ался:
   - Женя, а  вот  можете  вы  прямо  сейчас  спеть?  Только  что-нибудь
очень-очень печальное,  Я  немедленно  поднялась  и  дурнинушкой  завыла
"Зачем вы, девушки, красивых любите?". При этом, выразительно косясь  на
Вадима Петровича, я вкладывала в песню философский подтекст: "И в  самом
деле, зачем красивых? С такими-то вот страхолюдинами, наверное,  проблем
поменьше". Бирюков, однако, приятно краснел, и во взгляде его постепенно
проявлялся интерес коллекционера, обнаружившего прелюбопытный экземпляр.
   Не давая ему остыть, я оборвала куплет на  самом  жалостном  месте  и
радостно сообщила:
   - А я еще и почитать могу!
   Расшвыряла ногами соседние стулья и принялась с громкими  завываниями
исполнять хрестоматийный  монолог  истерзанной  Лауренсии  из  "Овечьего
источника".
   На сакраментальных строчках "каких злодей ни измышлял угроз, насилий,
слов жестоких, пытаясь чистотой моей насытить  низменную  похоть!"  лицо
мое  приняло  несколько  мечтательное  выражение.  А  в  кульминационном
моменте, где наш старенький главреж обычно предлагал немного  приподнять
подол, я и вовсе проявила такое рвение, что Вадим  Петрович,  потрясенно
выдохнув: "Какой интересный образ! С вами обязательно надо  поработать!"
- подхватил меня под руку и вытащил  из  "банкетного  зала".  Кто-то  из
женщин выразительно хохотнул.
   Без особой, впрочем, радости. Мы же удалились в соседний кабинет, где
стоял телевизор, видюшник и электрический чайник.
   - Ну, так что же, Женечка, - значительно потеплевшим  голосом  пропел
Бирюков, усаживаясь рядом со  мной  на  диван,  -  действительно  хочешь
работать со мной?
   - Очень, - не моргнув глазом соврала я.
   - Что ж, мне нужна экстрапластичная суперактриса, которая  не  ставит
себе сверхзадач, когда режиссер  просто-напросто  требует  раздеться  на
сцене.
   "Чего-чего?" - захотелось переспросить мне. Однако Вадим Петрович, не
делая пауз, продолжал:
   - Мне кажется, мы с  тобой  подружимся.  И  знаешь,  у  меня  к  тебе
просьба: называй меня просто Вадик!
   Мумия Тутанхамона вызывала примерно столь же горячее желание называть
ее просто Тутиком, но я собралась с силами и выдавила:
   - Хорошо... Вадик.
   - Вот и отлично! - Он окончательно повеселел. - А ты знаешь,  у  меня
ведь есть сын восемнадцати лет, и, когда мы с ним идем по улице, нас все
принимают за ровесников. Так что возраст  -  понятие  относительное,.  -
Немного помолчал и тревожно поинтересовался:
   - А почему ты не спрашиваешь, женат ли я? Впрочем, я и так скажу, что
разведен!
   На самом деле больше всего мне хотелось выяснить, чем  таким  ужасным
болел  его  сын,  если  к  восемнадцати  годам  стал  выглядеть  на  все
пятьдесят, но, вместо этого,  пришлось  срочно  обрадоваться  тому,  что
Вадик не состоит в законном браке.
   Далее  Бирюков  привычным  жестом  потянулся  к  видеомагнитофону   и
поставил кассету с  древним  советским  фильмом.  Фильм  назывался  "Эхо
пожара". Ольга предупреждала,  что,  не  изменяя  традиционному  ритуалу
соблазнения, Вадим Петрович демонстрирует его абсолютно всем  "жертвам".
В картине он снимался вместе с одной театрально-киношной  знаменитостью.
Правда, знаменитость исполняла главную роль, а В. Бирюков подразумевался
в титрах "и другие", но, по  его  мнению,  это  все  равно  должно  было
произвести сильное впечатление.
