ры. Приятнее  было,  конечно,  верить  в  последнее.  Но
скорее всего, Бородина в данный момент просто не одолевали  сверхсрочные
дела.
   "Объект" сидел за массивным  столом  и  поигрывал  ручкой  с  золотым
пером.
   Физиономия у него была препротивная, как, впрочем, и улыбочка.
   - А что это за "Луч надежды"? - подозрительно осведомился он, когда я
уселась в мягкое кресло, поставив ноги под выигрышным углом. - Что-то  я
про такое объединение не слышал.
   - А это новое, молодое объединение в составе киноконцерна "Мосфильм".
Мы не так давно организовались, и  от  успеха  этого  фильма  во  многом
зависит наш статус.
   На слове "статус" я  скромно  подалась  вперед,  чтобы  Бородин  смог
заинтересоваться грудью, показавшейся в декольте платья.
   -  Статус,  говорите?  -  Олег  Иванович  действительно  с  некоторым
интересом повел кустистой бровью. -  Ну  а  ваша  роль  в  этом  проекте
какова? Вы лично - кто?
   - Вообще-то я  -  актриса,  а  теперь,  по  совместительству,  еще  и
сопродюсер. Жить как-то надо.
   - Да-а. Надо... - Он  задумчиво  закивал,  погружаясь  в  собственные
мысли.
   Этого я ни в коем  случае  допустить  не  могла,  поэтому  немедленно
принялась  поправлять  волосы,  демонстрируя  нежный   изгиб   шеи.   На
большинство мужчин этот примитивный  жест  почему-то  действует  так  же
безотказно,  как  на  бездомного  Бобика  кусочек  сахару.  Бородин,  не
оказавшийся исключением, оживился:
   - А что, артистам  сейчас  тяжело  живется?  Сниматься-то,  наверное,
негде?
   - Абсолютно  негде,  -  вздохнула  я,  не  прекращая  Целомудренно  и
стеснительно наматывать на палец Плакированный локон.
   - Вот козлячья страна! - Олег Иванович  гневно  долбанул  кулаком  по
столу.
   - Прекраснейший типаж красивой русской девушки -  и  не  востребован!
Чем живем?
   Что смотрим? Чем завтра собираемся жить?
   Гневный пафос волновал меня не особо. Гораздо важнее было то, что мой
типаж оказался "прекраснейшим".
   Еще пару минут под  разными  углами  подемонстрировав  свои  ноги,  я
приступила к  изложению  сути  проекта.  Это  было  вольное  переложение
"Царевны-лягушки"   с   несколько   передернутыми   акцентами.    Вместо
Ивана-царевича  появлялся  некий  поэт  -  непризнанный  гений,   вместо
лягушонки - девушка, прекрасная во всех отношениях. А вот  вместо  Кощея
Бессмертного - сильный, умный и немолодой бизнесмен. Бабой Ягой была его
бывшая жена, подло подсказывающая Ивану, как  добраться  до  бизнесмена.
Иван, естественно, добирался, возвращал  себе  девицу,  которая  к  тому
времени уже любила Кощея. А Кощей,  как  человек  благородный,  отпускал
девушку, думая, что с молодым человеком она будет более счастлива. Кощей
даже инсценировал собственную смерть от руки поэта, давая  любимой  шанс
увидеть в Иване мужчину сильного и отважного...
   История вышла такой душещипательной, что я сама чуть не прослезилась.
А Олег Иванович погрузился в тяжкое раздумье.
   - Ну что ж, - молвил он, когда я уже готова была проклясть  свой  дар
рассказчика, - я дам вам  денег.  Но  с  одним  условием:  главную  роль
сыграете вы!
   Именно такой мне представляется наша будущая героиня.
   - То есть как - дадите? - слабо вякнула я.
   - А вот так -  дам.  Столько,  сколько  нужно.  На  искусстве  нельзя
экономить!
   Ситуация вырисовывалась странная. С деньгами и не  самой  в  общем-то
дурацкой идеей я легко могла найти режиссера, жаждущего снимать. Главная
роль  автоматически  доставалась  мне.  А  там  -   приличный   гонорар,
знакомства, связи...
   Зачем тогда, спрашивается, нужен  мой  маленький  бизнес,  кормящийся
женской мстительностью и  коварством?  Почти  неимоверным  усилием  воли
заставив себя вспомнить  о  будущем  ребенке  этого  мецената,  я  снова
сконцентрировалась на воплощении в жизнь нашего плана и  примерно  через
час, не позволив прикоснуться к себе и пальцем, уже заручилась обещанием
Олега  Ивановича  отпраздновать  день  его  рождения  вдвоем.  На   моей
загородной даче.
