Весь мой рассказ уложился минут в пятнадцать. А  когда  я  закончила,
она просто встала и пошла мимо  горок  и  скрипучих  качелей,  прямая  и
чужая, с пугающе спокойным, невидящим взглядом.
   - Подождите! Куда вы? - заторопилась я, вскакивая со скамейки. - Надо
же что-то делать! Вам ведь тоже опасность угрожает... Серый,  он  и  вас
искал!
   - А?.. - отозвалась она, оборачиваясь. - Потом об этом поговорим.
   Завтра, ладно?.. Простите, Женя, но мне сегодня надо побыть одной.
   - Как - завтра? Где я вас найду?
   - Здесь же... В двенадцать, или в час, или в два... Когда вам угодно.
   И Ольга пошла дальше, как-то механически переставляя ноги  в  сапогах
на безумных шпильках. Я же, сев на лавочку, обхватила голову руками.  Не
о том надо было спрашивать. Не о том! Не "где" мы встретимся, а как  мне
дожить до этого самого "завтра"?  И,  кстати,  где  дожить:  в  квартире
Каюмовой, куда приходил убийца, или в моих люберецких апартаментах, куда
он же подложил отрубленную руку? Оба варианта прельщали  меня  одинаково
мало.
   Никогда в жизни я не чувствовала себя более  одинокой,  несчастной  и
беспомощной. Рядом не было ни одного родного (да что там родного, просто
сочувствующего!) человека. Единственная зацепочка, единственная  ниточка
могла элементарно оборваться - никто не гарантировал, что  Ольга  завтра
придет на встречу. Я сидела одна  на  запорошенной  детской  площадке  в
самом центре огромного  чужого  города  и  тихо  подвывала  от  ужаса  и
бессилия. Ситуация не только не  прояснялась  -  с  каждой  минутой  она
делалась все более запутанной...
   В конце концов я встала, отряхнула куртку от снега и побрела к метро.
В кармане звенела какая-то мелочь, оставалось надеяться, что  ее  хватит
на то, чтобы добраться до Люберец. Ночевать в комнате тети Паши было бы,
наверное, более безопасно, но я,  по  большому  счету,  не  имела  права
подвергать риску ни в чем не  повинную  каюмовскую  соседку.  Человек  в
сером мог явиться по мою душу в любую минуту, и по моей милости  в  этой
самой квартире уже погибла Наталья.
   Люди вокруг смеялись, покупали газеты, жевали трубочки с  повидлом  и
хачапури. А я тупо  шагала  вперед,  как  смертник,  которого  ведут  на
расстрел.
   Шагала и почти хотела, чтобы  мне  на  голову  свалился  какой-нибудь
шальной кирпич. По крайней мере, на этом все бы закончилось...
   Излишне говорить, что ночь была бессонной. Едва войдя в квартиру и не
успев даже разуться, я бросилась на кухню и вооружилась длинным и острым
ножом для разделывания рыбы. Потом, ежесекундно озираясь и вздрагивая от
каждого шороха, обследовала все укромные уголки - благо в моей крохотной
квартирке таковых было немного! Посмотрела даже в тумбочке для  обуви  и
под ванной.
   Отрубленных рук, равно как и  других  частей  тела  покойного  Вадима
Петровича, не обнаружилось. Но я, понятное дело, не успокоилась  и,  все
так же сжимая в руке нож, уселась возле самой двери, надеясь,  в  случае
чего, успеть выскочить.
   На улице  постепенно  темнело.  Солнечные  блики  на  полу  сделались
закатно-розовыми, а  потом  и  вовсе  исчезли.  Сидеть  у  порога  стало
страшновато.
   Какие-то шаги в подъезде, зловещие скрипы  и  чье-то  дыхание  по  ту
сторону  двери,  мерещившиеся  так  явственно...  В   довершение   всего
пронзительно и страшно зазвенел телефон. Я, едва не  получив  мгновенный
инфаркт, на подгибающихся ногах добрела до аппарата и сняла  трубку.  На
то, чтобы сколько-нибудь внятно сказать "алло", моих сил уже не хватило.
Зато женщина на том конце провода затараторила быстро и жизнерадостно:
   - Алло! Мне бы Евгению... Это вы? Ох, как  хорошо!  Я  тут  раскопала
одну старую газетку с объявлениями, и там написано, что вы оказываете...
хм-м-м, как бы это выразиться?.. Ну,  определенные  услуги,  что  ли?  В
общем, мой муж...
   - Никаких услуг и никаких мужей. Не звоните сюда больше, - деревянным
голосом проговорила я и шарахнула трубкой о рычаг.
