ва выглядела как лабораторная мышь, только что
вытащенная из отбеливателя, и  дышала  так,  словно  вот-вот  собиралась
отдать концы.
   - Ну, что еще случилось?
   - Я, кажется, помаду потеряла!
   Даже моему долготерпению мог прийти конец!  Мне,  позавчера  сидевшей
наедине со свежим трупом, а вчера - запертой в чужой квартире,  мне,  по
уши увязшей в  совершенно  дерьмовой  истории,  предлагалось  ужаснуться
пропаже помады!
   - Ты что, совсем того, что ли? -  живо  поинтересовалась  я,  уже  не
обращая внимания  на  черепановские  утробные  завывания,  несущиеся  со
сцены. - У тебя что, помада из чистого золота  была?  Или  в  платиновом
тюбике?!
   - Нет, в обычном, дзинтарсовском...
   - Так какого же...
   - Никакого! - Плечи Каюмовой как-то судорожно передернулись. - Я  ее,
по-моему, там потеряла. У Вадим Петровича  в  квартире...  А  на  крышке
Лилькин номер телефона выцарапан. И  теперь  меня  по  нему  на  раз-два
вычислят!
   Вот это был номер! В животе у меня уже  привычно  похолодело,  сердце
гулко  заколотилось.  Сцена  качнулась   перед   глазами   туда-сюда   и
остановилась вместе с Костей, чего-то ради опустившимся на четвереньки.
   - А почему ты решила, что именно там ее посеяла?
   Наталья сморгнула белесыми ресницами:
   - Не знаю... Но когда мы в машине ехали, она еще была. Точно была!  Я
ее всегда в этом кармане таскаю. Она же у меня почти бутафорская, там  и
помады-то осталось - только спичкой выколупывать!  А  сейчас  я  за  ней
полезла - а ее нет!..
   Вот не зря же мне там показалось, будто о тумбочку что-то стукнулось!
   - Наверное, не  зря,  -  глухо  пробормотала  я,  вспоминая  округлый
гладкий тюбик под тумбой для обуви.
   В этот самый момент Костик Черепанов  закончил  читать  монолог  и  с
надеждой вопросил:
   - Ну как, Евгения Игоревна?
   Мне не оставалось ничего иного, как с чувством ответить:
   - Отлич-чно!..
   Вообще, слово "отлично" очень точно выражало мое нынешнее состояние.
   Мало того, что поиски Ольги грозили затянуться,  так  еще  и  Каюмова
некстати решила  заняться  осенним  посевом  косметики.  Раньше  времени
контактировать  с  правоохранительными  органами   мне   решительно   не
хотелось. Вполне возможно, что я просто стала жертвой предрассудков,  но
народный тезис "Милиции какая разница - виноватый, не виноватый? Им лишь
бы посадить кого-нибудь и дело закрыть" прочно сидел в моем подсознании.
   Сразу после репетиции мы с Натальей резвой рысью выскочили из  театра
и сели в ее красный "москвичонок". Окна задраили так,  будто  готовились
пережить газовую атаку.
   - Ты мне объясни, какой дурак выцарапывает телефоны  на  футлярах  от
помады? - наконец задала я терзающий  меня  вопрос.  -  Что,  в  радиусе
километра ни бумаги, ни ручки не нашлось?
   - Не нашлось, - огрызнулась Наталья, нервно покусывая нижнюю губу.  -
Да и поздно теперь разговоры разговаривать! Ехать  туда  надо  и  помаду
искать.
