ела руками, словно само собой разумелось, что гость мой
- умственно неполноценный.
   - И "Провинциалка" ведь была в режиме авторской правки. Ну,  с  синим
курсивом... Как бы  два  варианта  текста  получалось!  Я  еще  подумал:
"Творец"!
   "Демиург"!  Самому  что-нибудь  путное  написать  слабо,  так   давай
современную "классику" править!"
   - Леш, а вот та, две недели назад законченная пьеса, которая в другом
файле хранилась? Она как, ничего была?
   - Я читал, что ли? - Он почти возмущенно фыркнул. - Много у меня  там
времени было. Может, ничего, может, дерьмо полное...  Ты  в  том  смысле
спрашиваешь: стал бы он ее или нет Москвину предлагать?
   - Да... Хотя нет... - Я закинула ногу на ногу и задумчиво  посмотрела
сквозь красный кристалл вина, заключенный в полусферу бокала, на лампу в
старом плафоне. - Я вот о чем думаю... Будь это  действительно  Москвин,
кое-что не складывается. Все-таки он - имя, фигура! А  кто  такой  Вадим
Петрович Бирюков?
   Его   и    не    знал-то    никто.    При    нормальных    отношениях
"покупатель-продавец" Бирюков должен  был  записываться  к  Москвину  на
прием, а уж никак не наоборот. Почему же пришел он? Что случилось?
   - А если  предположить,  что  они  были  друзьями?  Старыми,  добрыми
приятелями, например? Разве  у  великих  нет  друзей  и  одноклассников?
Тогда, кстати, вполне возможно, что это с  Москвиным  фотографии  прежде
были на той странице в альбоме...
   - Фотографии фотографиями, но  деловые  отношения  такого  рода,  как
правило, дружбе не способствуют.
   Леха еще немного посопел, залпом допил вино  и  снова  наполнил  наши
бокалы, почти не глядя, но точно, как заправский пьяница. Я отломила еще
один кусочек котлеты и отправила его в рот.
   -   Вот   если   что-то   в   системе   "покупатель-продавец"   вдруг
разладилось... - Челюсти  мои  двигались  медленно,  как  у  засыпающего
суслика. - Если разладилось... Тогда все  это  выглядит  очень  логично.
Москвин пришел прояснить отношения, расставить точки над  "и".  Бирюкову
могло показаться, что ему мало платят. Или, наоборот, он мог напиться  и
впасть в депрессию по поводу  своей  загубленной  творческой  судьбы,  в
смысле: ну их на фиг эти деньги, пусть зато  все  узнают,  какой  гигант
драматургии Вадим Петрович Бирюков!
   - То есть ты думаешь, что он хотел разорвать  с  Москвиным  отношения
или даже пытался его шантажировать?
   - А почему нет?
   - Потому... - Леха нравоучительно, но как-то не очень уверенно потряс
указательным пальцем, - что все это запросто может  оказаться  нашими  с
тобой домыслами. Москвин действительно имя и фигура, а мы вот так  легко
и непринужденно бросаемся достаточно  серьезными,  но  бездоказательными
обвинениями... А что, если бабушка в тот день смотрела не НТВ, а ОРТ?  И
все!
   Все рассыпается, как карточный домик! - Но пьесы-то в  файле  "arhiv"
остаются!
   - А может, Бирюков - маньяк? Может, у него прикол такой - чужие пьесы
в "Word" переписывать? Мы, между прочим, там и Шекспира нашли  в  режиме
"показывать исправления на экране". Так что  же,  "Гамлета"  тоже  Вадим
Петрович написал?
   Я резко встала, взяла свою  тарелку  и  чуть  ли  не  швырнула  ее  в
раковину.
   Скептицизм и обидное здравомыслие Митрошкина раздражали несказанно.
   - Ну, значит, и давай так сидеть! - Голос мой задрожал и сорвался.  -
Давай сидеть и закрывать глаза на то, что у Москвина мог быть мотив  для
убийства  Бирюкова!  В  конце  концов,  он  вполне  мог  оказаться   тем
человеком, который пытался оказать  Вадиму  Петровичу  первую  помощь  и
почти наверняка что-то видел или слышал! Давай, давай сидеть и  трескать
салат, за рецепт которого цезарь Борджа вместе с  Екатериной  Медичи  по
полцарства бы отвалили!
   - А ты что так кипятишься? - глумливо заметил  Леха,  невинно  хлопая
глазами. - Ты, как я понял,  вообще  уезжаешь?  Вон  и  чемоданчики  уже
собрала!
   Я-то еще могу здесь в Москве посидеть и мозгами пораскинуть.  У  меня
время есть.