   В общем, с  восьми  часов  вечера  моим  пристанищем  стала  тахта  в
комнате.
   Отсюда почти не слышны были шаги  в  подъезде,  но  зато  на  потолке
неровными сполохами мешался свет фар  подъезжающих  машин.  Вдобавок  ко
всему обои, не выдержавшие первого морозца, начали потрескивать  сухо  и
тревожно, а ближе к ночи ни с того ни с сего заворчал холодильник.
   Слух мой болезненно обострился. Я различала теперь  и  слабый  шелест
тюля на окне, и шуршание суетливых тараканьих лапок. С  точностью  могла
сказать, через сколько ступенек перешагивает человек,  поднимающийся  по
лестнице. Каждые пять минут сердце мое заходилось  от  страха.  Холодный
пот, обильно смочивший виски, медленными струйками стекал вниз, к шее.
   Когда окна в доме напротив погасли, мне сделалось и  вовсе  нехорошо.
Да еще ладно бы погасли все! Но нет! На черной, спящей громаде  холодной
девятиэтажки  бельмом  светилось  одно-единственное  окно!  Напрасно   я
пыталась убедить себя, что это  засиделся  над  учебниками  какой-нибудь
студент  или  полуночник,  мающийся  бессонницей,  пролистывает   старые
газеты. Окно смотрело на меня безумным  желтым  глазом,  в  темном  углу
что-то шуршало и возилось. А я задыхалась  от  ужаса  и,  казалось,  все
яснее  различала  синюшную  мертвую  руку   со   скрюченными   пальцами,
материализующуюся из воздуха прямо на фоне черной стены...
   Но, как ни странно, утро все-таки наступило. У  соседей  задребезжали
будильники, на улице дворничиха зашоркала метлой. Из темноты  проступили
черные ветви облетевших деревьев. Я осмелела настолько,  что  прошла  на
кухню, включила чайник, прямо в стакан насыпала заварки  и  в  несколько
глотков выпила обжигающий горло напиток. Несмотря на страх,  разъедающий
мои бедные нервы, спать хотелось ужасно. Некстати вспоминались  кровавые
байки про Фредди Крюгера, но глаза все равно закрывались, голова болела,
и все тело покрывалось противной гусиной кожей.
   До десяти утра я просидела в квартире, а в половине двенадцатого  уже
подходила к той самой детской площадке, где  вчера  мы  разговаривали  с
Ольгой.
   Она была здесь. Сидела на железных перильцах и отрешенно наблюдала за
белым пуделем, весело  прыгающим  рядом  с  мальчиком,  одетым  в  синий
пуховик. Лицо ее было бледным, губы бескровными,  а  глаза  -  какими-то
погасшими. Вместо белого  нарядного  свингера  -  темно-вишневое,  почти
черное, полупальто с узким черным шарфиком.
   - Извините, что вчера мы так расстались, - вместо приветствия сказала
она. - Я сегодня пришла пораньше: побоялась, что мы с вами разминемся...
   Я молчала, все еще не веря в то, что она действительно пришла.
   - Может быть, пойдем ко мне? Я здесь живу совсем недалеко... Если вы,
конечно, меня больше не боитесь...
   Пудель в очередной раз радостно загавкал, чуть ли не  переворачиваясь
в воздухе от переполняющего его счастья. Я молча кивнула.
   - Значит, идем, - констатировала Ольга и поднялась с перил.
   Жила она и  в  самом  деле  недалеко  -  всего  в  каких-нибудь  двух
кварталах и, наверное,  минутах  в  пяти  ходьбы  от  Наташкиного  дома.
Подъезд был чистым и светлым, дверь в квартиру -  стальной.  В  прихожей
Ольга предложила мне вешалку  для  куртки,  а  сама,  мягко  скользя  по
линолеуму белыми шерстяными носками, прошла на кухню. Надо сказать, что,
несмотря на все, выглядела она достаточно собранной.
   Появившись в дверях комнаты с подносом, на котором стояли две  чашки,
сахарница и тарелка с блинчиками, она  первым  делом  "обрадовала"  меня
фразой:
   - Я много думала над тем, что  произошло,  и  поняла,  что  все  это,
вероятно,  не  имеет  ко  мне  прямого  отношения.  Дело  в   том,   что
сколько-нибудь логичной связи между  мной  и  вашим  Человеком  в  сером
вообще быть не может.
   На мельхиоровый поднос в ее руках я посмотрела почти с ненавистью,  с
такой же ненавистью окинула взглядом чуть побледневшее и  заострившееся,
но все же до неприличия красивое ее лицо. "Вашим Человеком в сером!" Как
будто это мной, а не ею интересовался в "Лилии"  страшный  незнакомец  с
замотанным лицом!
