ение  информации
через электронные средства связи  было  высокой  технологией,  едва  ли  ему
понятной, но по крайней мере важность электроники он признавал. В  обществе,
где технология на годы отставала от Запада, за  исключением  случаев,  когда
дело  касалось  вооружений  или  шпионажа,  новейшие  и  наилучшие   высокие
технологии приобретались для Восьмого главного управления.
   После того как Горбачев в 1991  году  расколол  монолит  КГБ,  Восьмое  и
Шестнадцатое  управления  были  объединены  и  переименованы  в  Федеральное
агентство правительственной связи и информации, ФАПСИ.
   ФАПСИ уже имело в своем распоряжении самые современные компьютеры, лучших
в стране математиков и шифровальщиков и любую технику  для  шпионажа,  какую
только можно было купить  за  деньги.  Но  после  падения  коммунистического
режима  это  дорогостоящее  отделение  столкнулось  с  общей   проблемой   -
финансированием.
   С введением приватизации ФАПСИ в поисках денег буквально пошло на  рынок.
Оно предложило возникшему русскому  бизнесу  возможность  перехватывать,  то
есть воровать, коммерческие сведения у своих конкурентов внутри страны и  за
границей. В течение последних четырех лет,  до  1999  года,  предоставлялась
полная возможность при  коммерческой  деятельности  в  России  нанимать  это
правительственное  управление  для  слежки  за  иностранцем,  находящимся  в
России, каждый раз, когда этот коммерсант звонил по телефону, посылал  факс,
телеграмму, телекс или использовал радио.
   Полковник Гришин считал, что. где бы  Джейсон  Монк  ни  находился,  есть
шанс, что он каким-то способом связывается с теми, кто его  послал.  Это  не
может быть посольство, за которым ведется наблюдение. Если бы Монк звонил по
телефону, его можно было бы прослушать и выявить местонахождение.
   Следовательно, рассуждал Гришин, он привез с собой или  достал  в  Москве
какой-то передатчик.
   - Я бы на его месте, -  сказал  высокопоставленный  ученый  из  ФАПСИ,  у
которого за значительную плату  консультировался  Гришин,  -  воспользовался
компьютером. Им всегда пользуются бизнесмены.
   - Передающий и принимающий компьютер? - спросил Гришин.
   - Конечно. Компьютер связывается со спутником, и через спутник компьютеры
разговаривают друг с другом. Это информационная сверхвысокая связь - то, что
называется Интернетом.
   - Должно быть, через нее проходит огромное количество информации.
   -  Именно  так.  Но  мы  имеем  соответствующие  компьютеры.   Вопрос   в
фильтрации. Девяносто процентов выдаваемой компьютерами  информации  состоит
из болтовни и идиотской переписки друг с  другом.  Девять  процентов  -  это
коммерческая информация, компании обсуждают продукцию, цены, состояние  дел,
контракты, даты поставок. Один процент  -  правительственный.  И  этот  один
процент раньше составлял половину всей информации, летающей там, в высоте.
   - Сколько закодированной?
   - Вся правительственная и приблизительно  половина  коммерческой.  Но  мы
можем расшифровать большинство коммерческих кодов.
   - И где можно найти сообщения моего американского друга?
   Сотрудник ФАПСИ, всю жизнь проработавший в засекреченном мире, знал,  что
не стоит задавать дополнительных вопросов.
   - Вероятно, среди  коммерческих  сообщений,  -  сказал  он.  -  Если  это
правительственные сообщения, всегда можно определить их  источник.  Конечно,
не всегда удается расшифровать их, но мы знаем: они передаются из  того  или
иного посольства, представительства, консульства. Ваш человек один из них?
   - Нет.
   - Тогда, вероятно, он пользуется коммерческими  спутниками.  Американское
правительственное оборудование используется главным образом для того,  чтобы
следить за нами и  прослушивать  нас.  Через  него  идут  и  дипломатические
сообщения. Но сейчас там, наверху, крутятся десятки коммерческих  спутников;
компании арендуют время и связываются со своими  филиалами  во  всех  частях
света.
   - Я думаю, что мой человек передает  из  Москвы.  Вероятно,  и  принимает
тоже.
   - Прием нам не поможет. Сообщение со спутника  над  нашей  головой  может
быть принято в любом месте от Архангельска до Крыма.  Мы  можем  засечь  его
только во время передачи.
