в  совершенно  другой
весовой категории.
   Рыжеватые волосы соседки слиплись жирными прядями. И  вообще,  вид  у
нее был какой-то непромытый и  омерзительный.  Впрочем,  мне  сейчас  не
хотелось ни ехидничать, ни разворачивать боевые действия.
   - Извините, не знаю вашего имени-отчества... - Я провела  ладонью  по
лбу и почувствовала, как ноет подвывихнутое запястье. - Не могли  бы  вы
поподробнее рассказать, что слышали ночью... Вы ведь что-то  слышали?  Я
правильно поняла?
   - Вера Николаевна.
   - Что?.. Ах да! - спохватилась я, осознав, что  Крыса  называет  свое
имя.
   - Так вы действительно что-то слышали?
   - Ну, если после вашей вчерашней веселой гулянки  можно  было  вообще
сохранить слух...
   Тетя Паша неодобрительно покачала головой. Видимо,  хотела  напомнить
про убитого жениха и неуместность брюзжания, но  при  мне  не  решалась.
Меломанка скрестила сухонькие, маленькие ручки на груди и, чувствуя себя
хозяйкой положения, спокойно опустилась на высокий деревянный ларь:
   - Вообще-то слышала. Удивительно только, что не слышали вы!.. Часа  в
два это, наверное, было. Или в три?..  Точно  не  скажу  -  на  часы  не
смотрела.
   Я от нетерпения заскрежетала  зубами.  Если  б  мне  сейчас  измерили
пульс, то наверняка обнаружили бы кошмарную тахикардию. Все  поджилки  у
меня  тряслись,  в  горле  было  сухо  и  горячо.  Меломанка  продолжала
основательно и неспешно вещать:
   - Ну вот... В общем, в дверь позвонили. Я почему-то  сразу  подумала,
что это могут быть только к. вам. К нам с Павлиной Андреевной за полночь
гости не ходят... Раз позвонили, другой...  Потом  слышу,  у  вас  дверь
открылась, кто-то протопал. Потом - Натальин голос. А потом все -  дверь
хлопнула!
   - И больше ничего?
   - Ничего... А вам еще .хотелось, чтобы я вышла и посмотрела, кто  там
пришел и чего хочет? И так, наверное, уже  все  косточки  мне  перемыли:
мол, дура  старая  подслушивает,  поглядывает  еще  и  мораль  читает...
Матерей на вас нет и отцов с розгами, вот что я вам скажу! Да в  прежние
бы времена...
   - Еще раз извините, Вера Николаевна... -  Я,  поморщившись,  прервала
поток ее гневных излияний. - Вы сказали, что Наташин голос услышали? Она
с кем-то разговаривала? С мужчиной или с женщиной?
   - Какая вы, честное слово, странная! - Меломанка возмущенно  вскинула
брови. - Я же вам русским языком говорю: не выходила,  не  смотрела,  не
прислушивалась!
   Тетя Паша, устав стоять, нащупала позади себя  перевернутое  жестяное
ведро и опустилась на него с осторожностью  борца  сумо,  садящегося  на
детский стульчик.
   - Ты, главное, успокойся, Жень, - начала она с материнской заботой  в
голосе, и из-за нее я чуть не пропустила самое главное.
   - "Это ты?" - она спросила, - пробормотала меломанка,  как  бы  между
прочим. - И все, по-моему... Ну как, могла я по одному этому понять -  с
мужчиной она там разговаривала, с женщиной, с Полканом подзаборным?..
   - "Это ты"? - Я вскинулась. - А как она это спросила? Испуганно?
   Удивленно?  Обрадованно?  Вера  Николаевна,  милая,   ну   вспомните,
пожалуйста! "Это ты" - и все?
   - Все.
   Она поднялась с ларя и заботливо поправила вытянутую трикотажную юбку
цвета неопределенного и гнусного.
   - "Это ты" - и все... А всякие там интонации разбирать  -  я  вам  не
актриса!..
   Тетя Паша пыталась зазвать меня попить чаю или  чего  покрепче,  если
мне требуется. Но я отказалась. Упала ничком на кровать и, зажмурившись,
закусила подушку.
   Вероятно, почувствовав опасность, Наташка заперла  дверь  в  комнату,
прежде чем открыть дверь Другую, за  которой  стоял  неведомый  человек.
Испуганно или удивленно спросила: "Это  ты?"  -  увидев  знакомое  лицо.
Увидела и поняла что-то такое, чего  не  могла  понять  до  сих  пор.  А
человек по ту сторону порога не произнес ни звука. В жуткой тишине зажал
Наталье рот. Или ударил ножом,  как  Бирюкова.  Или  просто  схватил  за
горло...
   Ольга? Человек  в  сером?  Пугающе  знакомое  лицо,  показавшееся  из
бинтов? Я знала манеру Серого двигаться. Она узнала человека, пришедшего
по ее душу, и, еще боясь поверить, успела переспросить:
   "Это ты?!"
