ндит!
   Что и говорить, логика была железная. Я покосилась на Лехино  пальто,
висящее на  подлокотнике  дивана,  ехидно  улыбнулась  своему  напарнику
одними уголками губ и продолжила "опрос свидетелей":
   - Он входил в квартиру или уже выходил?
   - А вот насчет квартиры не  знаю!  -  Татьяна  Дмитриевна  решительно
помотала головой. - Я со своего пятого этажа спускалась  и  его  догнала
где-то на втором. Он  ведь  не  торопился,  важно  так  шел,  по  своему
телефону разговаривал!
   - Но с чего тогда вы взяли, что он был именно у Вадима Петровича?
   - А к кому  еще.  здесь  он  мог  приходить?  К  Селивановым?  Или  к
Кропоткиным? Или вот к Анне Львовне, например?
   Не будучи знакомой ни с Селивановыми, ни с Кропоткиными, я  не  могла
прочувствовать всю абсурдность своего предположения.  Оставалось  только
поверить на слово бабушке с гребенкой.
   - А когда это было, точно можете сказать?
   - Могу. - Она важно кивнула. - Вчера и было. Вчера ближе к обеду!
   Леха скривил рот, отчего, естественно, не сделался красивее, и  издал
неопределенный звук - то ли фырканье, то ли хрюканье, то ли пыхтение.  В
переводе это наверняка означало: "Информация абсолютно бесполезная.  Это
мог быть бородинский Макс или кто-нибудь еще из его орлов, а то и  вовсе
совершенно посторонний дядя с сотовым телефоном. В любом случае к  этому
времени Вадим Петрович был уже давно и прочно мертв".
   Однако бабушек следовало поощрить.
   - Большое спасибо! Нам  очень  пригодится  то,  что  вы  сообщили,  -
проговорила я с чувством и, уже обращаясь к Анне Львовне, добавила:
   - Ну а вы что видели или слышали?
   - А я? - Она, казалось, ужасно смутилась.  -  В  принципе,  наверное,
ничего особенно важного. Просто три дня назад я  поднималась  к  Татьяне
Дмитриевне за корицей  и  видела  мужчину,  который  как  раз  звонил  в
шестьдесят седьмую квартиру.
   Вот это уже было интересно!
   - Три дня назад? Вы уверены?
   - Да, уверена. Я  как  раз  ждала  в  гости  дочку  с  зятем,  пироги
поставила, а потом вспомнила, что корицы для посыпки у меня нет.
   - И в котором часу это было?
   - Часа в  три,  пожалуй...  Или  нет!  Ближе  к  четырем.  Тесто  уже
подходило, я телевизор краем глаза смотрела и  начинку  готовила  и  вот
вспомнила.
   Мы с Лехой переглянулись. В принципе это вполне мог быть как  убийца,
так и незнакомец, пытавшийся  спасти  раненого  Бирюкова.  Сейчас  очень
важно было ничего не упустить.
   - Анна Львовна, - Леха сел  перед  старушкой  на  корточки  и  сцепил
пальцы в замок, - а вы долго у Татьяны Дмитриевны гостили?
   - Да нет. Минут пять - десять. - Она застенчиво заулыбалась. - Только
попросила корицы в кулечек отсыпать, парой фраз  перемолвилась  и  домой
пошла.
   - А когда вы спускались, этого мужчину уже,  конечно,  не  видели?  -
Конечно не видела.
   - И шагов  на  лестнице  тоже  не  слышали?  Анна  Львовна  по-птичьи
помотала головой, поправила кончиками пальцев волосы, и до меня  донесся
свежий запах мягкого лимонного крема.
   - А как он выглядел, описать сможете?
   - Вообще-то да... Лет, наверное, пятьдесят пять, может, чуть меньше.
   Седые волосы, хорошее пальто. А лицо такое... Как бы это сказать?..
   Незапоминающееся! Таких тысячи и тысячи, на улице ни за что  внимания
не обратишь.