   Да и знакомый, кстати, один,  которого  можно  о  господине  Москвине
порасспрашивать...
   - Знакомый? Что за знакомый?
   - Да тебе-то какая  разница?..  Ты  давай  упаковывай  чашки,  ложки,
тарелки... Что там еще не сложила?
   - Леша, - я вернулась за стол и с  детсадовской  покорностью  сложила
руки на коленях, - Леша, я остаюсь, если ты обещаешь познакомить меня  с
этим своим знакомым. Насчет него ты ведь не врешь, надеюсь?
   - Я когда-нибудь тебе врал? - начал было он с просто-таки пузырящимся
на губах благородным возмущением и осекся, опустив глаза в пол.
   На следующий день в десять утра мы встретились на "Таганской".  Когда
я приехала, Леха уже слонялся возле лотка с  газетами  и  сосредоточенно
курил, выпуская в морозный воздух  струйки  светлого  сигаретного  дыма.
Нравоучения .читать он начал еще до того, как я  успела  открыть  рот  и
сказать: "Привет!"
   - В общем, так! Дедушка он очень хороший и добрый! Обижать его мне не
вздумай. О Москвине, конечно, спрашивай, но и его пьесами,  хотя  бы  из
чувства  такта,   повосхищайся...   "Узелок   на   память"   знаешь?   А
"Часовщика"?
   Пришлось сознаться в собственном невежестве.
   - Дремучая! - угрюмо констатировал Леха. - А я  вот  как  раз  в  его
"Часовщике" играл. В  первой  постановке.  Тогда  Владимир  Макарович  и
сказал, что я - лучший актер из всех, кого он  мог  представить  в  этой
роли.
   Я конечно же не упустила возможности уесть своего напарника и елейным
голоском заметила:
   -  А  вот   это   твое   заявление   про   "лучшего   актера"   имеет
непосредственное отношение к  нашему  визиту?  Я  бы,  наверное,  просто
погибла без этой информации, да?
   - Нет! Не погибла бы... Не погибаешь же ты без элементарных знаний  и
навыков, которыми должен обладать хомо сапиенс. Кстати, образ я для тебя
подобрал соответствующий твоему умственному потенциалу!
   Леха, как я погляжу, наглел не по дням, а по часам! Теперь он уже  не
боялся меня обидеть или расстроить и даже всячески муссировал тему  моей
природной глупости: чувствовал, гад, что я никуда  не  уеду,  пока  есть
шанс разобраться в этой истории и утереть господину Бородину нос! Однако
ролью, которую  мне  предстояло  исполнить  сегодня,  все  же  следовало
поинтересоваться.
   - Ну. И то же это за образ?
   -  Образ  провинциальной  дамочки,  которая  учится  на   заочном   в
Литинституте и пытается писать проникнутые тонким психологизмом пьесы.
   - Глупой как пробка? Я правильно понимаю?
   - Да, но достаточно воспитанной для того,  чтобы  о  Москвине  Антоне
Антоновиче спрашивать вскользь, а все больше щебетать о красотах  Москвы
и о своей признательности Владимиру Макаровичу за то, что он  согласился
с ней встретиться. Самодеятельности никакой! Ты поняла меня, Женька?
   -  Нет,  не  поняла.  -  Я   аккуратно   перешагнула   через   смятый
макдоналдсовский стаканчик, валяющийся посреди  тротуара.  -  Умственный
потенциал не позволяет! Приду к твоему Владимиру Макаровичу,  выпью  суп
через край тарелки, а потом ткну старичка локтем  в  бок  и  сообщу:  "А
Москвин-то ваш пьески ворует! У меня и доказательства есть!"
   - Евгения! - Леха сурово помотал головой. - Не дай Бог тебе  выкинуть
какой-нибудь номер! Удушу собственными руками!
   На том и порешили...
   Владимир Макарович Пеев, автор трех идущих в российских театрах пьес,
милейший человек и божий одуванчик, жил в сталинском  доме  с  огромными
комнатами и высоченными лепными потолками. Лет ему было,  наверное,  под
восемьдесят, но держался он на удивление бодро. Да и супругу свою  гонял
так, будто та еще не  утратила  способности  носиться  с  лихим  молодым
задором: "Марина, принеси то...
   Марина, принеси это!"
   Я, сидя перед столом, накрытым к чаю, чувствовала себя ужасно неловко
и все время порывалась встать и  помочь.  Но  Марина  Юрьевна,  статная,
благородно и красиво поседевшая, одетая в длинную юбку и розовую  блузку
с вязаным жилетом, останавливала меня ласковым похлопыванием  по  плечу:
"Сидите, девочка, сидите!