   - Итак, если бы русская коммерческая фирма захотела нанять вас для  того,
чтобы обнаружить источник, вы могли бы взяться за это?
   - Может быть. Стоимость услуг будет высокой. Она  зависит  от  количества
людей, компьютерного времени, которые потребуются, и от того, сколько  часов
в день будет вестись наблюдение.
   - Двадцать четыре часа  в  сутки,  -  сказал  Гришин,  -  и  должны  быть
задействованы все люди, какие у вас есть.
   Сотрудник ФАПСИ посмотрел на  него.  Этот  человек  говорил  о  миллионах
американских долларов.
   - Вот это заказ!
   - Я говорю серьезно.
   - Вам нужны сообщения?
   - Нет, местонахождение источника.
   - Это труднее. Сообщение, если его удалось перехватить, мы можем  изучать
не спеша, имея время на расшифровку. Источник подключается на какую-то  долю
секунды.
   На следующий день после беседы Монка с Николаевым ФАПСИ  поймало  сигнал.
Сотрудник позвонил Гришину в особняк рядом с Кисельным бульваром.
   - Он выходил на связь, - сообщил он.
   - Вы перехватили сообщение?
   - Да, и оно не коммерческое. Он  пользуется  одноразовым  шифроблокнотом.
Это не расшифровывается.
   - Откуда он передавал?
   - Большая Москва.
   - Прекрасно! Такое маленькое местечко! Мне нужно знать, из какого здания.
   - Наберитесь терпения. Кажется, мы знаем, каким спутником он  пользуется.
Это, вероятно, один из  двух  спутников  "Интелкор",  пролетающих  над  нами
ежедневно. Над горизонтом они появляются по одному. Мы сосредоточим  на  них
внимание.
   - Так действуйте, - сказал Гришин.
   В течение шести дней армия сыщиков Гришина, наводнившая улицы,  не  могла
обнаружить Монка. Начальник службы безопасности СПС  был  озадачен.  Человек
должен быть в Москве. Или он зарылся в норку и боится пошевелиться, и в этом
случае он почти не опасен; или он ходит по улицам, выдавая себя за русского,
изменив свою внешность, но это скоро раскроется;  или  он  ускользнул  после
безрезультатного контакта с  патриархом.  Или  его  укрывают:  кормят,  дают
ночлег, переодетым перевозят с места на место, защищают, охраняют. Но кто? У
Гришина на эту загадку не находилось ответа.

***

   Через два дня после разговора с доктором Проубином в "Ритце" сэр  Найджел
Ирвин прилетел в Москву. Его сопровождал переводчик, потому что, хотя  Ирвин
и владел немного русским, теперь он настолько  забыл  его,  что  не  решался
вести на нем сложные переговоры.
   Человеком, которого сэр Найджел привез с собой,  оказался  бывший  солдат
Брайан Маркс, только на этот раз он имел свой  собственный  паспорт  на  имя
Брайана Винсента. В иммиграционном зале офицер паспортного контроля ввел  их
имена в компьютер, но ни  один  из  них  не  оказался  недавним  или  частым
визитером.
   - Вы вместе? - спросил он. Один из прибывших  был  явно  старшим,  худой,
седоволосый и, как указывалось в паспорте, старше  семидесяти;  другой  -  в
темном костюме, в возрасте около сорока, но крепкий на вид.
   - Я переводчик этого джентльмена, - сказал Винсент.
   - Мой русский нехорош, - любезно пояснил сэр Найджел  на  плохом  русском
языке.
   Офицер потерял  к  ним  всякий  интерес.  Иностранным  бизнесменам  часто
требовались переводчики. Некоторые нанимали их в бюро  переводов  в  Москве;
другие магнаты привозили их с собой. Нормальное явление.  Он  махнул  рукой,
показав, что можно пройти.
   Они остановились в "Национале",  где  до  них  останавливался  несчастный
Джефферсон. Сэра Найджела ожидал у  портье  конверт,  оставленный  для  него
двадцать четыре часа назад смуглым человеком, чеченцем,  которого  никто  не
запомнил. Письмо передали вместе с ключом от номера.
   В конверте лежал листочек чистой бумаги.  Если  бы  его  перехватили  или
потеряли, то особого вреда это не нанесло бы. Сообщение было написано не  на
бумаге, а лимонным соком на внутренней стороне конверта.