   Как будто не с ее,  пусть  нечаянной,  подачи  начала  раскручиваться
чудовищная смертоносная карусель!!!
   Ольга тем временем поставила поднос на журнальный столик и  подвинула
ко мне тарелку с блинчиками. "Как на репетиции поминок  по  рабе  Божьей
Мартыновой Евгении! Кутьи только не хватает", - подумалось мне.
   - А почему вы так уверены, - спросила я Ольгу, - что  не  может  быть
связи?! Человек в сером ведь может оказаться кем угодно: вашей  соседкой
по лестничной клетке, внучатым племянником или  сантехником  из  РЭУ.  Я
вот, например, не отрицаю, что знаю  этого  человека,  знаю  его  манеру
двигаться. А среди моих знакомых тоже не много  маньяков,  разгуливающих
по городу в бинтах и с кровавыми тапочками!
   - Нервничаете, - заметила Ольга ровно, чем немедленно заставила  меня
занервничать еще больше. - А зря... Я ведь немного не то имела в виду.
   - А что же, если не секрет?
   - Понимаете, - она, поморщившись, потерла кончиками пальцев  висок  и
опустилась в кресло напротив, - все станет  понятным,  если  попробовать
проанализировать ситуацию...
   Видимо, на моем  лице  явственно  читалась  неспособность  не  только
анализировать ситуацию, но и думать в принципе, потому что Ольга тут  же
участливо добавила:
   - Все на самом деле очень просто. Отбросим версию о том, что я и есть
убийца. Остается только один вариант:  кто-то  использовал  наш  с  вами
план, чтобы свести  счеты  с  Вадимом  и  заодно  сделать  вас,  как  вы
выражаетесь, "козлом отпущения". Ведь так?
   - Так, - согласилась я, еще не понимая, к чему она клонит.
   - Теперь рассуждаем дальше... 0.6 этом плане нужно было  знать.  А  о
нем, кроме меня и вас, не знал никто! У вас просто нет знакомых в  нашем
городе, я не болтлива.
   - Но ведь вы могли кому-нибудь обмолвиться случайно?
   - Случайно? - Она усмехнулась. - Вы  полагаете,  что  о  таком  можно
обмолвиться случайно?
   - А почему нет? Сидите, например, вы в гостях у какой-нибудь  подруги
и плачете: "Я ему, гаду, никогда этого не прощу! Вот пересплю  с  ним  в
последний раз, схвачу вещи и  убегу,  а  он  пусть  в  чем  мать  родила
помечется". Подруга, естественно: "Да-да! Так ему  и  надо!"  И  обе  вы
прекрасно понимаете, что все это несерьезно и ничего  такого  не  будет,
потому что не станет ваш возлюбленный устраивать  эротический  спектакль
"дубль два"... - Звучало, конечно, жестоко, но, как ни  странно,  вполне
логично.  Я,   вдохновленная   собственной,   неожиданно   прорезавшейся
способностью к аналитическим рассуждениям, даже приосанилась:
   - Вы поплакались и забыли бы, если б  не  мое  объявление  в  газете.
Подружка ваша,  по  идее,  тоже  должна  была  запамятовать.  А  она  не
запамятовала или могла, прежде чем забыть, рассказать кому-нибудь еще...
Возможен и другой вариант: вы уже начали обмозговывать мое объявление  и
в порядке бреда заикнулись об этом  кому-нибудь  из  знакомых  -  просто
чтобы посмотреть на реакцию... Понимаете, тот, кто хотел свалить вину на
меня, а сначала, понятно, на вас...
   - А вам не кажется, что гораздо  логичнее  было  подставить  нынешнюю
пассию Вадима? - спокойно перебила Ольга, изучая мое лицо  внимательными
зелеными глазами.  -  Нынешнюю  или  предыдущую.  В  общем,  кого-то  из
недавних. Мы ведь с ним расстались довольно давно. Причем без  криков  и
скандалов. Никому бы и в голову не пришло  заподозрить  в  склонности  в
вендетте мирного скучного экономиста.
   Другое дело  эти  его  актрисы,  которые  уже  в  силу  одной  только
профессии люди эмоциональные и  темпераментные!..  Эх,  Женя,  Женя!  Вы
никак не можете понять: я была всего лишь одной из его женщин - не самым
сильным увлечением, не самым долгим. Глупо было делать на меня ставку  в
какой-то серьезной игре: о нашем романе, по большому счету, никто  и  не
знал...