   За "избранными кадрами", которые он сам просмотрел с плохо скрываемым
восхищением, по словам Ольги, обычно следовал многозначительный  поцелуй
руки. И я уже морально приготовилась. Но тут в дверь постучали.
   - Вадим Петрович!  -  прокричала  одна  из  артисток,  по-моему,  та,
которая иронизировала над моим желанием побеседовать.  -  За  именинницу
пить будете? А то поздно уже, скоро расходиться  пора.  Да  и  водки  на
один, от силы на два тоста осталось.
   Последняя фраза  возымела  просто-таки  волшебное  действие.  Бирюков
живенько вскочил и бросился к двери с тревожным воплем:  "Конечно  буду!
За именинницу выпить - святое дело!"  Я  уже  было  собралась  впасть  в
глухое отчаяние от того, что мои чары свела на  нет  какая-то  банальная
"Гжелка", но Вадик на пороге взмолился:
   - Женечка, ты ведь не уйдешь?  Подожди  совсем  немного,  я  всю  эту
компанию по домам отправлю, и мы с  тобой  сможем  спокойно  поговорить!
Договорились?
   В ответ он получил утвердительный кивок и блаженно-идиотскую улыбку.
   Минут через  пятнадцать  с  водкой,  видимо,  было  покончено.  Народ
зашевелился, зашуршал и затопал.  На  прощанье  пьяно  и  весело  запели
ностальгические  куплеты  про  несчастную  гимназистку,  которая   "шила
гладью", а потом "пошла в артистки и стала..." в общем,  без  отрыва  от
производства, приобрела еще одну, новую профессию.
   - Идите, идите, сам все закрою! - торопливо убеждал кого-то  Бирюков.
- Да, конечно.  Завтра  сбор,  как  всегда,  в  десять.  Все  занятые  в
спектакле. И еще Трошин с Каюмовой.
   Пока все шло по плану. Что будет дальше, я знала опять же от Ольги.
   Вадик запрет на ключ все гримерки и оба выхода  на  сцену,  предложит
мне  спуститься  в  зал,  может  быть,  нальет  коньяку.   Для   остроты
восприятия. Сам нажмет на кнопку, часть сцены станет медленно вращаться.
И вот тогда начнется...
   Уже  спускаясь  в  партер,  я  лениво  удивлялась   тому,   насколько
неоригинальны и неизобретательны мужики. Взять того же  Бирюкова!  Идея,
может, и сомнительная, но по крайней мере интересная. Так нет же -  надо
все испортить, повторяя один и тот же номер бесконечное число  раз!  Вот
сейчас он, пыхтя  и  нервно  закидывая  конец  синего  шарфа  на  плечо,
выволочет из-за кулис  стену  из  бутафорских  булыжников,  по  диаметру
перегородит вращающийся круг, водрузит  рядом  искусственное  деревце  -
уродливый гибрид березки и пальмы...
   - Потом, - говорила Ольга, - потребуется только ваша хорошая реакция.
Он взгромоздится на круг, спрячется за стеной, выедет к зрительному залу
и пламенно прочтет монолог Гамлета. Скинет в зал шарф и вместе со сценой
поедет дальше. Потом Ромео. На Ромео он обычно снимает куртку. А  дальше
такая, порнушка - даже не знаю, где он ее вычитал! В  конце  концов  мой
драгоценный Бирюков предстанет перед вами в первозданном виде и страстно
призовет взойти к нему. Вот такой стриптиз... Кстати,  как  ни  странно,
впечатляет... В общем, вы дожидаетесь, пока  он  останется  в  чем  мама
родила, хватаете его вещи (они все будут в зале валяться)  и  бежите.  к
выходу. Ключи в кармане куртки, дверь снаружи закрывается легко... Ну  а
я уж утром вместе со всеми подойду к  залу,  полюбуюсь,  так  сказать...
Оставшиеся деньги передам вам здесь же, в кафе...