   Во-первых, и толку от вас будет немного -  вы  же  на  кухне  у  меня
ничего не знаете. А во-вторых,  гиподинамия  -  вещь  в  нашем  возрасте
чрезвычайно опасная".
   Оставалось только покорно кивать и заранее исходить слюной, глядя  на
воздушные  булочки  с  малиновым  и  земляничным  вареньем.  Пахли   они
умопомрачительно, а змейский Леха еще и неустанно нашептывал мне на ухо:
   - Вот, Женя,  это  называется  -  булочки!  Примерно  такими  мучными
изделиями собственного производства хозяйки должны потчевать  гостей,  а
не черствыми батонами, из-за которых они к тому же готовы удавиться.
   Закончив телефонный разговор, Владимир Макарович  вернулся  к  столу,
супруга его разлила по чашкам чай, и мы приступили к чаепитию и  беседе.
Сначала  говорил  Леха,  представляя  меня  в  качестве  своей   дальней
провинциальной родственницы, за меня  рассказывал,  как  манили  наивную
сибирскую девочку  красоты  столицы  и  как  мечтала  она,  то  есть  я,
приобщиться к театральному миру Москвы.
   - Не-ет! В актрисы она никогда не рвалась!  -  уверенно  заявлял  он,
махнув на меня рукой, как на предмет  неодушевленный.  -  А  вот  писать
класса с пятого пробовала... Да, Жень?
   - Да, - глубокомысленно подтверждала я,  исправно  играя  роль  слабо
говорящей истуканши.
   Владимир  Макарович  доброжелательно  щурился,  но,  похоже,  начинал
понемногу терзаться вопросом, как же такая  молчаливая  леди  умудрилась
связать за всю свою жизнь хоть пару слов.
   - Рассказы ее на городских конкурсах побеждали.  И  на  областных!  -
продолжал соловьем разливаться Леха. - Но ее больше влекла  драматургия.
Женя у нас еще в восьмом классе написала для школьного театра две пьесы,
которые шли потом по всему городу. Да, Жень?
   - Да, - снова вякала  я,  не  уставая  изумляться  своей  потрясающей
творческой биографии.
   Мой же, с позволения сказать,  напарничек  для  пущей  убедительности
придумывал все новые и новые факты, и оставалось  только  с  содроганием
ждать, когда же он сообщит, что роман, написанный мной на первом  курсе,
получил Букеровскую премию, а пьесу, сотворенную за три дня и три  ночи,
поставили сразу в БДТ и во МХАТе.
   Впрочем, Владимир Макарович,  похоже,  относился  ко  всему  этому  с
достаточным юмором, Лехины дифирамбы толковал как проявление родственной
солидарности, розеточки наши заботливо наполнял  вареньем  и  следил  за
тем, чтобы мы  не  скромничали  и  ели  булочки.  .Когда  вступительная,
"безопасная"  часть  была  закончена,  Леха  смущенно  откашлялся,   для
профилактики наступил на мою ногу под столом и проговорил:
   - Во-от... И значит, у Женьки нашей  с  детства  был  кумир  -  Антон
Антонович Москвин...  Она,  правда,  тогда  была  необразованная,  кроме
Шекспира и Москвина, никого и не знала, потому что стащила в  библиотеке
только один журнал "Театр", где была статья  о  "Ромео  и  Джульетте"  и
какая-то пьеса Антона Антоновича...
   - Зря вы, Алеша, так легкомысленно к Москвину относитесь, - вступился
за товарища по цеху божий  одуванчик.  -  Он  очень  хороший  драматург!
Очень! И, как вы знаете, мой добрый знакомый... Ничего плохого по поводу
его творчества сказать не могу. У всех, конечно, есть  и  более  удачные
произведения, и менее...
   Но то, что Женечка выбрала Антона Антоновича своим кумиром, совсем не
удивительно.
   - Скажите, пожалуйста, а "Провинциалка" вам нравится? - Я решила, что
уже достаточно намолчалась, и поэтому встряла в разговор.
   - "Провинциалка"? - Он на секунду задумался. - Это,  по-моему,  пьеса
трехлетней давности? Да, неплохо, очень неплохо! Немного, правда,  не  в
его стиле...
   - То есть вы хотите сказать, что она отличается от всех остальных его
произведений? И от "Последнего лета"?
   - Нет. "Последнее лето" - тоже что-то в этом духе. Был тогда у Антона
Антоновича такой своеобразный период... А вы, как я понимаю,  достаточно
серьезно интересуетесь его творчеством?