   -  Ну,  может  быть,  родинка?  Или  шрам?  Или  глаза   какие-нибудь
особенные?
   Хоть цвет-то глаз вы запомнили?
   -  Нет,  извините!  -  Анна  Львовна  сделалась  совсем  виноватой  и
несчастной.
   Леха с шумом выпустил изо рта воздух:
   - А пальто какое? Черное? Серое? Коричневое? Кожаное? Драповое?
   - Погоди минутку! -  Видя,  что  сейчас  бедная  бабуся  окончательно
стушуется, я потрепала  своего  ретивого  напарника  по  плечу,  хотя  с
гораздо большим удовольствием съездила бы ему по уху. - Анна Львовна, вы
успокойтесь, пожалуйста... Успокойтесь, и все само  собой  вспомнится...
Вы о чем-нибудь подумали, когда его увидели? О чем-нибудь вспомнили?
   - Да-да! - тут же подбодрила Мюллериха.  -  Вот  я,  например,  когда
сегодня Алену Ивановну увидела, сразу подумала,  что  она  вовсе  не  из
РЭУ...
   - Очко не в твою пользу! - как бы мимоходом, но с пакостной улыбочкой
заметил Леха.
   Анна Львовна между тем, изнемогая под  тяжестью  возложенной  на  нее
ответственности,  мученически  наморщила  лоб,  отчего  ее  подкрашенные
тонкие бровки сошлись домиком.
   - О чем я подумала? О чем же я подумала?.. Да! Вы,  наверное,  будете
смеяться, но я подумала о  том,  что  надо  позвонить  в  поликлинику  и
попросить участковую докторшу выписать рецепты на следующий месяц...  Мы
еще потом с Татьяной Дмитриевной об этом поговорили!
   Смеяться я, само собой, не стала, хотя  в  памяти  немедленно  всплыл
бородатый анекдот про мужика, у которого спрашивали, о  чем  он  думает,
глядя на кирпич. "О бабах! - отвечал  мужик  и,  видя  изумленные  лица,
пояснял:
   - Я всегда о них думаю!"
   Милой ухоженной старушке Анне Львовне в ее весьма преклонном возрасте
как раз и полагалось думать о пирогах,  дочках,  зятьях  и  рецептах  на
следующий месяц. Но нам от этого легче не становилось.  Возможно,  очень
возможно, что мужчина, три дня назад стучавшийся в дверь Бирюкова,  имел
отношение к убийству.
   Однако найти его по таким, мягко  говоря,  расплывчатым  приметам  не
представлялось возможным.
   Оставалось только сказать бабушкам  спасибо  и  со  всеми  возможными
почестями проводить их до двери. На прощанье Елизавета Павловна, она  же
Мюллериха, строго посмотрела мне в глаза и наказала:
   - Алена Ивановна, боритесь, боритесь с преступностью! Мы всегда  рады
вам  помочь  в  меру  наших  скромных  сил.  Только  вы  не  отступайте,
пожалуйста!
   Леха пожал ей руку,  заверил,  что  мы  ни  под  каким  предлогом  не
отступим, а когда закрыл за старушками дверь, философски констатировал:
   - Лучше бы в кино сходили или в кафешку какую-нибудь.  Времени  много
угрохали, а толку - ноль! В результате у нас имеется альбом с выдранными
фотографиями и сообщение государственной важности о том, что некая  Анна
Львовна подумала о врачихе из местной поликлиники, когда увидела  мужика
на лестничной площадке. Как ты думаешь, Жень, может, у него  фонендоскоп
из кармана свешивался или шапочка на голове была белая  с  кра-асненьким
таким крестиком? Или из спины шприцы торчали? А что? Бабушки,  они  ведь
люди забывчивые! С их ассоциативным рядом без пол-литра не разберешься!
   - Очень смешно! - мрачно отозвалась я, застегивая пальто. - Это  ведь
ты подбил меня на эту авантюру. Я никуда уже идти не собиралась...