   Деньги, кстати,  она  должна  была  мне  немалые  и  аванс  заплатила
хороший.
   Меня несказанно радовало, что пока все идет так, как надо. Я  уселась
в первый ряд. Вадик закончил возиться со своей стеной, снова  убежал  за
кулисы, погасил софиты.
   - Женя, - проговорил он проникновенно и страстно, возвращаясь к своей
бутафорской березке, - Женя, я верю, что мы с тобой ощутим  друг  друга.
Мужчина и женщина - они ведь Богом созданы для того, чтобы  ощущать.  Ты
согласна?
   Пришлось снова кивнуть. Из головы моей не шла мысль  о  том,  как  он
будет себя чувствовать, бедненький, когда останется  в  пустом  запертом
зале. Разве что в  занавес  замотается,  когда  вахтерша  откроет  дверь
запасным  ключом  и  добрая  половина  труппы   ввалится   на   утреннюю
репетицию?
   Бирюков тем временем начал входить в творческий транс: прикрыл глаза,
смахнул челку со лба, потеребил  шарф  и...  уехал  от  меня  вместе  со
сценой. Я даже вздрогнула, когда он вдруг снова явился пред моими  очами
и грозно поинтересовался:
   - Быть или не быть?
   К сожалению, мне нечего было ему подсказать, но он  тут  же  печально
констатировал:
   - Вот в чем вопрос.
   Далее по тексту Уильяма Шекспира. Правда, монолог Гамлета был изрядно
подсокращен, поэтому помянуть его в  своих  молитвах  гражданин  Бирюков
попросил, как раз перед тем, как начать второй круг. И прощально швырнул
в зал синий шарф.
   На втором заходе он потребовал, чтобы я стала у  окна  и  убила  луну
соседством. При этом Вадик был на редкость  агрессивен,  и  я  не  сразу
догадалась, что это - монолог Ромео.
   - Плат девственницы жалок и невзрачен! - убеждал меня Бирюков.  -  Он
не к лицу тебе. Сними его!
   Я краснела и смущалась.
   Когда бутафорская стена повернулась ко мне торцом, в партер  полетела
заветная куртка с ключами. И тут меня  посетила  весьма  здравая  мысль:
ключики-то надо вытащить из кармана заранее!  Дождавшись,  пока  Бирюков
скроется из поля моего зрения, я метнулась вдоль ряда, согнувшись в  три
погибели, залезла под кресло  (куртка  улетела  именно  туда),  а  когда
выпрямилась...
   Сцена по-прежнему медленно вращалась вместе с декорациями. А он лежал
между нагромождением картонных булыжников и чахлым деревцем  с  марлевой
потрепанной листвой. Лежал с невыразимой актерской естественностью,  как
будто только что закончил читать финальный монолог какой-то  трагедии  и
умер согласно  роли.  Его  голова  была  неудобно  запрокинута,  рука  с
серебряным  перстнем  на  пальце  судорожно  сжимала  ствол  бутафорской
березки. Мизансцена получалась отличная. И он сам наверняка похлопал  бы
ее автору, если б мог. Но он  уже  не  мог  ничего:  ни  завидовать,  ни
радоваться чужому успеху, ни тискать по углам молоденьких  артисток.  Из
его груди торчала длинная, матово поблескивающая рукоять ножа, по рубахе
расплывалось неровное бурое  пятно.  А  воздух  постепенно  пропитывался
липким и тошнотворным запахом свежей крови.
   Было около полуночи - время теней и призраков. Он  лежал  и  улыбался
мертвой улыбкой балаганного Петрушки. Как будто там, на  потолке,  среди
стропил и балясин, видел что-то такое, чего не  дано  увидеть  тем,  кто
пока еще жив.
   Пару минут я, стоя с этой дурацкой курткой в руках,  просто  пыталась
продышаться сквозь охвативший меня  ужас,  а  потом  завизжала  страшно,
пронзительно и отчаянно...