   Леха под столом пихнул меня ногой и жизнерадостно сообщил:
   - Интересуется, конечно, но как и многим другим... А вот из того, что
она видела в прошлом году, ей больше всего  понравился  ваш  "Часовщик".
Она просто сказать стесняется... Правда, Женя?
   - Правда, - кротко согласилась я, снова  перевоплощаясь  в  гипсового
истукана.
   Выпили еще по чашке чаю, поговорили о тенденциях современного  театра
и о "Часовщике" Владимира Макаровича. Леха не без  удовольствия,  слегка
краснея и опуская круглые очи долу, выслушал серию комплиментов  в  свой
адрес.
   - Он - хороший актер! Очень хороший! - с .таким же пафосом,  с  каким
недавно говорил о Москвине, восклицал божий одуванчик дедушка Пеев.
   А я думала: "Да уж знаю, какой он актер! Можете не объяснять!"
   На  самом  деле  общение  со   стареньким   драматургом   и   с   его
улыбчиво-спокойной супругой было на удивление  приятным.  Мне  нравилось
слушать о фронтовом друге, который стал прообразом Часовщика, о том, как
Марина Юрьевна после премьеры еще два часа плакала от волнения,  даже  о
том, как дурацкий Митрошкин кричал, будто у него ничего не  получится  и
едва ли  не  собирался  отказываться  от  роли.  Время  текло  славно  и
неспешно. И я почти усилием воли заставила себя снова перевести разговор
в нужное русло:
   - Скажите, пожалуйста, Владимир  Макарович,  а  Москвин  -  он  много
пишет? Я как-то пыталась подсчитать, и у меня получилось, что  в  год  у
него вышло чуть ли не восемь пьес? Это правда?
   Дедушка неопределенно  пожал  плечами  и,  скрестив  руки  на  груди,
откинулся на спинку дивана:
   - Не знаю, я никогда не  подсчитывал...  Но,  вообще,  он  плодовитый
драматург, особенно в последнее время. Удивительно плодовитый!
   В  принципе  мы  пришли  сюда,  чтобы  задать  два  вопроса.  Первый:
"Отличаются ли по стилю пьесы, найденные в архиве у Бирюкова,  от  всего
остального, что сотворил Москвин?" Ну и второй; "Не слишком ли много для
одного человека он пишет?" Мы должны были задать эти вопросы,  и  мы  их
задали. Но  Леха  почему-то  все  равно  обозлился,  снова  покраснел  и
извинился, сказав, что ему надо выйти покурить. По пути, естественно, не
упустил возможности в воспитательных целях пихнуть меня коленкой.
   "Ну и дурак! - подумала я.  -  А  Владимир  Макарович  умный,  он  не
обижается... Подумаешь,  поинтересовалась  лишний  раз  тетя  из  Сибири
столичной  знаменитостью!  Между  прочим,  цель  визита   была   заранее
оговорена!"
   Когда Леха вышел, Марина Юрьевна тоже поднялась из-за стола и  вместе
с чайником удалилась на кухню - наверное, решила подогреть еще воды.  Мы
с Владимиром Макаровичем остались вдвоем. И тут я поняла, что это  шанс!
Мой единственный шанс! Вернется Митрошкин и снова не позволит сказать ни
слова, торопливо перекрывая своим жизнерадостным баритоном мой писклявый
и не особенно могучий голос.
   - Не скучаете, Женя? - мило осведомился дедушка.
   И я решилась:
   - Владимир Макарович, я понимаю, что это, наверное, звучит  не  очень
красиво, нескромно, и вообще... Но вы не могли  бы  познакомить  меня  с
Антоном Антоновичем, раз он ваш хороший знакомый? У меня  есть  наброски
пьесы, которые я хотела бы показать именно ему... Ваше мнение,  конечно,
тоже очень важно, но я пыталась писать... как  бы  это  выразиться?..  в
стиле Москвина! И поэтому...
   Дедушка божий одуванчик  накрыл  мою  руку  своей  теплой  старческой
ладошкой и успокаивающе проговорил:
   - Я все понимаю, Женечка! Не нужно так волноваться и. смущаться...  Я
конечно же попытаюсь поговорить о вас с  Антоном  Антоновичем.  Обещать,
естественно, ничего не буду, но сделаю все, что могу.
   - А сейчас? Вы не могли бы созвониться с ним прямо сейчас? Понимаете,
Алеша - он всего этого не одобряет и если узнает...
   - Все ясно! - Владимир Макарович усмехнулся. - Будьте добры, Женечка,
подайте телефон: он стоит справа от вас на тумбочке...