   Дача, правда,  была  не  моя.  Аренду  помещения  оплачивала  супруга
Бородина.
   Она же обязалась обеспечить дальнейшее безбедное существование Даши и
ее неприкосновенность по окончании операции.  О  безопасности  во  время
операции  предстояло  позаботиться  мне.  Ах,  Даша!  Милое,  безобидное
существо! Она и не знала, какому риску подвергалась!
   В назначенный день мы с ней приехали на дачу  заранее,  чтобы  успеть
подготовиться к романтическому свиданию. Правда, готовилась я одна. Даша
мирно спала в кладовке. Но это было и к лучшему. В 17.00 начался  отсчет
времени. С последним ударом часов на пороге возник Бородин. В  17.15  мы
выпили по бокалу шампанского, в 17.20 он попытался стянуть с меня  юбку.
Я томно отстранилась и, загадочно сверкнув глазами, пообещала ему  такой
секс, какого он еще в жизни не  видывал.  При  условии,  что  он  сейчас
немедленно отправится в душ и выйдет оттуда чистенький и свеженький, как
младенчик.
   Дальше важно было не ошибиться, но мы  с  его  женой  просчитали  все
точно.
   - В любом случае он будет плескаться не меньше пятнадцати  минут!  Уж
это я гарантирую, - говорила  она,  барабаня  пальцами  по  подлокотнику
кресла.
   - Ох, смотрите не подведите! - просила я. И она не подвела. Заявилась
в  офис  Олега  Ивановича  ровно  в  16.00   и   доверительно   сообщила
вице-президенту и компании, что у шефа ужасная депрессия:  даже  в  свой
собственный день рождения он в одиночестве  заперся  на  какой-то  даче,
адрес которой она случайно обнаружила у него в  записной  книжке.  Далее
заботливая жена попросила друзей и коллег  прямо  сейчас  вместе  с  ней
поехать на эту дачу, чтобы развеселить Олега Ивановича и поздравить  его
с днем рождения. Представляю, как смущенно покашливали солидные  дяди  в
дорогих  костюмах,  как  прятали   они   двусмысленные   улыбочки,   как
придумывали уважительные причины для того, чтобы не  ехать!  Но  супруга
шефа  была  ужас  как  настойчива.  К  тому  же  намеками,  угрозами   и
перспективой близкой истерики она не оставила им другого выхода.  И  они
поехали.
   Излишне говорить, что перед  воротами  "моей"  дачи  кортеж  из  трех
автомобилей  остановился  примерно  в  семнадцать  сорок.  Моя  клиентка
попросила нажать на сигнал, как бы для мужа, но на самом деле конечно же
для меня. Услышав автомобильный гудок, я  вытащила  Дашеньку  из  сумки,
устроила ее в кровати, а сама выскользнула из комнаты.  Через  несколько
секунд из душа появился мокрый толстый Бородин. Не  представляю  что  он
почувствовал, вместо обнаженной женщины увидев в постели розовую хрюшку.
Причем хрюшку, наряженную в два ажурных лифчика и кружевные трусы.
   У него оказалась достаточно хорошая реакция для  того  чтобы  понять:
свинка сама по себе - не такой криминал, как свинка в женском белье,  но
недостаточно хорошая для того, чтобы успеть это белье  снять.  Коллектив
друзей, партнеров и подчиненных под  предводительством  любящей  супруги
вошел в дверь как раз в тот момент, когда Олег Иванович, изловив Дашу за
задние  ножки,  пытался  стащить  с  нее  трусы.  Моя  бедная   Дашенька
пронзительно визжала.
   - Это не то, что вы думаете! - успел яростно  прокричать  Бородин.  А
дальше повисла тяжелая,  неловкая  тишина,  нарушаемая  только  сердитым
похрюкиванием освободившейся поросюшки...

***

   Вторая ситуация была простой и изящной, как все истинно классическое.
   Жена  еще  одного  преуспевающего  бизнесмена  Марина  жаловалась  на
постоянные домогательства со стороны приятеля мужа. Домогательства  были
обидными, пошлыми и утомительными. Но,  самое  ужасное,  муж  упорно  не
желал ничего замечать.
   - Да перестань ты, ради Бога! - говорил  он,  прячась  за  газетой  и
досадливо отмахиваясь. - Придумываешь всякие страсти-мордасти. Сериалов,
что ли, насмотрелась? У Карпенко своих баб - выше крыши. Станет он из-за
этого со мной отношения портить...
