написал книгу об этих  людях,  до  сих
пор пользующуюся популярностью в России.
   В отличие от азиатов, живущих к западу и к югу, удэгейцы высоки ростом, с
орлиными чертами лица. Много веков назад часть их  предков  ушла  на  север,
переправилась через Берингов пролив и  оказалась  на  теперешней  Аляске,  а
затем повернула на юг, расселившись по Канаде и образовав  племена  сузов  и
шайенов.
   Глядя на сидящего напротив него крупного сибиряка, Монк видел перед собой
лица давно умерших охотников за бизонами в долинах рек Платт и Паудер.
   Перед молодым Соломиным был выбор: или завод,  или  армия.  Он  предпочел
второе. Все юноши обязаны были отслужить три года в армии, а после двух  лет
службы лучшие отбирались в сержанты. Его навыки пригодились на маневрах, его
направили в офицерскую школу,  и  еще  через  два  года  он  получил  звание
лейтенанта.
   Семь лет он служил в чине лейтенанта и старшего лейтенанта, прежде чем  в
возрасте тридцати трех лет его сделали майором. К этому времени он женился и
обзавелся  двумя  детьми.   Он   сделал   карьеру,   не   пользуясь   ничьим
покровительством или влиянием. перенося расистские насмешки.  Несколько  раз
он прибегал к кулакам в качестве аргумента.
   Назначение в 1983 году в Йемен было его первой заграничной командировкой.
Он знал, что большинству коллег там очень  нравилось,  несмотря  на  тяжелые
природные условия, жару, раскаленные камни, отсутствие развлечений. Зато они
имели просторные квартиры, весьма  отличавшиеся  от  советских  -  в  старых
бараках. Очень много еды, бараньи и рыбные шашлыки на берегу моря. Они могли
купаться  и,  пользуясь  каталогом,  заказывать  себе  одежду,  видео  -   и
музыкальные кассеты в Европе.
   Все это, особенно неожиданное приобщение к незнакомым ранее удовольствиям
западной потребительской культуры, Соломин оценил.  Но  существовало  что-то
такое, что вызывало у него  горькое  разочарование  в  режиме,  которому  он
служил. Монк улавливал это, но боялся слишком торопить события.
   Они пили и  разговаривали  уже  четвертый  вечер,  когда  это  произошло.
Кипящий внутри Соломина гнев выплеснулся через край.
   В 1982 году, за год  до  назначения  в  Йемен,  когда  Андропов  еще  был
генсеком, Соломина перевели в административный отдел Министерства обороны.
   Там он приглянулся  заместителю  министра  обороны  и  получил  секретное
задание. На бюджетные деньги, предназначавшиеся на оборону,  министр  строил
себе роскошную дачу на берегу реки рядом с Переделкино.
   Вопреки партийным правилам, советскому  закону  и  всем  вообще  правилам
морали  министр  направил  более  сотни  солдат  на   строительство   своего
великолепного особняка в лесу. Командовал строительством Соломин. Он  видел,
как из Финляндии, купленное за валюту, доставлялось  кухонное  оборудование,
за которое любая офицерская жена была бы готова отдать свою правую руку.  Он
видел  японские  "хай-фай"  -  системы,  установленные  в  каждой   комнате,
золоченую сантехнику из Стокгольма и бар с шотландским виски, выдержанным  в
дубовых бочках. Все это настроило его против партии и режима. Он был  далеко
не первым честным советским  офицером,  взбунтовавшимся  против  откровенной
всеобщей коррупции советского руководства.
   По ночам он учил английский, затем настраивался на  программу  всемирного
вещания Би-би-си или "Голос Америки". Обе станции вели передачи и на русском
языке, но он хотел слушать и понимать  их  непосредственно.  Он  узнал,  что
вопреки тому, чему его всегда учили. Запад не хочет войны с Россией.
   И  последней  каплей,  переполнившей   чашу   его   терпения.   оказалась
командировка в Йемен.
   - Там, дома, наши люди теснятся в  крохотных  квартирках,  но  начальство
живет в особняках. Они живут словно короли на наши деньги. Моя жена не может
достать хороший фен или туфли. которые бы тут же не развалились, в то  время
как миллионы тратятся на бессмысленные иностранные миссии, чтобы  произвести
впечатление... на кого? На этих людей?
   - Все меняется, - ободряюще сказал Монк.