   Зачем она вообще пошла открывать? Почему не  разбудила  меня  и  одна
вышла из комнаты? Пожалела? Просто устала бояться и изнывать в  постели,
обливаясь холодным потом? Не выдержали нервы?
   Или что-то еще?
   А не слишком ли надолго она задумывалась, когда я  во  второй  или  в
третий раз описывала, как  выглядит  Ольга?  Не  слишком  ли  неуверенно
отвечала:
   "Н-нет... Не знаю... Никогда ее не видела"? Может быть, это описание,
за исключением некоторых деталей, все-таки подходило  к  кому-то  из  ее
знакомых? А что такое для женщины - детали?  Другой  цвет  волос,  новая
прическа, цветные контактные линзы, иной макияж - и все, другое  лицо...
Да что там говорить? С помощью профессионального  грима  можно  изменить
внешность до неузнаваемости.
   Время шло, а я по-прежнему недвижно лежала на кровати, глядя  в  угол
комнаты на облупившийся плинтус и серую полоску  пыли  на  стыке  его  с
обоями. Не хотелось шевелиться, не хотелось дышать,  не  хотелось  жить.
Жить было слишком страшно, дышать - слишком больно. Казалось, мои органы
тихо отмирают один за другим.
   Сначала легкие, потом сердце... На месте  желудка  -  сплошной  комок
горячей боли. Если бы мне предстояло прожить еще хотя бы лет десять,  то
я непременно затревожилась бы, подозревая язву.  А  сейчас  какой  смысл
трястись?..  Слух  тоже  притупился.  Торжественные  финальные  колокола
"Кармен-сюиты" слились в один непрекращающийся гул...
   За что  убили  Наталью?  (В  том,  что  ее  убили,  я  уже  почти  не
сомневалась.) Ну ладно Бирюков - он слишком много знал и  слишком  много
болтал. Ладно Славик с  Лехой.  (Господи,  как  же  можно!  Леха,  такой
хороший, такой родной, - и убит!) Но как бы там ни было, они тоже  знали
немало, кроме  того,  собирались  по-своему  распорядиться  информацией.
Следующей, по логике, должна была стать  я.  Могла  что-то  услышать  от
Бирюкова, еще вероятнее - что-то узнать от того же Лехи!
   Скорее всего, я слышала или видела  что-то  такое,  чему  не  придала
значения. Было же, было смутное, неясное ощущение тревоги! Но Наташка!..
При чем здесь Наташка?! Если они, он или она  следили  за  каждым  нашим
шагом, если подкараулили  у  подъезда  Вадима  Петровича  и  передали  в
аэропорту отрубленную руку, то они не могли  не  понимать,  что  Каюмова
влезла  в  эту  историю  абсолютно  случайно,  что  она  выполняет  роль
преданного, надежного друга - и не более того?! Но  как  понимать  тогда
странное "Это ты?"...
   Дверь, или то, что от нее осталось, скрипнула за спиной неожиданно. Я
даже не успела испугаться и  автоматически  села  на  кровать,  опершись
рукой о край железной сетки. А на  пороге  стояла  она.  И  сердце  мое,
жалобно екнув в последний раз, стремительно провалилось куда-то в живот.
   На ней был все  тот  же  свингер.  Правда,  вместо  пестрого  платка,
мягкий, широкий голубой шарф.
   Все те же сапоги, на тонких и острых шпильках. Темные  волосы  лежали
на плечах тяжелыми волнами. Глаза блестели странно и нехорошо.
   - Не-ет! - просипела я, сползая на пол  и  больно  обдирая  спину.  В
голове промелькнула шальная,  глупая  мысль:  "Никогда  не  думала,  что
смерть придет за мной именно в таком облике!" Отчаянное, последнее: "Кто
ее пустил? Почему ей открыли дверь? Где  тетя  Паша?  Где  меломанка,  в
конце концов? Мама! Мамочка!!!"
   - Прекратите ломать комедию, вам это не идет, - сухо  сказала  Ольга,
стягивая с руки узкую замшевую  перчатку.  -  Мне  хотелось  бы  узнать,
почему вы не выполнили мое поручение, и, естественно,  получить  обратно
неотработанный аванс...

Часть вторая

"БЛАЖЕННЫЙ ДУХ ИЛЬ ОКАЯННЫЙ ДЕМОН..."

   В гриль-баре было жарко и темно. На улице просыпалась первая  снежная
крупа, серый асфальт  затянуло  рваной  белой  вуалью.  Воздух  сделался
каким-то прозрачным и звенящим. А здесь медленно  крутились  на  вертеле
истекающие соком куриные окорочка,  пенилось  пиво  и  в  высоких  узких
бокалах мерцало вино.