   - Ну "по большому счету" - это еще не гарантия,  что  не  знал  никто
абсолютно, - пробурчала я, чувствуя некоторую шаткость своих доводов.
   И тут Ольга просто-таки с убийственным спокойствием выдала:
   - Да, кстати, о тех, кто знал... Вы как-то сбили меня с мысли...
   Действительно, я беседовала с одной своей бывшей однокурсницей о том,
что хотела бы отомстить Вадиму, но на этом - все! Я клянусь вам, что  ни
в бреду, ни в похмелье ни с кем больше на эту тему не разговаривала. Так
что  остается  только  поверить  в  чудовищную  случайность,  в  нелепое
совпадение. Ну, в том смысле, что его убили именно в тот вечер.
   - Совпадение?! Случайность?!  -  Мой  голос  в  этот  момент  звучал,
наверное, как рев раненого бегемота. - А вы говорили "не знал никто"!  А
теперь вдруг всплывает какая-то однокурсница... Что за однокурсница? Кто
она такая?
   - Она тут ни при чем. Точно ни при чем. Я вас уверяю...
   - Ага! А Лисичка Колобка не жрала!
   - Успокойтесь! - Ольга поморщилась.  -  Не  надо  всех  этих  попыток
хохмить... Она действительно ни при чем... Дело в том, что у нее,  кроме
меня, никого нет: ни друзей, ни подруг, ни любовников. Я  -  практически
единственная ее связь с внешним миром, еще с  института.  Ну  не  считая
родителей, конечно...
   - То есть?
   - То есть она заканчивала институт заочно. У нее еще с  детства  были
большие проблемы... или комплексы?.. Да что ходить вокруг да около?  Она
очень некрасива. Не в том смысле, что не нравится  мужчинам  и  вызывает
сочувствие у женщин. Это, конечно, тоже... Ну, в общем, просто уродлива.
Общение с нормальными  людьми  -  для  нее  целая  проблема,  и  не  без
оснований. А как теоретик-экономист она прекрасно работает дома. Ее  имя
достаточно известно в финансовых кругах...
   - Господи, да какое мне дело до ее имени в  финансовых  кругах!  -  Я
резко отодвинула от  себя  чашку  с  остывшим  чаем.  Чай  плеснулся  на
полированный столик.
   - Она знала, и этого достаточно!
   - Достаточно того, что она очно общается всего лишь с  тремя-четырьмя
людьми на этом свете! - Ольга не  менее  раздраженно  смяла  салфетку  и
промокнула матовую лужицу. - Ей просто некому было это рассказать! В  ее
плечо можно плакаться так же спокойно, как в подушку, - никто все  равно
не узнает!
   Использованная салфетка полетела прямо на палас.
   - Но ведь Серый откуда-то узнал?! Ведь это про  вас  он  спрашивал  у
бармена в "Лилии"!
   - Тоже вполне может быть обычным совпадением... Выгляните в окно:  из
десяти девушек три в белых, кремовых  или  бежевых  свингерах,  что  для
мужчин в принципе  одно  и  то  же!  Разве  он  не  мог  спрашивать  про
кого-нибудь другого?  Про  женщину,  одетую  как  я  и  чем-то  на  меня
похожую?!
   Это уже было слишком  даже  для  моего  воспаленного  воображения.  Я
задумчиво покачала головой, потом оторвала краешек блина и  меланхолично
скатала из него шарик.
   - Ответьте мне на один вопрос, - подняла  я  глаза  на  Ольгу;  слова
падали с моих губ медленно,  как  первые  капли  с  подтаявшей  весенней
крыши. - Вы сами-то хоть понимаете, какую городите чушь?
   Собеседница моя, как ни странно, не запсиховала, не отвернулась.
   Выдержала мой взгляд. И даже улыбнулась горько и странно. А потом так
же спокойно попросила:
   - Тогда уж и вы ответьте на один вопрос. Всего на один! К  чему  было
городить весь этот огород? Кого-то подставлять, организовывать  какие-то
комбинации? Вам не кажется, что все слишком сложно?! Если  не  ошибаюсь,
тех ребят из бара убили просто, без всяких затей,  не  затрудняясь  тем,
чтобы свалить на кого-то вину. Не так что-то во всем этом, вам, Женя, не
кажется?
   Пауза, повисшая в воздухе,  была  невыносимо  долгой  и  тяжелой.  Мы
просто сидели и молча смотрели друг на друга. За окном шумели  машины  и
каркали вороны, предчувствующие  близкую  суровую  зиму.  За  стенкой  у
соседей играло фортепиано. Я смотрела  в  глаза  Ольге  и  в  зеленых  с
золотистыми прожилками радужках видела два  своих  крошечных  отражения,
как в саван, обернутые в непонимание, отчаяние и ужас...