   - Ну не собиралась и не собиралась! Чего; ты потеряла-то?
   -  Время!  Время  потеряла...  Сейчас  бы  уже  вернулась   из   касс
"Аэрофлота" с билетом и счастливой мыслью; о том, что завтра меня  здесь
не будет. Ладно, отсюда поеду. Как раз там скоро перерыв заканчивается.
   - А поесть?! - взревел  Леха  обиженным  медведем.  -  Ты  что,  меня
кормить не собираешься?
   - Нечем, - сухо заметила я. - Мой батон, рассчитанный на два дня,  ты
смолотил за утро.
   - Так  купим  еды  какой-нибудь...  Я  так  понял,  из  тебя  хозяйка
хреновая, а заготовительница - и того хуже. Зайдем в  магазин,  я  куплю
продуктов...
   - Ага! Пельменей, майонеза...
   - Почему пельменей, майонеза? - не понял он.
   - Потому! Ты прямо как Каюмова! Она тоже ко  мне  в  гости  со  своим
продовольственным запасом приезжала...
   - Я - не Каюмова, а нечто совсем другое,  -  глубокомысленно  заметил
Леха.
   И я не поняла, следует ли мне обрадоваться или же огорчиться?
   Вот что-что, а поесть Леха явно был не дурак. Правда,  к  чести  его,
надо  заметить,  что  и  готовил  он  самостоятельно.  Пока  я  собирала
оставшиеся вещи с полочек шифоньера, мой  гость  слепил  десяток  котлет
устрашающих размеров, начистил картошки и даже начал сооружать все в той
же тарелке для размораживания  мяса  странного  вида  салат  под  мирным
названием  "Мимоза".  От  обычной  "Мимозы",  приготовляемой  из  рыбных
консервов, яиц, риса, лука и масла, этот  салат  отличался  присутствием
крабовых палочек и выложенной сверху корейской морковки для  остроты.  Я
есть его ни в коем случае не собиралась, так как уважительно  относилась
к  своему  бедному  больному  желудку,  но  запретить  травиться   Лехе,
естественно, не могла.
   Когда кулинар позвал меня за стол, почти все вещи были уже сложены.
   Оставалось только сделать в квартире генеральную уборку и взять билет
на любой вид транспорта до Новосибирска.
   - Уезжаешь!  -  проявляя  чудеса  проницательности,  догадался  Леха,
разливая в бокалы темно-красное "Каберне". - Уезжаешь, и, между  прочим,
очень глупо делаешь!
   - Интересно, почему это? - Я с великой осторожностью положила на свою
тарелку немного картофельного пюре и ломтик ржаного хлеба.
   - Потому что раз ты удрала из своего Новосибирска, значит,  тебе  там
было плохо. А зачем снова возвращаться туда, где уже было плохо?
   - Ну, допустим, хуже, чем в вашей Москве, мне еще нигде не было.
   - Но это же  все  из-за  Бородина!  Из-за  какого-то  одного  маньяка
сбегать  из  столицы?  Да  ты  знаешь,  сколько  народу  здесь  пытается
зацепиться?! Со всей страны, между прочим, ломятся!
   -  Диагноз  -  московское  зазнайство?  -  светски  осведомилась   я,
решив-таки рискнуть жизнью и отломить половину котлеты.
   Леха немедленно насупился:
   - При чем тут  "зазнайство"?  Просто  здесь  возможностей  устроиться
больше.
   Ты же актриса,  в  конце  концов!  Неужели  таких  простых  вещей  не
понимаешь?
   -  Простые  вещи  понимаю.  Вот  только  не  понимаю,  тебе-то  какая
разница?
   Если честно, я, конечно, кривила душой. В общем-то к двадцати  восьми
годам можно было научиться отличать мужчину заинтересованного от мужчины
равнодушного. И сейчас  мне  просто  нравилось  наблюдать  за  тем,  как
краснеют, словно молодые помидоры на грядке, смешные Лехины уши.