   Мне все еще не хотелось верить в то, что придется  опять  подниматься
по той страшной лестнице, по которой мы тащили тюк с трупом, заходить  в
квартиру, вздрагивать от каждого шороха и втягивать ноздрями сладковатый
запах разлагающегося Вадима Петровича. Проводив  взглядом  выходящую  из
театра Аладенскую, я предприняла последнюю попытку:
   - А  может,  не  стоит  дергаться?  На  помаде  ведь  только  телефон
выцарапан, а не дата, когда ее потеряли? Ну,  найдут  твою  косметику  в
доме у Бирюкова! Да хоть трусы  с  твоей  личной  монограммой!  Что  это
доказывает? Только то, что ты когда-то была у него дома! Как, кстати,  и
многие другие женщины из вашей труппы. Можно предположить, что  ты  была
его тайной любовницей, в конце концов...
   -  Нельзя  предположить!  -  яростно  вскинулась  Наталья,   сверкнув
серо-голубыми глазами. - В том-то и дело, что нельзя этого предположить!
Все знали, какие у меня  были  отношения  с  Вадим  Петровичем,  я  и  в
театре-то на честном слове держалась. Скорее бы на березах авокадо расти
начали, чем я пошла в его поганую квартиру!
   Каюмова резко замолчала, достала из  кармана  куртки  пачку  сигарет,
закурила. Дым сизым туманом заполнил  салон.  Противно  защипало  глаза,
захотелось чихать.
   - Ладно, поехали, - проговорила  я,  щурясь  и  стараясь  вдыхать  не
слишком глубоко. - Если ты решила меня отсюда выкурить, то  не  надейся:
пешком я туда идти не собираюсь.
   Наталья как-то сразу  поняла,  что  "туда"  -  это  в  дом  Бирюкова,
повеселела, радостно наморщила нос. Пришлось подпортить  ей  настроение,
рассказав про Человека в сером и пропавшую  Ольгу.  К  моему  удивлению,
Наталья совсем не устрашилась.
   - А-а! Специально он тебя пугает, - небрежно  махнула  она  рукой.  -
Мальчик этот твой. Как его там? Леха?.. Глаз  на  тебя  положил,  вот  и
ждет, пока ты  окончательно  перетрусишь  и  с  визгом  на  шею  к  нему
кинешься... Ольга пропала - в это я, да, верю! И это - проблема. А  дядя
с замотанным лицом  -  так,  страшилки  для  пионерок.  Помнишь,  как  в
пионерлагерях про Черного кенгуру и гроб на колесиках рассказывали?  Вот
и это из той же  серии!..  Ты  еще  по  улицам  начни  мужиков  в  сером
выглядывать. Их, знаешь, через одного: кто не в черном, тот  обязательно
в сером! Сейчас, слава Богу, не август - в цветных шортиках щеголять.
   Так, поддерживая милую, а главное, оптимистичную беседу, мы и доехали
до дома Вадима Петровича. Нельзя  сказать,  чтобы  двор  был  до  отказа
заполнен людьми, но пять или шесть бабушек, повыползших, как ящерки,  на
последнее  осеннее  солнышко  и  теперь  зорко  несущих  свою  вахту   у
подъездов, изрядно портили настроение. Если не на допрос с  пристрастием
прямо сейчас, то на  точный  фоторобот  для  милиции  потом  можно  было
рассчитывать твердо.
   - Ты не знаешь, сериал никакой в ближайшие полчаса не  начинается?  -
тоскливо поинтересовалась Каюмова, откидываясь на спинку сиденья.
   - Не смотрю я сериалы! Что я, с ума сошла, что ли?
   - А жаль. - Она вздохнула. - По крайней  мере,  мы  бы  точно  знали,
когда все эти барышни расползутся наконец по  своим  квартирам  смотреть
про страстную мексиканскую любовь.
   - Зря на бабушек злишься, - с укоризной  заметила  я.  -  Они,  между
прочим, тут абсолютно ни при чем. Не из-за них мы здесь сейчас торчим...
   Дальше должна была следовать серия легких словесных  уколов  в  адрес
растеряхи Натальи, но она неожиданно охотно согласилась:
   - Точно! Не из-за них!