   Наверное, даже тяжелый бархатный занавес трепетал от моего визга, как
парус на ветру. Но я не видела занавеса. Я  видела  только  белую  руку,
вцепившуюся в несчастную березку, серебряную печатку, поблескивающую  на
толстом пальце, и кровь -  настоящую,  не  бутафорскую,  густую,  словно
вишневый сок.
   Мертвый Бирюков проехал совсем рядом со  мной  и  неспешно  покатился
дальше. Механизм под сценой гаденько  скрипнул.  Я  наконец  опомнилась,
судорожно сглотнула и,  по-прежнему  прижимая  к  груди  куртку,  начала
пятиться. Мимо кресел, наполовину зачехленных,  будто  наспех  одетых  в
белые саваны, мимо обшарпанных и серых стеновых панелей.
   Шаг, еще шаг, еще... Господи, как страшно и зловеще скрипит  пол  под
ногами! Как далеко еще до выхода из зала! Шаг, еще шаг, еще два  шага...
И тут раздался стук. Настойчивый,  сердитый,  почти  требовательный,  он
доносился откуда-то из глубины сцены. Мне было  отлично  известно,  что,
кроме трех рядов кулис, кирпичной задней стены и двух  запертых  дверей,
ведущих  в  подсобные  коридорчики,  там  ничего  нет  -  убийце   негде
спрятаться. Я не верила в невидимок в любом их  агрегатном  состоянии  -
хоть в виде шапок, хоть в виде готовых людей.
   Не верила в бестелесных зловещих призраков. Но еще меньше я верила  в
самостоятельно  летающие   убийственные   клинки.   Поэтому   немедленно
завизжала снова. Еще громче, еще отчаяннее, еще пронзительнее.
   - Эй, вы что там, все с ума посходили? -  злобно  осведомился  вполне
земной женский голос.
   И я заткнулась.
   Голос доносился оттуда же, откуда несколько секунд  назад  стук  -  а
именно  из-за   закрытой   правой   двери.   Кстати,   стук   немедленно
возобновился. Слегка накренившись влево, я увидела, что  дверь,  которую
последний раз подкрашивали лет двести назад, даже мелко сотрясается  под
чьими-то ударами.
   - Ай, мамочки! - против воли вырвалось из моего горла.
   - Какие "мамочки" в двенадцать ночи?  -  недружелюбно  отозвались  из
подсобного  коридорчика.  -  Выпустите  меня  отсюда!  Вы  что,   совсем
обалдели, что ли? Мамочки... Папочки!
   Я молчала не в силах произнести ни слова.
   - Вадим Петрович! - теперь уже заканючила  неизвестная.  -  Откройте!
Ну, пожалуйста! Вадим Петрович, вы здесь?
   Вадим Петрович был здесь. Он в  очередной  раз  медленно  выплывал  к
зрительному залу, но открыть, по понятным причинам, не мог.  У  меня  же
было. два выхода: либо рвануть из зала в холл - пустой, темный и жуткий,
либо, воспользовавшись ключами из режиссерской куртки, все-таки отпереть
дверь, за которой сидел  кто-то  живой.  Попытавшись  пошевелить  своими
окоченевшими от ужаса мозгами, я все-таки выбрала второе, сообразив, что
этот "кто-то" вряд ли мог оказаться убийцей. Не запер  же  он  сам  себя
снаружи.
   - А там кто? - жалобно спросила я,  взбираясь  на  сцену  и  вжимаясь
спиной в кулисы, чтобы, не дай Бог, не наступить на злосчастный круг.
   - Дед Пихто! - незамедлительно ответили из-за двери. -  Это  ты,  что
ли, крыса плоская? Открывай давай, Лауренсия гребаная!