   Выход казался таким очевидным, что мне даже как-то неловко было брать
деньги за консультацию.
   - "Тартюфа" читали? - скучно поинтересовалась я, досадуя на  то,  что
заказ сорвался. - Если не читали - почитайте. Все велосипеды в мире  уже
изобретены. Прячете мужа в  шкаф  или  под  кровать,  позволяете  вашему
ухажеру пару вольностей - и все! Муж в бешенстве, друг в дерьме, а вы  -
на белом коне.
   - Это все понятно. - Марина стеснительно  и  мило  улыбнулась.  -  Но
хочется сделать ему настоящую,  конкретную  гадость.  Чтобы  он,  козел,
надолго запомнил!
   Я немного покумекала, прикинула так и сяк...
   На     торжественное     "обмывание"     какого-то     там     нового
российско-германского проекта мы пришли вместе.  Закрылись  в  маленькой
комнатушке с двумя креслами и столом и занялись  моим  макияжем.  Марина
время от времени подхихикивала - вероятно, на нервной почве, а я творила
в обстановке строгой  секретности.  О  моем  существовании  до  поры  до
времени не должен был знать никто  -  даже  Маринин  муж,  которого  она
посвятила в некоторые пункты нашего плана.
   Господи, как он упирался, бедный! Как отчаянно не хотел  прятаться  в
каморке уборщицы рядом с  холлом!  Как  кричал,  что  все  это  глупо  и
непорядочно!
   А вот пресловутый Карпенко не вопил  и  не  кричал,  а,  наоборот,  с
большим энтузиазмом отреагировал на предложение Марины пойти побеседовав
наедине. Она скорее недоиграла, чем  переиграла.  И  томности  в  голосе
можно было добавить, и прозрачной легкости  намеков.  Хотя  ее  мучителю
вполне хватило  одного  согласия  выпить  шампанского.  После  этого  он
немедленно  притиснул  жертву  к  подоконнику,  принялся  рыться  в   ее
декольте, приговаривая:
   - Мариночка! Ну, Мариночка, дорогая! Ну никто же не  видит!  Чего  ты
упираешься? Мужа, что ли, своего гребаного боишься? Я же тебе говорю: он
идиот!
   Ему и в голову не придет...
   И тут раздался ужасный грохот падающих  швабр  и  ведер.  Разъяренный
Маринин супруг рвался из своей каморки. Мне пришлось поторопиться, но  я
все же успела и мирным, прогуливающимся ангелом возникла в холле как раз
в тот момент, когда обманутый муж наконец  справился  с  нагромождениями
хозяйственного инвентаря.
   - Ах ты, гад! Ах ты, сволота позорная! - Грозный, как  Кинг-Конг,  он
возник из-за колонны. - Значит, это правда? Значит, ты с моей женой?..
   Марина предусмотрительно отошла  в  сторону,  Карпенко  побледнел.  А
"ангел-спаситель", как бы вдруг сориентировавшись в ситуации,  приступил
к исполнению своих обязанностей.
   - Мужчина! - проверещала я на редкость противным голосом. -  Оставьте
его в покое! При чем тут ваша жена? Мы с молодым человеком выясняли свои
отношения.
   Сначала девушка эта появилась и помешала, потом вы выскакиваете...
   На всем протяжении своей гневной тирады я многозначительно и неуклюже
подмигивала несчастному Карпенко. Подмигивание должно было означать:
   "Я все понимаю. Я вам помогу. Только подыграйте мне".
   Марина в сторонке давилась от смеха. А  Карпенко  кривился,  бледнел,
зеленел, но все же пытался Улыбнуться.
   - Да, - выдавил он наконец с непринужденностью Сизифа,  закатывающего
камень в гору, - чего ты, собственно, раскричался? Твоя жена только  что
вошла, а эта... эта женщина - моя знакомая. Мы разговаривали...
   Все, конечно, было шито белыми нитками. Причем  крупными,  нарочитыми
стежками. Но у Карпенко просто не оставалось другого выхода,  а  у  мужа
Марины, к счастью, было здоровое чувство  юмора.  Поэтому  когда  Марина
предложила:
   - Саш, правда, успокойся! Пойдем лучше обратно в зал.  И  этот  пусть
идет... со своей подружкой, - он только плотоядно усмехнулся:
   - Конечно, пойдем! Давай, Макс, представь свою. Дульсинею гостям!
   - Да-да, представьте меня гостям! -  встряла  я.  Карпенко  попытался
выкрутиться, пробормотав, что все это ни к чему и совершенно излишне. Но
улизнуть ему не позволили. В результате  в  банкетный  зал,  где  сидели
немецкие гости и их русские партнеры по бизнесу,  мы  вернулись  чинными
парами: Марина с мужем и я с Карпенко.