   Сибиряк покачал головой. У власти  находился  Горбачев,  но  вводимые  им
неохотно и в большинстве случаев неразумно реформы еще не дали плодов. Более
того, Соломин не был на родине два года.
   - Не меняется. Это дерьмо наверху... Скажу тебе, Эстебан, с тех пор как я
переехал в Москву, я видел такое расточительство и распутство, что ты мне не
поверишь.
   - Но новый человек, Горбачев... может быть, он что-то изменит.  -  сказал
Монк. - Я не столь пессимистичен. Настанет день, и  русские  освободятся  от
диктатуры. У них будет право  голоса,  настоящее  право.  Не  так  уж  долго
ждать...
   - Слишком долго.
   Монк глубоко  вдохнул.  Вербовка  -  опасная  работа.  Советский  офицер,
находящийся  на  Западе,  получив  предложение  сотрудничать  с  иностранной
разведкой, может поставить об этом в известность своего посла. В  результате
- дипломатический инцидент.  В  странах  мрачной  тирании  результаты  такой
попытки сотрудника западных спецслужб непредсказуемы - его могут  обречь  на
мучительную  одинокую  смерть.  Совершенно  неожиданно   Монк   перешел   на
безупречный русский язык:
   - Ты сам мог бы помочь переменить все, друг мой.  Вместе  мы  смогли  бы.
Так, как тебе этого хочется.
   Добрых тридцать секунд Соломин пристально смотрел на него.  Монк  отвечал
таким же пристальным взглядом. Наконец русский спросил на родном языке:
   - Кто ты. черт побери?
   - Думаю, ты это уже знаешь, Петр Васильевич. Теперь вопрос в том,  выдашь
ли ты меня, зная, что эти люди сделают со мной, перед тем как я умру. И  как
сможешь ты сам жить после этого.
   Соломин посмотрел ему прямо в глаза. Потом сказал:
   - Я бы не выдал этим обезьянам даже своего злейшего врага. Ну и  выдержка
у тебя. То, что ты предлагаешь, - немыслимо. Безумие. Я должен послать  тебя
куда подальше.
   - Возможно, и должен. И я пойду. Быстро, ради своего спасения. Но  сидеть
сложа руки, все понимать, ненавидеть - и ничего не делать! Разве это тоже не
безумие?
   Русский поднялся, так и не притронувшись к пиву.
   - Я должен подумать, - произнес он.
   - Завтра вечером, - сказал Монк по-прежнему по-русски. - Здесь. Приходишь
один - мы поговорим. Приходишь с охраной -  считай,  я  умер.  Не  приходишь
совсем - я улетаю ближайшим рейсом.
   Майор Соломин ушел.
   Все правила поведения в оперативной работе предписывали  Монку  убираться
из Йемена, и немедля. Он не получил отказа, но и не выиграл ни одного  очка.
Человек в таком возбужденном состоянии может передумать,  а  подвалы  тайной
полиции Йемена - страшное место.
   Монк подождал двадцать четыре часа.  Майор  вернулся  -  один.  Остальное
заняло еще два дня. Монк принес спрятанное в туалетных принадлежностях самое
необходимое для установления связи: чернила для тайнописи, надежные  адреса,
список безобидных фраз, скрывающих свое тайное значение. Из  Йемена  Соломин
мало что мог сообщить, но через год он вернется в Москву. И если у  него  не
пропадет желание, он сможет что-то передать.
   При расставании их руки застыли в долгом пожатии.
   - Удачи тебе, друг, - пожелал Монк.
   - Удачной охоты, как мы говорим у нас дома, - ответил сибиряк.
   На случай чтобы их не увидели выходящими из отеля  вместе,  Монк  остался
сидеть за столом. Новому агенту надо  было  дать  кодовое  имя.  Высоко  над
головой сияли звезды такой поразительной яркости, какую можно увидеть только
в тропиках.
   Среди них Монк нашел пояс Великого Охотника. Агент "Орион" родился.

***

   Второго августа Борис  Кузнецов  получил  личное  письмо  от  британского
обозревателя Марка Джефферсона. Написанное  на  бланке  "Дейли  телеграф"  в
Лондоне и переданное по факсу в московское бюро газеты,  оно  тем  не  менее
было доставлено в штаб-квартиру СПС курьером.