   К счастью или к несчастью, в подъезде в этот момент  громко  хлопнула
дверь. Я едва не отдала концы от испуга:  на  меня  вообще  в  последнее
время губительно действовали резкие  звуки  и  телодвижения.  Ольга  же,
словно очнувшись от тяжкой дремы, провела дрожащими пальцами по лбу.
   - Простите... - Она поморщилась и  откинулась  на  спинку  кресла.  -
Простите мою истерику... Вам-то досталось  гораздо  больше,  чем  мне...
Просто...
   Просто я никогда  не  думала,  что  смерть  Вадима  станет  для  меня
отправной точкой в тренировке дедуктивного мышления. Я ведь  даже  и  не
задумывалась никогда о том, что он  может  умереть!  Гнусности  какие-то
измышляла, мстить хотела...
   Господи, каким теперь все это кажется мелким! Мерзкая, отвратительная
суета...
   А его нет и уже никогда не будет.
   И такого, как он, в моей жизни тоже уже не будет никогда...
   Я вежливо и скорбно промолчала. При жизни  Бирюков  не  успел  обаять
меня как мужчина и произвести потрясающее впечатление, зато после смерти
доставил кучу неприятных минут. Как-то особенно сожалеть о том, что  его
уже никогда не будет,  у  меня  не  было  оснований.  Но  горе  Ольги  я
уважала...
   Она тем временем поднялась, подошла к окну и  отдернула  салатовые  с
чуть более темным рисунком гардины. В комнате сразу  стало  светлее,  но
отнюдь не радостнее. Тихая тоска  сквозила  в  каждом  жесте,  в  каждом
движении хозяйки.
   Горестными и поникшими были ее плечи,  вялыми  и  слабыми  -  длинные
пальцы, мнущие плотную ткань гардин. Я в который уже раз за  сегодняшний
день поразилась ее умению держать себя в руках: ни публичных истерик, ни
показной скорби - ничего!
   И это при  том,  что  покойный  Бирюков  явно  был  очень  ей  дорог!
Отчего-то вспомнилось шекспировское, все из того же  "Гамлета":  "...То,
что внутри, изобразишь едва ли. А это - лишь узор моей печали..." Костик
Черепанов на той незабываемой репетиции почему-то  не  произносил  этого
текста. Хотя да! Вадим Петрович в своей версии трагедии ведь  налегал  в
основном на перевод Лозинского...
   Наверное, пора было  прощаться  и  уходить.  Наш  с  Ольгой  разговор
окончился ничем. Этого в глубине души я и боялась. Ее явно тяготило  мое
присутствие. Да и в комнате этой, пропитанной горем, как осенний  воздух
сыростью, дышалось больно и тяжело... Правда,  распрощаться  я  пока  не
спешила: в моих порочных мозгах минут пять назад начала сформировываться
одна преступная идейка, а для воплощения ее в  жизнь  нужно  было  снова
попасть в прихожую - причем в одиночестве, без сопровождения хозяйки...
   - Ольга, если позволите, выйду в туалет?
   Я встала с кресла и одернула вишневый джемпер, с горечью отметив, что
в последнее время он стал болтаться на мне как на вешалке.
   - Что? - Она вздрогнула от звука голоса - видимо, уже забыла  о  моем
существовании, - но тут же спохватилась:
   - Да-да, конечно... По коридору налево, выключатель на стене.
   Стараясь казаться естественной  и  при  этом  ощущая  себя  последней
сволочью, я выскользнула  из  комнаты.  Из  огромного  зеркала  на  меня
глянуло затравленное существо женского пола с вороватыми глазами. "Ты не
делаешь ничего плохого,  -  не  очень  уверенно  пробормотал  внутренний
голос. - Ты просто спасаешь себя, это же естественно для каждого  живого
существа, инстинкт самосохранения называется! А может быть,  кстати,  не
только себя, но и ее.
   Люди со сдвигами по фазе -  непредсказуемы.  Относительно  утешившись
этой мыслью, я цапнула с телефонной тумбочки в прихожей записную книжку,
задрав джемпер, засунула ее за ремень джинсов и с совестью,  отягощенной
еще и мелкой кражей, зашла в комфортабельный теплый туалет.
   Когда я вернулась, Ольга сидела на диване, держа на  коленях  толстый
фотоальбом в добротном синем переплете. На звук моих  шагов  она  слегка
повернула голову,  и  меня  вновь  переполнила  унылая  профессион