   Потом, демонстрируя полное отсутствие благородства и великодушия, уже
в сотый раз напомнила мне о том, что из-за меня вся каша заварилась,  и,
если  бы  не  мой  дурацкий  бизнес,  она,  Каюмова,   сейчас   спокойно
репетировала бы  "голубого"  мальчика  под  чутким  руководством  Вадима
Петровича. Дальше - хуже!
   Наталья от сознания своей правоты обнаглела настолько, что предложила
мне одной подняться в квартиру, мотивируя это тем, что,  во-первых,  мне
хорошо известно, где помада лежит, а во-вторых, я, мол,  такая  серая  и
незаметная, что меня  ни  одна  бабулька  не  запомнит,  будь  она  даже
суперагентом ЦРУ. Я обиделась и ответила в  духе  "сама  дура".  Так  мы
препирались минут десять, до тех пор,  пока  старушки  действительно  не
зашевелились и одна за другой не принялись скрываться в своих подъездах.
Правда, и погода подпортилась: небо  затянуло  серыми,  рваными  тучами,
деревья тревожно зашелестели остатками листвы, лужи подернулись рябью.
   В небесной  канцелярии  явно  были  за  нас.  Однако  Каюмова  решила
вознести хвалу еще и телевидению, авторитетно и твердо заявив: "Сериал!"
   Мы вышли из машины  и  живенько  дотрусили  до  подъезда.  Энергичной
рысью, стараясь, однако,  не  топать,  взлетели  по  лестнице.  Вошли  в
квартиру,  прикрыли  за  собой  дверь,  и  тут  Наталья,   принюхавшись,
удивленно округлила глаза:
   - Тебе не кажется странным, что трупом до сих  пор  не  пахнет?  Или,
может, у него в квартире какая-нибудь вентиляция особая?
   Я, не склонная в подробностях обсуждать архитектурные  изыски  жилища
покойного и тем более ароматы, которые он,  по  идее,  должен  источать,
только нетерпеливо пожала плечами:
   - Может-может... Ты давай лезь под тумбочку и пошли быстрее отсюда.
   Наталья опустилась на корточки, пошарила рукой по полу, а потом,  все
так же не поднимая головы, глухо пробормотала:
   - Жень, а тебе не кажется, что мы дверь в ванную закрыли?
   Еще ни разу в жизни  шея  моя  не  поворачивалась  так  медленно.  Я,
кажется, физически  чувствовала,  как  скрипят  позвонки  и  напрягаются
сухожилия. Дверь в ванную действительно  была  приоткрыта,  из-под  нее,
едва заметная на золотистом паркете, выбивалась  полоска  электрического
света. Свет в ванной мы не оставляли абсолютно точно!
   Ход наших  с  Каюмовой  мыслей  полностью  совпал,  как,  впрочем,  и
направление движения. Я ударилась о входную дверь  правым  плечом,  а  о
Наталью - левым. Она же воткнулась в меня  лбом,  а  о  дверь,  кажется,
стукнулась коленкой.
   Хрустальное  бра  жалобно  задребезжало,  одежная  вешалка,   которую
Наталья  зацепила  в  своем  стремительном  рывке,  противно  и   громко
заскрипела. В общем, шума мы произвели  столько  же,  сколько  небольшое
стадо мамонтов, несущееся на водопой.
   Однако гнаться за нами никто не спешил. Кроме нашего шумного  дыхания
да нервного дребезжания хрустальных висюлек, в квартире не слышалось  ни
звука. Эта вязкая, тревожная тишина, серым туманом оседающая по углам, в
последнее время меня просто преследовала.
   - Вот и у Болдырева дома так же тихо было, -  прошептала  я,  потирая
ушибленное плечо. - Ну, когда он мусорное ведро пошел выносить...
   Наталья почему-то усмотрела в моих словах кощунственную иронию.
   - Очень смешно!  Ха-ха-ха!  -  с  каменным  лицом  проронила  она.  -
Жванецкий ты наш в юбке!.. Ах, Вадим Петрович тоже решил  спуститься  до
мусоропровода!