   Он немного поерзал на табурете, сосредоточенно сопя и делая вид,  что
страшно увлечен салатом. Потом поднял  голову.  Солнце  светило  Лехе  в
затылок, и вокруг его головы с коротко подстриженными  волосами  розовел
закатный нимб.
   - Есть, значит, разница, - проговорил он  после  некоторой  паузы.  -
Допустим, ты мне нравишься. Сложно такое вообразить?
   - Сложно, -  уверенно  отозвалась  я,  движимая  мелким  и  злорадным
чувством мести. - Если бы я тебе нравилась, ты бы в самом начале  послал
Бородина куда  подальше  и  по-рыцарски  избавил  меня  от  всего  этого
кошмара.
   - Ну-у опять! Заладила одно и то же... Я же тебе уже тысячу  раз  все
объяснял! Миллион раз объяснять надо?
   - И ты хочешь, чтобы я с тобой, таким нервным,  вступила  в  какие-то
отношения?!
   Краска с Лехиных ушей равномерно  разлилась  по  лицу.  Только  самый
кончик носа почему-то остался белым. Глаза почти обиженно округлились. Я
же от души расхохоталась, придерживая волосы, падающие на лицо.
   - Что-то ты развеселилась? - угрюмо заметил он.
   - А почему не повеселиться? Гонял меня, мучил, а теперь вот сидишь  и
котлетками кормишь. Хороший ты, Алеха, парень. Не вру - хороший! Но дело
все в том, что у меня  в  последнее  время  идиосинкразия  от  мужчин  -
представителей   творческих    профессий.    Мечта    моей    жизни    -
газоэлектросварщик, на худой конец какой-нибудь инженер.
   - "В последнее время"? -  Хмурый  Леха  уже  немного  очухался  после
столкновения  с  моей  убийственной   прямолинейностью,   поэтому   смог
вычленить самое  главное.  -  Я  так  понимаю,  сейчас  следует  ожидать
исповеди      о       трагической       любви       с       каким-нибудь
актером-режиссером-поэтом-композитором?
   - С журналистом, - уточнила  я,  с  аппетитом  откусывая  очень  даже
неплохую котлетку. - Помнишь, Бородин говорил про некоего  Пашкова?  Вот
это он и есть. А исповеди не будет. Обойдешься!
   Мой гость, впрочем, не  особенно  этим  огорчился.  Сгреб  к  себе  в
тарелку  примерно  половину  салата  и  принялся  наматывать  на   вилку
оранжевые ленточки корейской  морковки.  Вино  тем  временем  грелось  в
бокалах, и давно уже было пора сказать тост. Что Леха в конце  концов  и
сделал, перехватив мой взгляд и с пафосом провозгласив:
   - Так выпьем же за то, чтобы ты, Евгения,  -  женщина  глупая,  стала
своевременно женщиной умной и  сумела  не  упустить  свое  счастье!  Что
конкретно подразумевалось под "счастьем" - перспектива остаться в Москве
или что-либо иное, - он не расшифровал. Да,  в  общем,  это  было  и  не
важно. Я  не  собиралась  пить  за  себя,  глупую,  и  даже  планировала
разразиться потоком ругательств в адрес человека, испортившего  дурацкой
морковью салат, а своим бескостным языком - тост.
   Однако Леха не позволил мне вставить и слова, забубнив дальше:
   - Это же Москва! Москва!..  Просто  ты  сидела  в  своих  Люберцах  и
ничего, кроме "Почты-Сберкассы-Магазина", не видела.  Здесь  же  столько
театров, столько работы... Не устроишься сразу в нормальную  труппу,  на
телевидении с полгодика покантуешься. У меня двое друзей хороших в одной
телекомпании детскими передачами занимаются. Да, вообще... - Он  схватил
с  подоконника  областную  бесплатную  газетку  "Тема"  с  программой  и
развернул на середине. - Берем любой телеканал и читаем... Гм... Это  не
то... Это тоже не то...