   Открыв и положив конверт на  стол,  Брайан  Винсент  взял  из  фирменного
коробка, лежавшего на тумбочке, спичку, зажег и осторожно нагрел бумагу.  На
ней выступили бледно-коричневые цифры - номер  частного  телефона.  Запомнив
его, сэр Найджел велел Винсенту сжечь  бумагу  дотла,  а  пепел  спустить  в
туалет. После чего они спокойно пообедали в  отеле  и  подождали  до  десяти
часов.
   Когда телефон зазвонил, трубку снял сам патриарх Алексий  Второй,  потому
что номер этого личного телефона, стоявшего на столе в его  кабинете,  знали
немногие, и все они были ему известны.
   - Да? - осторожно произнес он.
   Голос ответившего был ему не знаком; человек хорошо говорил по-русски, но
не был русским.
   - Патриарх Алексий?
   - Кто говорит?
   - Ваше святейшество, мы не знакомы. Я всего лишь переводчик  джентльмена,
приехавшего со мной. Несколько дней назад вы были  так  добры,  что  приняли
священника из Лондона.
   - Помню.
   - Он предупредил вас, что приедет другой человек, более значительный, для
частной беседы с вами,  чтобы  обсудить  дело  чрезвычайной  важности.  Этот
человек рядом со мной. Он спрашивает, не примете ли вы его.
   - Сейчас, сегодня вечером?
   - Быстрота - самое главное, ваше святейшество.
   - Почему?
   - В Москве есть силы, которые скоро  узнают  этого  джентльмена.  За  ним
установят слежку. Важна осторожность во всем.
   Этот аргумент определенно напомнил о чем-то нервничавшему патриарху.
   - Понятно. Где вы сейчас?
   - В нескольких минутах езды. Мы готовы.
   - Тогда через полчаса.
   На этот раз заранее предупрежденный казак, не  задавая  вопросов,  открыл
дверь, а снедаемый любопытством отец  Максим  провел  посетителей  в  личный
кабинет патриарха. Сэр  Найджел  воспользовался  лимузином,  предоставленным
"Националем", и попросил шофера подождать его у тротуара.
   Как и в прошлый раз, патриарх Алексий был в светло-серой рясе  с  простым
наперсным крестом. Он поздоровался с пришедшими и пригласил их сесть.
   - Позвольте мне  сначала  извиниться  за  то,  что  мое  знание  русского
настолько слабо, что  мне  приходится  разговаривать  через  переводчика,  -
сказал сэр Найджел.
   Винсент быстро перевел. Патриарх кивнул и улыбнулся.
   - А я, увы, не говорю по-английски, -  ответил  он.  -  А,  отец  Максим,
пожалуйста, поставьте кофе на стол. Мы справимся сами. Можете идти.
   Сэр Найджел начал с того, что представился, однако стараясь не  упоминать
того факта, что он когда-то был очень важным офицером  разведки.  Он  сказал
лишь, что является ветераном британской  дипломатической  службы  (это  было
почти правдой), теперь в  отставке,  но  вызван  для  выполнения  задания  -
провести переговоры.
   Не упоминая о совете  Линкольна,  он  рассказал,  что  "Черный  манифест"
показали ряду лиц,  пользующихся  безграничным  влиянием,  и  все  они  были
глубоко потрясены его содержанием.
   - Как, без сомнения, были потрясены вы сами, ваше святейшество.
   Когда русский перевод закончился, Алексий мрачно кивнул.
   - Вот почему я приехал сказать вам, что ситуация в России в данный момент
касается нас всех, людей доброй воли в России и за ее  пределами.  У  нас  в
Англии был поэт, который сказал: ни один человек не может быть островом.  Мы
все - части одного целого.  Потому  что,  если  Россия,  величайшая  в  мире
страна, падет под рукой жестокого диктатора еще раз,  это  станет  трагедией
для нас на Западе, для народа России и больше всего для святой Церкви.
   - Я не сомневаюсь в ваших словах, - сказал  патриарх,  -  но  Церковь  не
может вмешиваться в политику.
   - Открыто - нет. И все же Церковь должна бороться со злом. Церковь всегда
занималась моралью, не так ли?
   - Конечно.
   - И Церковь имеет право стараться защитить себя от разрушения и  от  тех,
кто пытается разрушить ее и ее миссию на земле?
   - Без сомнения.