   Из письма Джефферсона Кузнецов понял, что журналист выражает свое  личное
восхищение  планами  борьбы  Игоря  Комарова  против  хаоса,   коррупции   и
преступности и сообщает, что он изучил речи партийного лидера  за  последние
месяцы.
   После недавней кончины русского президента, продолжал журналист, вопрос о
будущем одной из самых крупных  мировых  держав  снова  находится  в  фокусе
мирового внимания.  Он  лично  желает  посетить  Москву  в  первой  половике
августа. Проявляя тактичность, он, без сомнения, должен будет взять интервью
у кандидатов в президенты от левых и от  центра.  Однако  это  будет  пустая
формальность.
   Совершенно очевидно, что истинный интерес западный мир будет проявлять  к
будущему победителю этого конкурса - Игорю Комарову. Он,  Джефферсон,  будет
весьма признателен Кузнецову, если тот  сможет  найти  способ  рекомендовать
мистеру  Комарову  принять  его.  Он  может  обещать  разворот,  где  обычно
публикуется главный материал "Дейли телеграф", и перепечатку статьи в Европе
и Северной Америке.
   Несмотря на то  что  Кузнецов,  будучи  сыном  дипломата,  проработавшего
многие годы в Организации Объединенных Наций  и  обеспечившего  своему  сыну
диплом Корнелла, знал Соединенные Штаты лучше, чем Европу,  он,  безусловно,
знал Лондон.
   Он  также  знал,  что  большая  часть  американской  прессы   склонна   к
либерализму  и  проявляет  враждебное  отношение  к   его   хозяину,   когда
предоставляется  возможность  взять  у  него  интервью.  Последний  раз  это
случилось год назад, тогда вопросы задавались весьма нелицеприятные. Комаров
запретил допускать к нему американских журналистов.
   Лондон - другое дело. Несколько  ведущих  газет  и  два  общенациональных
журнала придерживались твердого консерватизма, хотя и не настолько  правого,
как в публичных заявлениях Игоря Комарова.
   - Я бы рекомендовал сделать исключение для  Марка  Джефферсона,  господин
президент, - сказал Кузнецов на следующий день во время еженедельной встречи
с Комаровым.
   - Что это за человек? - спросил Комаров, не  любивший  всех  журналистов,
включая и русских. Когда последние в ходе интервью задавали вопросы, он даже
не считал нужным отвечать.
   - Я подготовил на него досье, господин  президент.  -  ответил  Кузнецов,
подавая тоненькую  папку.  -  Как  вы  увидите,  он  выступает  в  поддержку
восстановления смертной казни за убийство в своей стране. А также  энергично
протестует против членства Британии  в  разваливающемся  Европейском  Союзе.
Убежденный консерватор. Последний раз, упоминая ваше имя, он заявил, что  вы
- лидер такого типа, которого Лондон поддержит и будет иметь с ним дело.
   Комаров поворчал и затем согласился. Его ответ был доставлен  курьером  в
московское бюро "Дейли телеграф" в тот же день. В нем говорилось, что мистер
Джефферсон должен прибыть в Москву для интервью 9 августа.

Йемен, январь 1986 года

   Ни Соломин, ни Монк не  могли  предвидеть,  что  миссия  майора  в  Адене
закончится на девять месяцев раньше срока. Но 13 января разразилась жестокая
гражданская война  между  двумя  соперничающими  фракциями  внутри  правящей
группировки. Положение становилось настолько опасным, что  пришлось  принять
решение об эвакуации всех иностранцев, включая русских. Это заняло начиная с
15 января более шести дней. Петр Соломин находился среди тех, кто направился
к морю.
   Аэропорт был охвачен огнем, оставался только морской путь. По счастливому
стечению  обстоятельств  британская  королевская  яхта  "Британия"  как  раз
проходила по Красному морю, направляясь в Австралию для подготовки  к  турне
королевы Елизаветы.
   Получив  сообщение  из  британского  посольства   в   Адене,   лондонское
Адмиралтейство подняло тревогу и проконсультировалось  с  личным  секретарем
королевы. Тот доложил монарху, и Елизавета приказала  направить  королевскую
яхту "Британия", чтобы помочь.
   Спустя два дня майор Соломин с группой  других  русских  офицеров  сделал
бросок от укрытия на пляже Эбайян к морю, где на волнах  качались  шлюпки  с
"Британии". Английские  матросы  забирали  их  с  мелководья,  и  через  час
ошеломленные  русские  уже  расстилали  выданные  им   спальные   мешки   на
освобожденном от мебели полуличной гостиной королевы.