   Отсыл к Лауренсии, так живо изображенной мной всего  несколько  часов
назад, не оставлял сомнений в том, что "плоская крыса" -  это  тоже  про
меня. В другое время я бы поспорила  на  тему  того,  что  грудь  пятого
размера - единственный признак сексуальности, но не сейчас.  Тем  более,
что неизвестная за дверью уже кричала:
   - Бирюков где? Скажи ему, что меня здесь заперли.
   - Кого - вас? - Моя бдительность не знала  границ,  что  было  вполне
объяснимо.
   - Каюмову Наталью Викторовну. Паспорт серии  IV-ET,  номер  686598...
Тебе это о чем-нибудь говорит?
   Паспортные данные мне ни о чем не говорили, а вот фамилию Каюмова  я,
кажется, слышала от покойного Вадика. К тому же разъяренный,  но  вполне
человеческий голос Натальи Викторовны, как ни  странно,  успокаивал.  На
сердце стало легко настолько, насколько вообще может быть,  когда  перед
носом с интервалом в пять минут проплывает труп с ножом в груди.
   - А как вы там оказались?
   - Заперли меня. Уснула под пальто. Устала и уснула... Еще  что-нибудь
волнует?
   -  Вадим  Петрович  -  мертвый,  -  дрожащим  голосом  призналась  я,
поскольку этот факт на данный момент волновал меня больше всего.  -  Что
делать - не знаю...
   За дверью с минуту посопели - то  ли  задумчиво,  то  ли  потрясенно,
потом все-таки потрясенно отозвались:
   - Да-а-а! Всяких я баб видела, но чтобы до такой степени простых!  Ну
как три рубля!  А  ничего  ты  с  ним  уже  не  сделаешь  из  того,  что
собиралась. Он же алкаш, не знала, что ли? Натуральный,  обычный  алкаш.
Пьет, пьет - вроде бы нормально, а потом раз - и с копыт! Это  он  из-за
"Северного сияния", наверное.
   Пустая бутылка из-под "Советского полусладкого" действительно  стояла
на столе в "банкетном зале", и, возможно, Вадим Петрович на  самом  деле
пил последний  в  своей  жизни  сногсшибательный  коктейль.  Но  клинок,
торчащий из груди, не оставлял сомнений  в  том,  что  основная  причина
все-таки не в водке, смешанной с шампанским.
   - Да нет, он в прямом смысле мертвый, - всхлипнула я, просовывая ключ
в замочную скважину. Проводить и дальше переговоры через дверь  казалось
мне бессмысленным и глупым. - Убили его. Ножом. Совсем недавно...
   Дверь, древняя, как динозавр, к моему великому  удивлению,  открылась
легко и бесшумно, и из темноты  коридора  на  сцену  выползла  та  самая
белобрысая  девица,  которая  интересовалась  экскурсией  святых  в  ад.
Учитывая ее тогдашнее  состояние,  совсем  неудивительно  было  то,  что
Наталья Викторовна в конце концов устала и безмятежно уснула под пальто.
Косметика окончательно смазалась с ее лица, и вид она теперь имела самый
что ни на есть непрезентабельный. Конечно, я, умытая, тоже не Нефертити.
Но ее положение осложнялось тем, что она была натуральной блондинкой  и,
соответственно, с белыми бровями и ресницами.
   Увидев мертвого Вадика,  как  раз  проплывающего  мимо  нас,  Каюмова
испуганно распахнула свои опухшие  глаза  и  сдавленно  ахнула.  Тяжелый
запах крови тянулся за Бирюковым, как шлейф мертвого короля.
   - Вы что тут, все с ума посходили? - снова проговорила  она,  но  уже
значительно более растерянно, и привалилась спиной  к  двери.  -  Кошмар
какой-то!
   Минут за десять мне удалось убедить ее  в  том,  что  не  я  -  автор
кошмара.
   Еще минут за пятнадцать - вкратце объяснить, кто я  и  что  на  самом
деле здесь делаю.
   - Значит, ты хорошая девка, - печально резюмировала  Наталья,  как-то
сразу проникаясь благородством моей миссии. - Жалко,  что,  кроме  меня,
тебе никто не поверит...