   - Тогда  Церковь  может  призвать  верующих  выступить  против  действий,
поддерживающих зло и вредящих ей?
   - Если Церковь выступит против Игоря Комарова,  а  он  все  равно  станет
президентом, Церковь завершит свое разрушение, - сказал  Алексий  Второй.  -
Так думают десятки епископов, и они в подавляющем большинстве проголосуют за
молчание. Я буду побежден.
   - Но есть  другой  возможный  путь,  -  сказал  сэр  Найджел.  В  течение
нескольких минут он излагал конституционную реформу. Слушая его, патриарх от
изумления открыл рот.
   - Вы не можете говорить это серьезно, сэр Найджел, - наконец произнес он.
- Восстановить монархию, вернуть царя? Люди никогда не пойдут на это.
   - Давайте посмотрим, перед чем вы стоите, - предложил Ирвин. - Мы  знаем,
что  Россия  оказалась  перед  выбором,   мрачнее   которого   трудно   себе
представить. С одной стороны, непрекращающийся хаос, возможный распад,  даже
гражданская война в югославском духе. С другой - стабильность и процветание.
Россия раскачивается, как корабль во время бури, не имея ни якоря, ни  руля.
Скоро она должна пойти ко дну, ее обшивка развалится и  люди  погибнут.  Или
диктатура, страшная тирания,  какой  ваша  многострадальная  страна  еще  не
видела. Что бы вы выбрали для вашего народа?
   - Я не могу, - сказал патриарх. - И то и другое ужасно.
   - Тогда вспомните, что конституционная монархия всегда  являлась  оплотом
против деспотизма одного тирана. Они не могут  сосуществовать,  что-то  одно
должно исчезнуть. Все нации нуждаются в символе, человеческом  или  ином,  в
который они могли бы верить в тяжелые времена, который мог бы объединить их,
преодолев языковые и клановые  барьеры.  Комаров  превращает  себя  в  такой
национальный символ, в такую икону. Никто  не  проголосует  против  него  за
пустое место. Должна появиться альтернативная икона.
   - Но проповедовать восстановление... - возразил патриарх.
   - Не означает проповедовать против Комарова, чего вы боитесь, - доказывал
англичанин. - Это  будет  проповедь  стабильности  -  икона  выше  политики.
Комаров не сможет обвинить вас во вмешательстве в политику,  в  выступлениях
против  него,  хотя  он  может  про  себя  подозревать,  что  происходит.  И
существуют другие факторы...
   Найджел  Ирвин  с   большим   искусством   развернул   перед   патриархом
соблазнительные перспективы. Единение Церкви и трона, полное  восстановление
православной Церкви во всем ее блеске, возвращение Патриарха  Московского  и
Всея Руси в его дворец за кремлевскими  стенами,  возобновление  кредитов  с
Запада, наступление стабильности.
   - То, что вы говорите, весьма логично и находит отклик в моем  сердце,  -
сказал Алексий Второй, подумав. - Но я видел "Черный манифест". Мне известно
все зло. Мои братья во Христе - собор духовенства, епископы - его не  видели
и не поверят, что он существует. Опубликуйте  его  -  и  даже,  может  быть,
половина России согласится с ним... Нет, сэр Найджел, я не переоцениваю  мою
паству.
   -  Но  если  заговорит  другой  голос?  Не  ваш,  ваше  святейшество,  не
официальный, но сильный, убедительный голос, с вашей молчаливой поддержкой?
   Он имел в виду отца  Григория  Русакова,  которому  патриарх  дал  личное
разрешение, потребовавшее немалой смелости, читать проповеди.
   В молодости отца Русакоа исключали из одной семинарии за другой.  Он  был
слишком, по мнению КГБ, интеллектуален и слишком страстен. Поэтому он ушел в
маленький сибирский монастырь и, приняв  духовный  сан,  стал  странствующим
священником без прихода, проповедуя где придется, двигаясь впереди идущей по
его следам тайной полиции.
   Конечно,   его   поймали,   и   он   получил   пять   лет   лагерей    за
антигосударственные высказывания. На суде он отказался от  назначенного  ему
адвоката и защищал себя настолько блестяще, что вынудил судей признать,  что
они нарушают Советскую Конституцию.