   Бедный, бедный Макс! Как жалобно и просяще смотрел он  на  Марининого
мужа - человека, на деньги  которого  он  работал,  как  пристыженно  на
немцев, с которыми собирался  заключать  миллионный  контракт.  А  фрицы
по-рыбьи ловили ртами воздух, пытаясь продышаться сквозь плотное  облако
моего дешевого одеколона, и в крайнем недоумении  разглядывали  спутницу
своего будущего партнера - неуклюжую, толстозадую  бабенку  в  китайском
"адидасовском"  костюме,  с  обрюзгшими   щеками,   пористым   носом   и
здоровенным фингалом под глазом. Причем пока они еще  не  знали,  что  я
стану  жеманно  улыбаться,  кушать  форель  руками  и,  лихо  дирижируя,
призывать всех присутствующих хором спеть:
   "Вчера в Берлине под мостом поймали Гитлера с хвостом".
   Через четверть часа бледно-зеленый Карпенко  вывел  меня  в  коридор,
нервно сунул сто долларов и попросил немедленно сгинуть. Пришлось  гордо
удалиться. Но я почему-то  была  уверена,  что  пятнадцати  минут  моего
"звездного" присутствия оказалось  более  чем  достаточно.  Ох,  не  зря
все-таки и по актерскому  мастерству,  и  по  гриму  мне  в  свое  время
выставили твердые, без всяких натяжек, пятерки!..

***

   В  общем,  все  это  было,  конечно,  довольно  весело.   Я   неплохо
зарабатывала, параллельно проигрывая интересные с актерской точки зрения
ситуации. Но счастливее от этого почему-то не  становилась.  Работа  для
денег оставалась работой для денег, театр - театром, Пашков -  Пашковым,
а я -  несчастной  влюбленной  дурой.  Дурой,  умудрившейся  сегодняшним
разговором с Витькой Сударевым отрезать себе все пути к отступлению.
   Я ехала домой и думала о том, что будущее мое - уныло и беспросветно,
как осеннее небо, о том, что встреча с  очередной  клиенткой  нужна  мне
сегодня как рыбке зонтик, и о том,  что  работать  все-таки  необходимо.
Поэтому когда в 19.00 черноволосая женщина вошла в кафе "Лилия", села за
столик напротив меня и сказала, что надо  как  следует  наказать  одного
театрального режиссера, я только привычно кивнула и ответила::
   - Раз надо - накажем.
   Возможно, тогда мне следовало просто прислушаться, чтобы услышать  за
спиной близкое и загнанное дыхание Смерти...
   Он выглядел именно так, как я себе его представляла, и  чуть  похуже,
чем на фотографии, которую показала мне новая заказчица  Ольга.  Широкое
лицо, небольшие темные глазки и небрежно  обмотанный  вокруг  шеи  синий
шарф - шарф пожилого мальчика-хулигана с соседнего двора. На столе перед
Вадимом Петровичем Бирюковым  стояла  кастрюля  с  вареной  картошкой  и
пустая водочная стопка.
   Впрочем, водочные стопки  были  пустыми  у  половины  присутствующих,
поэтому  народ  пребывал  в   состоянии   радостного   возбуждения.   На
единственном свободном кресле валялся всеми позабытый букетик гвоздик  и
оранжевый воздушный шарик, густо исписанный фломастером.
   "Ну,  елки-палки!"  -  досадливо  подумала  я,  поняв,   что   вместо
нормальной репетиции меня угораздило попасть на  чей-то  день  рождения.
Видимо, что-то в этом духе  с  редким  единодушием  подумали  и  актеры,
сидящие в комнате: взгляды, устремленные на меня, были лишены даже  тени
энтузиазма. Посторонних на таких сборищах не жаловали - мне-то это  было
отлично известно. Но отступать не имело смысла. Я улыбнулась осторожно и
заискивающе,  как  интеллигент,  по  ошибке  попавший  в  женскую  баню,
деликатно прокашлялась и пискнула:
   - Вадим Петрович, мне бы с вами побеседовать...
   Женская часть труппы немедленно принялась переглядываться иронично  и
многозначительно.
   - Побесе-е-довать! - тихо, но насмешливо протянул кто-то в углу. И  я
поняла, что Ольга ничего не сочинила...