   Свет в ванной включил, тапочки надел...
   - Мы надели на него тапочки.
   - Чего?
   - Мы, говорю, надели на него тапочки.
   Каюмова сначала заглянула мне в лицо, стремясь понять, издеваюсь ли я
или просто от природы идиотка. Потом вслед  за  мной  опустила  глаза  и
увидела то же, что и я пару секунд назад, - черная вельветовая  тапка  с
розовым  плейбоевским  зайчиком.  Тапка  была  одна  и  лежала   посреди
прихожей, как забытая детская  игрушка.  Наталья  икнула  и  рассмеялась
тихим шизофреническим смехом.
   - Зайку бросила хозяйка! - продекламировала она, прочитав мои мысли и
чудовищно развив детскую тему. - Под дождем остался зайка...
   Потом,  как  зомби,  подчиняющийся  чужой   воле   и   абсолютно   не
соображающий, что творит, сделала шаг вперед. Еще шаг, и еще, и еще... Я
опомнилась и сдавленно ахнула уже в тот момент, когда она рывком дернула
на себя дверь ванной. Но ничего не  произошло:  не  метнулся  в  коридор
убийца в серой  хламиде,  не  стукнулась  о  пол  окостеневшая  рука  со
скрюченными пальцами.
   - Его там нет, - как-то спокойно и равнодушно констатировала Каюмова.
- Нет, его там нет, Женя...
   Я тоже подошла, мелко дрожа и чувствуя, что мое бедное сердце вот-вот
выскочит из грудной клетки. Заглянула внутрь.  Все  тот  же  шампунь  на
полочке, все те же носки на батарее, девственно чистый кафель и никакого
намека на разлагающийся труп.  Сердце  мое  еще  раз  екнуло  и  куда-то
провалилось...
   На этот раз мы почему-то не стали дергаться и  до  двери  доковыляли,
как две тупые марионетки с вытаращенными глазами и ножками на  шарнирах.
Вышли из квартиры, переглянулись. С улицы доносился шум дождя.
   - Погода испортилась, - светски заметила Наталья и лязгнула зубами.
   - Да, - согласилась  я,  машинально  придерживая  безымянным  пальцем
правый глаз, дергающийся в тике.
   Спустились еще на один лестничный марш, как-то не сговариваясь, пошли
быстрее. Опять, едва не столкнувшись в дверях, выбежали  из  подъезда  и
тут же поняли, что бежать нам, собственно, некуда.
   Каюмовского "Москвича" не было. Нет, где-то в природе  он,  наверное,
еще существовал, но только не  здесь  -  не  перед  подъездом  покойного
Вадима Петровича. Дождь шел сплошной  серой  стеной,  лужи  вспучивались
пузырями, а на том месте, где полчаса назад припарковалась наша  красная
машинка, стояла неподвижная фигура в сером. Ветер трепал  полы  длинного
плаща, вода стекала по капюшону. Под капюшоном белели бинты.
   Это  был  Он.  Настоящий,  реальный,  нисколько  не  похожий  ни   на
человека-невидимку, ни тем более  на  Черного  кенгуру.  Либо  его  лицо
безобразили язвы и шрамы, либо он просто имел веские причины  для  того,
чтобы его скрывать.
   Человек в сером не двигался. Не двигались и мы, вжавшиеся  спинами  в
дверь подъезда. Он смотрел на нас, мы - на него.  Идти  вперед,  похоже,
было равносильно самоубийству, бежать назад - тоже. Да  и  ни  за  какие
сокровища мира я бы не согласилась хоть на секунду  повернуться  к  нему
спиной!
   Каюмова едва слышно протяжно и жалобно материлась у меня под боком, я
же как-то заторможенно думала о том, что так и не открыла купленную  еще
неделю назад баночку персикового компота, о том,  что  откуда-то  сверху
доносится пение "На-На" и это, скорее всего, последнее, услышанное  мною
в жизни.