   - Что, не жаждут  видеть  в  "Останкино"  безработных  провинциальных
актрис?
   - усмехнулась я, все-таки отхлебывая вино из своего бокала.
   - Да подожди ты! - Он сосредоточенно  насупил  брови  и  вдруг  снова
удивленно распахнул глаза, как кукла, которую поставили  в  вертикальное
положение. - А хочешь, Жень, я тебе объясню,  почему  Анна  Львовна  про
участковую врачиху вспомнила, когда на мужика этого посмотрела?
   - Естественно, хочу!
   - Нет, скажи сначала, сколько времени тесто для пирогов делается?
   - Ну, часа два с половиной или три! А в чем дело-то? - Я  перегнулась
через стол и цапнула газету, от которой  все  никак  не  мог  оторваться
Леха.
   Впрочем,  он  отдал  ее  без   сопротивления   и,   прямо-таки   сияя
самодовольством, подвел итог:
   - Тогда все правильно и все получается!
   - Что получается-то?
   - В программу загляни! Во сколько, она сказала, пошла на пятый  этаж?
В три или в половине четвертого! Значит, тесто  поставила  в  двенадцать
или в половине первого. А все это время готовила начинку и  краем  глаза
смотрела телевизор. Понимаешь, о чем я говорю? Нет?
   Я  помотала  головой,  не  желая  вслух  признаваться  в  собственной
несообразительности или ненаблюдательности.
   В двенадцать двадцать по НТВ начался "Старый  телевизор",  повтор  от
какого-то там июля. И вспоминали в тот день в "Телевизоре" старое доброе
кино "Тропинка в осеннем лесу"... В чем там суть, надеюсь, помнишь?
   В чем там  суть,  я  помнила.  Кино  было  не  таким  уж  старым,  но
действительно неплохим. Захолустная больница, небольшой коллектив врачей
и медсестер терапевтического отделения и вариации на вечные темы  любви,
предательства и милосердия...
   -  Народу  там  в  эпизодах  много  мелькает,  -  продолжал   праздно
разглагольствовать  Леха,  раскручивая  двумя  пальцами  вилку,   словно
пропеллер, - в том числе и с такими лицами, которых тысячи,  но  которые
не запоминаются...
   Наверное, этот мужик был чем-то похож на одного  из  актеров,  вот  у
бабушки в голове и заклинило!..
   И  снова  странное  чувство  неясной  тревоги  заставило  меня  зябко
поежиться.
   Мне опять показалось,  будто  я  не  замечаю,  упускаю  что-то  очень
важное. Опять не могу связать в единое целое два конца разорванной нити.
Актеры? Нет, не то...
   Эпизоды? Нет, не то...  Больница?  Тоже  не  то...  Кино?  Игра?  Моя
ставшая маниакальной в последнее время боязнь игры? Боязнь театра?
   Театр. Компьютер. При  чем  здесь  компьютер?  Компьютер  в  квартире
Бирюкова. Пьеса! Ну конечно же пьеса!
   - Лешенька! - завопила  я  так  громко  и  так  неожиданно,  что  мой
напарник чуть не свалился с табуретки.  -  Лешенька,  только  не  говори
сразу, что я идиотка. "Тропинка в осеннем лесу" -  это  ведь  изначально
пьеса?
   - Ну да, пьеса, - согласился он,  потирая  ушибленный  о  холодильник
затылок. - Только зачем же так орать?
   - А чья пьеса?
   - Москвина, по-моему...
   - Не по-твоему, а именно  Москвина.  Теперь,  пожалуйста,  постарайся
вспомнить: не показалось ли тебе  что-то  странным,  когда  ты  лазил  в
компьютере у Вадима Петровича?
   - Я тебе уже говорил, что  показалось:  компьютером  он  не  особенно
активно пользовался... Но ты, я так понимаю, к Москвину клонишь?