   В первом рейсе "Британия" имела на борту 431 беженца,  а  за  последующие
она сняла с берега в обшей сложности 1068 человек. Свой груз она отвозила  в
Джибути. Соломина и его товарищей отправили самолетом в Москву через Дамаск.
   Тогда никто не знал, что  если  Соломин  и  испытывал  какие-то  сомнения
относительно  своего  будущего,  то  их  сильно  поколебал  контраст   между
свободным, дружеским общением англичан, французов и  итальянцев  с  моряками
королевского флота и мрачными параноидальными  инструкциями,  полученными  в
Москве.
   В ЦРУ знали только то, что человек, которого  они  считали  завербованным
три месяца назад, снова исчез во всепоглощающей пасти СССР. Может, он даст о
себе знать, а может, и нет.
   В  течение  той  зимы  оперативная  часть  советского  отдела   буквально
разваливалась по частям.  Один  за  другим  агенты,  работающие  на  ЦРУ  за
границей, потихоньку отзывались домой под благовидными предлогами:  заболела
мать, сын плохо учится и нуждается в помощи отца, в  кадрах  рассматривается
повышение по службе. Один за другим они попадались на удочку и  возвращались
в СССР. По приезде их сразу же  арестовывали  и  доставляли  на  новую  базу
полковника Гришина, в отдельное крыло, изолированное  от  остальной  мрачной
крепости Лефортовской тюрьмы. В Лэнгли ничего не  знали  об  арестах,  кроме
того, что люди исчезают один за другим.
   Что касается агентов, внедренных внутри СССР, то  они  просто  прекратили
подавать "признаки жизни".
   На  территории  СССР  нельзя  даже  было  и  подумать,  чтобы   позвонить
иностранцу  в  офис  и  сказать:  "Пойдем   выпьем   кофе".   Все   телефоны
прослушивались, за всеми дипломатами  следили.  Контакты  должны  были  быть
чрезвычайно осторожными и случались редко.
   В этих редких случаях  они  осуществлялись  через  тайники.  Этот  способ
кажется примитивным, но почти всегда дает  нужные  результаты.  Олдрич  Эймс
пользовался тайниками до  конца.  Тайник  -  это  маленькое  незаметное  или
замаскированное местечко,  например,  в  старой  сточной  трубе,  в  перилах
мостика над канавой, в дупле.
   Агент может положить в тайник письмо или контейнер с микропленкой,  затем
известить об этом своих хозяев, сделав знак  мелом  на  стене  или  фонарном
столбе. Появление знака означает: тайник такой-то, в  нем  есть  что-то  для
вас. Проезжая мимо на машине посольства, даже с  местными  контрразведчиками
на хвосте, можно заметить знак и проследовать дальше не останавливаясь.
   Через некоторое время "нераскрытый"  офицер  постарается  ускользнуть  от
слежки и взять пакет, возможно, положив вместо него деньги.  Или  дальнейшие
инструкции. Затем уже он где-нибудь поставит  знак  мелом.  Агент,  проезжая
мимо, заметит его и будет знать, что его пакет получен  и  что-то  оставлено
там для него. Глубокой ночью он возьмет ответное послание.
   В тех случаях, когда шпион находится далеко от столицы, куда дипломаты не
могут поехать, или  даже  в  городе,  но  ему  нечего  передать,  существует
правило, что  он  должен  через  определенные  промежутки  времени  подавать
"признаки жизни". В столице,  где  дипломаты  могут  разъезжать  по  улицам,
используется большее число меловых знаков, которые в зависимости от формы  и
местонахождения  означают:  я  в  порядке,  но  ничего  для  вас  нет.  Или:
беспокоюсь, думаю, за мной следят.
   Там, где такие тайные послания  невозможны  -  а  провинции  СССР  всегда
оставались недоступными для американских дипломатов, - маленькие  объявления
в газетах очень удобны для подачи "признаков жизни". Среди других, например,
может появиться  такое:  "Борис  продает  очаровательного  щенка  Лабрадора.
Звонить...". В посольстве куратор агента расшифрует сообщение. Важно  каждое
слово. "Лабрадор" может означать "я в порядке", в то  время  как  "спаниель"
следует понимать как "я в беде".  "Очаровательный"  может  значить  "буду  в
Москве  на  следующей  неделе   и   оставлю   что-то   в   своем   тайнике".