   К тому моменту, когда Человек в сером шевельнулся и, не  вынимая  рук
из  карманов,  сделал   шаг   вперед,   мои   нервы   уже   окончательно
атрофировались. Я не отреагировала даже на тихий скулеж  Натальи,  вдруг
забившейся, как эпилептичка.
   Даже достань он вдруг окровавленный тесак, мне бы уже,  наверное,  не
удалось испугаться.
   Серый тем временем действительно вынул что-то из кармана,  присел  на
корточки перед лужей, опустил это что-то в воду.  Снова  поднял  голову,
посмотрел  на  нас.  На  секунду  мне  показалось,  что   взгляды   наши
встретились  и  блеснули  из-под  капюшона  холодные,  странные,  вполне
человеческие глаза. Но это могло только показаться, зато абсолютно точно
не показалось другое.
   Я знала его манеру двигаться! Совершенно  точно  знала!  То,  как  он
наклоняет голову, как поводит плечами, как сгибает колени.  Когда-то  на
первом курсе театрального нас  заставляли  ходить  в  зоопарк  и  часами
просиживать возле клеток со всякими там медведями, волками и  павианами.
Нас учили запоминать!
   Кто-то из моих однокурсников  умел  анализировать  и,  не  путаясь  в
словах и  ощущениях,  объяснял:  "Движение  пантеры  начинается  с  мышц
.спины, сначала идет  лопатка,  потом  сама  лапа  мягко  отрывается  от
земли..."  Я  же  ничего  объяснять  не  умела,  просто  в  моей  памяти
откладывалась "картинка" - иногда чуть  более  ясная,  иногда  -  совсем
смутная.
   Серый человек двигался знакомо! Даже под страхом смерти мне бы сейчас
не удалось вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах  я  засекла
эту манеру - так уж непрактично были устроены мои мозги. Но одно я знала
точно: я его уже видела!..
   Наверху, видимо, выключили магнитофон.  "Нанайцы"  замолчали  так  же
внезапно, как и запели. Из-за угла соседнего дома выбежала молодая  мама
с коляской. Дождь лупил по крыше коляски не хуже  Ниагарского  водопада.
Человек в сером мельком глянул на женщину, все так же не спеша  поднялся
и... пошел в сторону детской площадки! Он уходил спокойно и неторопливо,
будто и не стоял здесь всего минуту  назад  живым  воплощением  призрака
Смерти.
   Каюмова билась в беззвучной истерике где-то на уровне  моих  коленей,
ко мне тоже потихоньку возвращалась способность чувствовать.
   - Вставай! - прохрипела я, едва не  теряя  сознание  от  всего  этого
кошмара. - Вставай и побежали отсюда! Да очнись же ты, Господи!
   Удаляющаяся фигура Серого уже почти сливалась со стеной дождя.
   - Что мне, на себе  тебя  тащить,  что  ли?!  Всеми  фибрами  души  я
ненавидела  в  этот  момент  хамоватых  и  нагловатых  баб,   чуть   что
расплывающихся "слезной лужею". Наталья продолжала судорожно  дергаться,
но  при  этом  потихоньку  пыталась  придать  своему  телу  вертикальное
положение.
   - Бежим, бежим быстрее! Ну что ты распласталась, как каракатица?!
   - Не ори на меня! - Это означало, что она  понемногу  возвращается  к
своему обычному состоянию. - Из-за тебя, дуры, все, так ты еще на меня и
орешь!
   В данной ситуации что-нибудь более неуместное,  чем  препирательства,
трудно было вообразить. Я резко выдохнула, подхватила Каюмову под локоть
и, поражаясь тому, что все еще могу двигаться, поволокла ее за собой. За
какие-то несколько секунд мне удалось узнать,  что  я  сама  каракатица,
зараза и недоделанная Сара Бернар, что меня надо убить,  изолировать  от
общества, взыскать с меня за стоимость "москвичонка" и моральный  ущерб.