   Освобожденный,  как  и  другие  священники,  по  амнистии  Горбачева,  он
доказал, что не утратил своего огня. Он снова  стал  проповедовать,  но  при
этом бичевал епископов за их робость и  продажность,  нанося  таким  образом
многим из них оскорбления, и они ездили к Алексию  просить,  чтобы  молодого
священника снова посадили за решетку.
   Надев рясу приходского священника, Алексий Второй пошел послушать одну из
его проповедей. Если бы только, думал он, стоя неузнанный в  толпе,  он  мог
направить этот огонь, эту страстность, это красноречие на службу Церкви.
   Дело в том, что отец  Григорий  сплачивал  людей.  Он  говорил  на  языке
народа,  пользуясь  простонародными  выражениями.  Он  мог   сдобрить   свою
проповедь словами, которые услышал в лагерных бараках; он умел говорить и на
языке молодежи, знал их поп-идолов,  знал,  как  трудно  домохозяйке  свести
концы с концами, знал, как водка притупляет страдания.
   В тридцать пять лет он оставался аскетом и хранил обет безбрачия, но знал
о грехах плотских больше, чем может научить любая семинария. Два  популярных
журнала для подростков даже представили его читателям как секс-символ.
   Поэтому Алексий Второй не  побежал  в  милицию,  требуя  его  ареста.  Он
пригласил непокорного на ужин. В Данилевском монастыре они скромно поужинали
за простым деревянным столом. Алексий  угощал.  Они  проговорили  всю  ночь.
Алексий объяснил  задачу,  стоящую  перед  ним:  медленная  реформа  Церкви,
которая слишком долго служила диктатуре, попытки  вновь  обрести  пастырскую
роль среди ста сорока миллионов христиан в России.
   К восходу солнца отец  Григорий  согласился  призывать  своих  слушателей
искать Бога у себя дома и на работе, но еще и возвратиться в Церковь,  какой
бы греховной она ни была. Тихая рука  патриарха  сделала  многое  возможным.
Каждую неделю главная телестанция вела репортажи с проповедей отца Григория,
собиравших огромное  количество  слушателей,  и  проповеди,  таким  образом,
видели миллионы, к которым он никогда не  имел  бы  возможности  обратиться.
Зимой 1999 года  этот  единственный  в  своем  роде  священник  стал  широко
известен как самый выдающийся оратор.
   Патриарх немного помолчал. Наконец он сказал:
   - Я поговорю с отцом Григорием о возвращении царя.

Глава 15

   В  конце  ноября,  как  всегда,  выпал  первый  снег.   Холодный   ветер,
предвестник наступающих морозов, разносил его по Славянской площади.
   Пузатенький священник,  наклонив  голову,  преодолевая  ветер,  торопливо
вошел в ворота и, перейдя небольшой двор, юркнул в церковь  Всех  Святых  на
Кулишках, внутри которой было тепло и пахло влажной одеждой и ладаном.
   За ним снова  следили  из  припаркованной  неподалеку  машины,  и,  когда
наблюдатели убедились, что он не привел за собой "хвост",  полковник  Гришин
вошел в церковь.
   -  Вы  звонили,  -  сказал  он,  когда  они  остановились  в  стороне  от
немногочисленных молящихся, делая вид, что рассматривают иконы на стене.
   - Вчера вечером. Посетитель. Из Англии.
   - А не из Америки? Уверены, что не из Америки?
   - Да, полковник. Часов в  десять  его  святейшество  велел  мне  впустить
джентльмена из Англии и проводить к нему. Он приехал с переводчиком, намного
моложе. Я впустил их и провел в кабинет. Затем я принес кофе.
   - Что они говорили?
   - Когда я был в комнате, старый англичанин извинялся, что  плохо  говорит
по-русски. Молодой все переводил. Тут патриарх велел мне  поставить  кофе  и
отпустил меня.
   - Подслушивали у двери?
   - Пытался. Но молодой англичанин повесил  на  дверную  ручку  свой  шарф,
кажется. Это помешало мне видеть, и я не все расслышал. Тут пришел  казак  с
обходом, и мне пришлось уйти.
   - Он назвал свое имя, этот старый англичанин?
   - Пока я был в комнате - нет. Может быть, когда я варил кофе. Из-за этого
шарфа я ничего  не  видел  и  услышал  очень  мало.  То,  что  я  слышал,  -
бессмыслица.
   - Расскажите мне, отец Максим.
   - Патриарх только однажды возвысил  голос.  Я  услышал,  как