   А дальше был звонок, светский обмен любезностями, короткий разговор о
здоровье и о новой пьесе Москвина, идущей сейчас в одном из самых модных
театров-студий Москвы.
   - Антон Антонович, -  проговорил  Пеев,  видимо  дождавшись  паузы  в
разговоре, - а со мной тут  рядом  сидит  воздушное,  эфирное  создание,
которое  считает  себя  горячим  вашим  поклонником!..  Да...   Молодой,
перспективный драматург и, кроме того, очаровательнейшее существо! Прямо
Наташа Ростова в чуть  более  зрелом  возрасте...  Да,  просто  восторг!
Очень-очень хочет показать вам свою пьесу, но  ужасно  стесняется.  Что?
Завтра? Завтра в четыре часа вас устроит, Женечка? - это уже мне.
   Я, естественно, закивала так энергично, что моя бедная голова чуть не
отделилась от шеи.
   - Ну все! Тогда спасибо, Антон Антонович, я очень вам  обязан.  Всего
доброго. До свидания!
   Как добраться до  загородной  дачи,  на  которой  меня  будет  завтра
ожидать  знаменитый  драматург  Москвин,  Владимир  Макарович   закончил
объяснять за секунду до того, как в комнату  вошел  Леха.  Я  благодарно
улыбнулась краешками губ и увидела в выцветших глазах божьего одуванчика
ответную заговорщическую улыбку.
   Мы посидели еще с полчаса, попили чаю,  съели  по  паре  булочек,  от
которых просто невозможно  было  отказаться.  А  когда,  попрощавшись  с
хозяевами, уже вышли на улицу, напарничек удивленно заметил:
   - Надо же! Несмотря на все гадкие особенности твоего характера, ты им
понравилась!
   - Более того! -  не  замедлила  с  ответом  я.  -  Обо  мне,  молодом
перспективном драматурге, переговорили по телефону с Антоном Антоновичем
Москвиным, и завтра он ждет меня у себя на даче.
   Если бы Леха спускался по наклонной плоскости, то, наверное,  ткнулся
бы носом в асфальт, потому что туловище его  еще  продолжало  стремиться
вперед, когда ноги резко замерли на месте.
   - Кто и где тебя ждет? - спросил он, подозрительно  сощурив  глаза  и
склонив голову к плечу, как гигантских размеров волнистый попугайчик.
   - А на какой вопрос отвечать сначала? На "кто"? Или на "где"?
   - На оба! - рявкнул он  так,  что  испуганная  цветочница  машинально
прикрыла рукой стеклянный ящик с розами.  Я  же  недовольно  хмыкнула  и
демонстративно принялась изучать наклеенную на  бетонном  заборе  афишку
Кремлевского  балета.  Воистину   наглость   этого   молодого   человека
прогрессировала с чудовищной скоростью! Как-то  даже  не  верилось,  что
всего два дня назад он тащился за мной к метро и жалобно гнусил, чтобы я
его простила.
   - Женя! - Не дождавшись испуганных слез или падения в  обморок,  Леха
навис надо мной с видом крайне серьезным и угрожающим. - Женя, я,  между
прочим, не шучу! Объясни, будь добра, что значат эти твои намеки?
   - Ничего себе намеки?! - Я даже обиделась. - Да это,  можно  сказать,
самая  крупная  моя  удача  за  два  дня!  Владимир  Макарович  позвонил
Москвину, и тот согласился побеседовать со мной завтра в четыре часа  на
своей даче в Логинове.
   - Ага! И что дальше?
   - Не понимаю твоего глумливого тона.  Дальше  я  с  ним  встречусь  и
попытаюсь выяснить, имеет он какое-нибудь отношение к убийству  Бирюкова
. или нет.
   - И каким же это образом, интересно?
   На эту тему у меня были пока весьма смутные соображения, но некоторые
наметки все-таки имелись.
   - Уильям Шекспир. "Гамлет". "...Я слыхал, что  иногда  преступники  в
театре бывали под воздействием игры так глубоко потрясены,  что  тут  же
свои  провозглашали  злодеянья:  убийство,  хоть  и  немо,   говорит..."
Понятно? Или тебе нужно на совсем уж примитивном уровне объяснять? Приду
к нему,  под  видом  сюжета  своей  будущей  пьесы  расскажу  историю  с
убийством Бирюкова и посмотрю, как он отреагирует!
   Я  начала  с  высокопарного  слога  и   цитирования   все   того   же
академического перевода Лозинского, Леха же огорошил меня неожиданным  и
искренним:
   - Нет, ну вы видали дуру,  а?!  -  Слова  эти,  похоже,  адресовались
Небесам, у