   - Бирюков -  стопроцентный,  неисправимый  кобель,  -  говорила  она,
докуривая одну сигарету и тут же  доставая  из  пачки  следующую.  -  Ни
одной, вы понимаете, ни  одной  в  труппе  нет  симпатичной  женщины,  с
которой бы он в свое время не переспал! И главное, как говорится,  -  ни
кожи, ни рожи, а ведь умудряется же! Приходит новенькая девочка - и  уже
через месяц, рыдая, вылавливает его по коридорам и  туалетам,  руки  ему
целовать готова!
   - Ну, в общем, известный типаж! - усмехалась я.  Типаж  действительно
был известным. По-моему, в каждом уважающем себя театре имелся такой вот
Казанова местного розлива, сильно осложняющий жизнь женскому полу.
   - Да нет, наоборот, феномен какой-то. - Сигарета в  Ольгиных  пальцах
сухо хрустела. В чашечке остывал кофе. - Все попадаются!  Вы  понимаете,
все! И я вот тоже... Верите, и  представить  не  могла,  что  будет  так
плохо...
   Это было не столько плохо, сколько обидно. Даже я, при  моем  скудном
девичьем умишке и  посредственной  внешности,  умудрилась  избежать  сей
банальной участи, проигнорировав в свое время знаки внимания со  стороны
нашего "премьера". А  она  -  типичная  "героиня",  с  низким,  красивым
голосом, сочными губами и великолепной дикцией - и надо же!.. В  сапогах
на высоких, тонких каблуках Ольга была выше меня почти  на  голову.  Наш
старенький главреж от женщин такого типа сходил с ума. "Вот они  созданы
для сцены, они! - вопил он, воздевая руки к потолку. -  А  не  вы,  мыши
писклявые. И посмотреть зрителю есть на что, и слуховой аппарат брать  с
собой в зал не надо". Радовало то, что Ольга была не только красивой, но
и умной - пришла со своим готовым планом. А еще  она  была  мстительной.
Честное слово, в последнее  время  мне  нравились  женщины,  склонные  к
вендетте!..
   - Так о чем же вы хотели со  мной  побеседовать?  -  игриво  вопросил
Вадим Петрович Бирюков, и я поняла, что наживка проглочена.
   После сказочки про безработную актрису, жаждущую играть именно в этом
театре, мне немедленно выдали маленький граненый стакан из тех, которыми
бабушки обычно отмеряют семечки. Вместо  семечек  в  стакане  плескалась
водка. Я выпила спокойно и с достоинством. Но женщины отчего-то не стали
смотреть на меня более  дружелюбно.  Я  даже  пожалела,  что  среди  них
сегодня  нет  Ольги.  (Она  сказала,  что  слишком  волнуется  и  боится
"проколоться", поэтому присутствовать будет только  на  финальной  части
представления.) Мужские же взгляды несколько потеплели. И хотя я в своем
выпендрежном розовом костюме от Тома Клайма смотрелась на общем фоне как
вражеский лазутчик, мне тем  не  менее  выделили  четвертинку  яблока  и
соленый огурец - закуску, по театральным меркам, просто царскую.
   Выпили по второй. Особых флюидов  мужской  неотразимости,  источаемых
Бирюковым, я пока не замечала. Да и он  сам,  как  ни  странно,  никакой
активности пока не проявлял: как будто бы перед ним сидела  не  актриса,
недвусмысленно  заявившая  о  своем  бурном  желании  творить  под   его
руководством, а бомжиха, забредшая на  рюмочку  водки.  Впрочем,  хитрым
карим глазом все-таки косил.
   "Дозреешь!" - равнодушно подумала я и согласилась выпить по третьей.
   Народ потихоньку расслаблялся,  растекался  со  своими  стаканами  по
комнате,  начинал  кучковаться  небольшими  группками.  Где-то   активно
обсуждали вчерашний "кошмарный  зрительный  зал",  где-то  -  провальную
премьеру у соседей.
   Естественно, не обходилось  без  традиционных  на  актерских  пьянках
горестных выкриков: "Я - актер (актриса)! Настоящий актер  (актриса)!  А
играть не дают! А я могу так, как никто не может!" Тощая белесая  девица
неопределенных лет,  похожая  на  хворую  лабораторную  крысу,  пыталась
сфокусировать взгляд на альбоме репродукций старинных  икон  и  донимала
соседа нудным вопросом: "Почему на картинке "Сошествие  во  ад"  столько
святых с нимбами? И почему, вообще, они (святые) идут в ад?" Успокоилась
она только тогда, когда сосед, значительно более трезвый, чем она  сама,
авторитетно пояснил, что  у  святых,  вероятно,  экскурсия.  Я  подавила
смешок. И вот тут-то Бирюков, улучив момент, коварно поинтересов