун  Нового  года  ирландского  посла,  если  ему
удавалось сбежать с официальных дипломатических приемов. В этом  пабе  также
можно и пообедать. Селия Стоун предпочла встретиться  с  русским  репортером
именно здесь.
   Она без труда нашла место для парковки сразу же за углом:  все  меньше  и
меньше русских могли позволить себе иметь машину и покупать для нее  бензин.
Поставив машину, Селия пошла  пешком.  Как  всегда,  когда  около  ресторана
появляется явный иностранец, бездомные и нищие  сбегаются  со  всех  сторон,
чтобы попросить на хлеб.
   Перед отъездом в Москву она, как молодой дипломат, получила инструкции  в
министерстве иностранных дел в Лондоне, но реальность все равно  каждый  раз
потрясала ее. Она видела нищих в лондонском метро  и  на  улицах  Нью-Йорка,
бродяг, которые непонятным образом опустили