Заткнулась Наталья, только наступив  в  ту  самую  лужу,  перед  которой
опускался на корточки Серый.
   Я уже не смотрела себе под ноги, видя  впереди  одну  цель  -  людный
проспект  в  просвете  между  домами,  а  она  еще  не  утеряла  остатки
наблюдательности, что в общем-то только повредило ее нервной системе.
   - Мама! - коротко сказала Каюмова.
   - Что?  спросила  я,  поражаясь  единственному  человеческому  слову,
промелькнувшему в потоке ругательств, и на секунду замедляя бег.
   - Мама, - повторила она уже абсолютно безнадежно.
   Посреди лужи лежала вторая тапка с плейбоевским зайчиком, ровнехонько
в центре стельки  пароходной  трубой  торчал  обшарпанный  тюбик  губной
помады. Вокруг тапки, смешиваясь с дождевой водой, расплывалось неровное
кровавое пятно...
   В тот момент, как мне показалось, в голове у Натальи что-то  серьезно
испортилось.. Нет чтобы лететь отсюда со  сверхзвуковой  скоростью,  так
она чуть ли не всеми четырьмя костьми плюхнулась в лужу, выудила  оттуда
тапок вместе с помадой, сунула  за  пазуху,  оставляя  на  куртке  бурые
следы. Глаза у нее при этом  были  абсолютно  безумные,  светлые  волосы
нелепо торчали.
   - А вот теперь бежим! - проговорила она, поднимаясь  с  колен.  И  мы
рванули  вперед,  огибая  гаражи-"ракушки",  какие-то  столбы  и  мокрые
пеньки.
   Народу на проспекте было немного: все нормальные люди в  такой  дождь
сидели по домам. По проезжей части вихрем неслись мокрые машины.
   - Что будем делать? -  вымолвила  Каюмова,  бессильно  прислоняясь  к
выкрашенным серебряной краской перилам. Холодные  капли  стекали  по  ее
щекам вместе с остатками туши.
   - Не знаю. - Я провела ладонью по лицу. - По-моему, надо удирать  как
можно быстрее и дальше. Я уже ничего не хочу, только бы жить... Пусть от
меня все отстанут! С  камнями  на  сердце  буду  жить,  с  кирпичами,  с
булыжниками! Тем более трупа теперь нет, милиция ничего не докажет...
   - А может, ничего и не узнает?
   - Тем лучше, если не узнает! Все!  Я  ничего  не  видела,  ничего  не
слышала, ни о каких трупах понятия не имею! Я хочу домой!.. Все,  Наташ,
я  в  Новосибирск  уезжаю.  Нагостилась  в   вашей   столице,   спасибо!
Впечатлений на всю оставшуюся жизнь хватит.
   Смысл фразы дошел до меня только тогда, когда я ее договорила. А ведь
действительно, нет трупа - нет и  преступления!  Не  нужно  ни  от  кого
скрываться и судорожно метаться в поисках Ольги. Надо просто взять билет
на самолет, приехать во Внуково или  Шереметьево  и  через  четыре  часа
оказаться в родном Новосибирском аэропорту Толмачево.  Я  не  Бог  весть
какая персона, чтобы за мной через всю страну  посылать  киллера.  Глупо
это и нерентабельно. Да и  к  тому  же  сам  факт  моего  бегства  будет
означать, что я испугалась и  никому  ничего  не  расскажу.  Плевать  на
Пашкова, плевать на то, что скажут  в  театре,  -  пусть  пошепчутся  за
спиной: мол, приползла, покорительница столицы! Зато я  останусь  живой,
здоровой и, возможно, даже психически нормальной.
   - А я? - спросила Каюмова,  возвращая  меня  с  радужных  облаков  на
землю. - Ты уедешь, а что буду делать я? Мне тут умирать, да?
   На самом деле получалось абсолютно по-свински.  Она  по  доброй  в