"Восхитительный", к примеру, надо расшифровывать как "не  смогу  приехать  в
Москву по крайней мере еще месяц".
   Смысл в том, что агенты должны подавать "признаки жизни" постоянно. Когда
известия прекращают поступать, это может означать возникновение трудностей -
с агентом приключился сердечный приступ или произошло дорожное происшествие,
и он  находится  в  госпитале.  Отсутствие  сигнала  -  это  всегда  большая
проблема.
   Так и  случилось  осенью  и  зимой  1985-1986  годов.  Все  прекратилось.
Гордиевский послал свой отчаянный сигнал "я в большой беде"  и  был  вывезен
англичанами. В Афинах майор Бохан почувствовал запах "жареного" и, спасаясь,
сбежал в Соединенные Штаты. Остальные двенадцать словно испарились.
   Каждый куратор в Лэнгли или за границей узнает о своем исчезнувшем агенте
и докладывает об этом. Таким образом Кэри Джордан  и  шеф  отдела  СВ  имеют
общую картину.  И  они  поняли  на  этот  раз,  что  произошло  нечто  очень
серьезное.
   По иронии судьбы именно "некорректность" действий КГБ спасла  Эймса.  ЦРУ
посчитало, что никому и в голову не придет произвести такой блиц с агентами,
если предатель все еще находится в самом центре Лэнгли. Таким  образом,  ЦРУ
убедило себя в том, чему оно так хотело верить:  среди  его  сотрудников,  в
элите из элит, не мог существовать  предатель.  Тем  не  менее  было  решено
провести тщательные поиски, но только не у себя.
   Первым подозреваемым стал Эдвард Ли Хауард -  действующее  лицо  в  ранее
произошедшем скандале, - к данному моменту благополучно спрятанный в Москве.
Хауард был сотрудником ЦРУ, работал в отделе СВ, и его готовили к назначению
в посольство в Москве. Его даже посвятили  в  некоторые  детали  работы.  Но
перед отъездом  обнаружились  его  нечистоплотность  в  финансовых  делах  и
пристрастие к наркотикам.
   Забыв золотое правило  Макиавелли,  ЦРУ  уволило  его,  но  два  года  он
оставался на  свободе.  Наконец  ЦРУ  поручило  ФБР,  которое  страшно  этим
возмутилось, взять Хауарда под свое наблюдение -  и  совершило  ошибку.  Его
потеряли, но он следил за ними. Не прошло и двух дней, как Хауард оказался в
советском посольстве в Мехико, откуда через Гавану его переправили в Москву.
   Проверка показала, что Хауард мог бы выдать троих из  пропавших  агентов,
на худой конец шестерых. В действительности он рассекретил только тех троих,
о которых знал, но их Эймс сдал еще в июне. Таким  образом,  эти  трое  были
выданы дважды.
   Другое направление было подсказано самими русскими. Изо всех сил стараясь
прикрыть своего "крота", КГБ готовил широкую отвлекающую и дезинформационную
кампанию: все что угодно, только толкнуть ЦРУ в ложном направлении.  Это  им
удалось. Выглядевшая естественной  утечка  информации  в  Восточном  Берлине
указала на раскрытие некоторых кодов и перехват в службах связи.
   Эти коды использовались в основном тайном передатчике ЦРУ  в  Уоррентоне,
штат Виргиния. Целый год сотрудники в Уоррентоне проходили через мелкое сито
проверок. Ничего. Никаких намеков на раскрытие  кодов.  Если  бы  коды  были
раскрыты, то, совершенно очевидно, КГБ узнал бы еще о  многом,  но  пика  со
стороны русских не  последовало  никакой  реакции.  Следовательно,  коды  не
тронуты.
   К тому же КГБ упорно твердил о том, что была проделана  блестящая  работа
по расследованию. Это заявление было  встречено  в  Лэнгли  с  поразительным
спокойствием, и в одном из докладов высказывалось предположение, что "каждая
операция таит в  себе  зерно  собственного  уничтожения".  Другими  словами,
четырнадцать агентов неожиданно решили вести себя как полные идиоты.
   Но несколько человек в Лэнгли не  успокоились.  Одним  из  них  был  Кэри
Джордан, другим - Гас Хатауэй. На более низком уровне третьим,  узнавшим  по
разговорам сотрудников о