   Смертный одр в  виде  роскошного  дивана,  заваленного  хризантемами,
всего на секунду возник  перед  моим  мысленным  взором,  чтобы  тут  же
уступить место тюремной койке с голой панцирной сеткой.
   - Да я сама себе не верю! - Мои дрожащие губы потихоньку отказывались
слушаться. - Ну как? Как, скажи? Двери все закрыты. На ключ! Эти полторы
кулисины жалкие, занавес,  стена.  Тут  ведь  даже  спрятаться  негде...
Слушай, а может, он сам - того?
   Каюмова посмотрела на меня с глубокой  жалостью,  как  на  неизлечимо
больную, отодвинула рукой занавес и выглянула в зрительный зал.
   - Вот все понимаю, - выдала она через пару минуту,  -  кроме  одного:
почему ты не услышала, как дверь заскрипела? У нас же тут  все  скрипит,
точно несмазанная телега. Хотя ты так визжала,  что  маневровый  паровоз
запросто могла заглушить.
   - Какая дверь? - Я зябко поежилась.
   - Входная, естественно. Дверь из зала в  холл...  Должен  же  был  он
как-то выйти отсюда?
   При всем моем отупении я почему-то сразу поняла,  что  речь  идет  об
убийце, а не о несчастном Вадике, который никуда уходить не собирался  и
продолжал мирно кататься на своей чудовищной карусельке.
   Наталья между тем продолжала:
   - До зала он доехал, скорее всего, вместе с Вадим  Петровичем.  Потом
спрыгнул... Ты как раз очень вовремя влево  метнулась  за  курткой  этой
дурацкой.
   Спрыгнул, значит, и побежал. Если в  какой-нибудь  мягкой  обуви,  то
вполне могло быть не слышно. Бежал явно вдоль стены, по правой  стороне.
Стена серая, света в зале нет.  Какую-нибудь  хламидку  темную  на  себя
накинуть - и все! До двери-то тут, Господи, метров двадцать от силы!
   - Подожди, но где...
   - Объясняю. - Каюмова многозначительно воздела к потолку указательный
палец и аккуратненько, по периметру, обошла зловещий круг. - Помещение у
нас, конечно, убогое, - она остановилась у задней кирпичной  стены  и  с
неожиданной  легкостью  сдвинула  ее  в  сторону,  -  но  не  настолько,
насколько ты думаешь.
   Коробок глубиной в четыре метра, по-моему,  даже  в  самых  дерьмовых
Домах культуры не бывает... Задник это,  а  не  стена!  Обычный,  только
классный задник.
   С каким-то там  "рельефным  кирпичным  напылением".  Театр  за  него,
кстати, бешеные бабки отвалил. Для "Овода" делали... А позади еще метров
шесть свободных. Там стадо слонов спрятаться влегкую может - не  то  что
убийца!
   Страх, немного ослабевший с появлением Натальи, снова ледяным холодом
пронзил мое тело. Мне вдруг мгновенно и ярко представилось, как убийца в
серой хламиде с капюшоном бесшумно прыгает на  вращающийся  круг  сцены,
зажимает  ладонью  раскрывшийся  в  беззвучном  крике  рот  Бирюкова   и
всаживает ему в грудь  клинок.  Потом  хладнокровно  доезжает  вместе  с
трупом  до  зрительного  зала,  неслышно  спрыгивает  (о,  мои  небесные
ангелы-хранители, к счастью  чрезвычайно  вовремя  запихавшие  меня  под
кресло!), бежит вдоль темной стены, черной длинной тенью  проскальзывает
в дверь...
   - Ужас! - слабо выдохнула я.
   - Ужас, - согласилась Каюмова. -  Но  Петровича,  честно  говоря,  не
очень-то жалко. О покойниках, конечно, плохо не говорят, но, между  нами
- девочками, говно он был, а не муж