   - Да, Леша! Да! - От волнения мои ладони вспотели, а  коленки  начали
мелко и дробно постукивать одна о другую.
   - Ну и что Москвин? Три его пьесы у Вадима Петровича в папке  "arhiv"
были... "Провинциалка", "Последнее лето" и еще .что-то...
   - Ну!..
   Леха облокотился обеими руками  о  стол  и  с  искренним  недоумением
уставился на мое разгоряченное, едва не подергивающееся в  нервном  тике
лицо. По всему было видно, что он пока ничего не понял.
   - Ага! - торжествующе завопила я, вскочив и уперев руки в бока. -  Я,
значит, идиотка? Я, значит, ничего не соображаю  и  не  замечаю,  а  все
остальные вокруг, просто сдохнуть, какие  умные  и  наблюдательные!..  А
тебе, Лешенька, не показалось странным,  что  человек  хранит  в  памяти
собственного компьютера три чужие пьесы? Три!  А  не  одну,  которую,  в
принципе возможно, собирается ставить!
   Причем все три уже совершенно официально изданные. По крайней мере, в
"Современной драматургии"! Учти еще,  что,  судя  по  другой  папке  или
файлу... не знаю, как  правильно  называется,  человек  этот  сам  пишет
пьесы!
   Леха  снова  начал  потихоньку   менять   естественную   окраску   на
густо-розовую. Вилка в последний раз крутанулась между его пальцами и  с
глухим стуком упала на пол. Я же продолжала бесноваться:
   - И еще подумай о том, что такое передача "Старый телевизор". О  том,
что там не только  крутят  кино,  но  и  приглашают  в  студию  актеров,
режиссеров, чуть ли не звукооператоров!
   - Так ты хочешь сказать?..
   - Да, я хочу сказать именно это: если бы  компьютер  до  сих  пор  не
изобрели, мы бы нашли  у  Бирюкова  рукописи!  Ты  понимаешь?  Рукописи!
Рукописи тех самых пьес,  которые  идут  по  всей  стране  под  фамилией
Москвина! Вадим Петрович писал эти пьесы,  а  потом  или  продавал,  или
отдавал...
   - А "Старый телевизор"... - Леха озадаченно шмыгнул носом. - Туда,  в
честь  показа  "Тропинки  в  осеннем  лесу",  вполне  могли   пригласить
драматурга? И это был повтор, значит, не прямой эфир, да?
   - Да! - Я в изнеможении опустилась на табуретку  и  в  порыве  чувств
даже  проглотила  столовую  ложку  ужасного  салата.  -  Насколько   мне
помнится, физиономия у Москвина действительно ничем не примечательная. И
ладно бы он еще был знаменитым  артистом:  каким-нибудь  там  Вячеславом
Тихоновым  или  Бондарчуком.  А  то  сидит  тихий,  незаметный  мужичок,
отвечает на вопросы. Анна Львовна капустку с луком перемешивает, изредка
в телевизор косится, а что за дяденьку показывают, и не понимает толком.
Зато потом начинают крутить кино про врачей, и дальше, как ты  говоришь,
ассоциативный ряд совершенно понятен. Спустя два часа бабушка выходит на
лестничную клетку, просекает знакомое лицо, но,  естественно,  не  может
вспомнить, где его  видела,  а  в  подсознании  "включается"  логическая
цепочка: больница, врачи, участковая, рецепты...
   Под окном, прошелестев шинами, проехал автомобиль. Наверху  соседская
девочка уселась за фортепиано. Услышав  пронзительные  и  жалобные,  как
предсмертные вопли кролика, звуки "Вальса-фантазии", Леха  страдальчески
сморщился.
   - Вообще, с пьесами очень странно... - проговорил он, шевеля  пальцем
в ухе так, будто туда  попала  вода.  -  Как  же  я  сам-то  не  обратил
внимания?
   - Ну! - Я разв