   Мы с Ольгой  сидели  за  угловым  столиком  друг  напротив  друга.  Я
старалась левым глазом смотреть на нее,  а  правым  осторожно  косить  в
сторону выхода, чтобы при  первом  же  подозрительном  движении  рвануть
вперед, сметая на своем пути стулья и громко взывая о помощи... Господи,
да ни за что на свете я бы не вышла из Наташкиной комнаты! Ни  за  какие
коврижки не согласилась бы отцепиться от железной ножки кровати, если бы
Ольга еще там, в душной коммуналке, где любопытными тенями бродили  тетя
Паша с меломанкой, не начала с таким великолепным презрением требовать у
меня свои кровные доллары...
   - Мошенница, воровка, аферистка, - хлестко и  холодно  говорила  она,
похлопывая о ладонь перчатками. - С кем-нибудь другим ваши  незатейливые
штучки, может быть, и прошли бы. Но только  не  со  мной!  Наша  прошлая
беседа записана на диктофон  -  я  всегда  подстраховываюсь  в  подобных
случаях, - и с пленкой я прямо отсюда пойду в милицию. Вас  выставят  из
Москвы в два счета. Но отправят  не  домой,  а  в  ближайшую  колонию...
Думаете, сложно будет доказать факт мошенничества?!
   В дверях уже маячила  любопытная  Крыса,  делая  вид,  что  совершает
невинный моцион по коридору. Тетя Паша, видимо, подслушивала,  приставив
к стене банку, - в районе розетки что-то время от  времени  скреблось  и
постукивало.
   Кем только меня не  обзывали  за  всю  мою  недолгую  жизнь,  но  вот
воровкой - еще никогда! Да и в  Ольгиной  решимости  выцарапать  обратно
свои капиталы чувствовалась какая-то  несвойственная  кошмарному  убийце
мелочность. Скорее всего, в этой игре она была только пешкой, В общем, я
несколько осмелела и, отодвинувшись как можно дальше, спросила:
   - Кто вы, вообще, такая? Почему втравили меня в эту историю?  А  если
мне в милицию пойти, вам это понравится?
   Она поморщилась, нервно поправила свой роскошный голубой шарф и  сухо
заметила:
   - Надо уметь проигрывать с достоинством. Я вас вычислила, я вас,  как
говорится, приперла к стенке, вам остается только  вернуть  деньги  -  и
разойдемся по-хорошему!
   - Но вы ведь не актриса. Вы ведь никогда не  играли  в  "Эдельвейсе",
верно?
   От собственной наглости мне стало даже нехорошо: за  моей  обличающей
фразой  вполне  мог  последовать  удар  или  выстрел.  Но  Ольга  только
прищурила длинные зеленые глаза:
   - Да, я не актриса. Это, по-вашему, что-то  меняет?  Или  освобождает
вас от обязательств по отношению ко мне? Был заказ,  было  согласие  его
выполнить, вы взяли аванс...
   Меломанка в обнимку со  своей  ужасной  зеленой  кастрюлей  пошла  на
пятнадцатый или шестнадцатый круг. Возникало ощущение, что в кастрюле  у
нее - зловредный младенец, которого надо  непрерывно  укачивать.  Ольгу,
похоже, тоже изрядно раздражало непрерывное движение за спиной.
   - Может быть, вы все-таки пригласите меня в комнату?  Поговорим,  как
цивили...
   -  Нет,  оставайтесь,  пожалуйста,  там!  -  поспешно   перебила   я,
демонстрируя  чудеса  гостеприимства.  -  Я  вообще  ни  о  чем  с  вами
разговаривать не буду, пока вы не объясните,  как  меня  нашли.  Я  ведь
здесь не живу - только гощу...
   - О Господи! - Она страдальчески подняла глаза к потолку. - Да все  в
том же "Эдельвейсе" про вас узнала. Вы сдружились с Наташей  Каюмовой  -
просто не разлей вода, занимаетесь  непонятно  чем  -  репетируете,  для
телевидения снимаетесь... Адрес Каюмовой - это ведь  не  государственная
тайна, правда? Уж извините, что не сообщила заранее о  своем  визите!  И
вообще, я пришла сюда не затем, чтобы исповедоваться...
   Брезгливо покосившись  на  деревянный  ларь,  находящийся  в  опасном
соседстве с ее светлым свингером, Ольга сделала еще одну попытку войти в
комнату.
   - Нет! - снова взревела я, выставляя вперед руку.
   Ольга  вздохнула,  посмотрела  на  меня  почти   с   состраданием   и
поинтересовалась:
   - Интересно, почему это вы меня так боитесь?..
   Ей еще было интересно! Ха-ха...
   После непродолжительных переговоров о месте нашей  дальнейшей  беседы
мы наконец пришли к консенсусу. Разговаривать в присутствии  соседей  не
улыбалось обеим. Но Ольга настаивала на каком-нибудь  маленьком,  уютном
кафе типа "Лилии", а я требовала  кафе  большого,  многолюдного,  хорошо
освещенного и, желательно, находящегося в непосредственной  близости  от
отделения милиции. При упоминании  же  о  "Лилии"  мне  вообще  делалось
дурно. Гостья взирала на  меня  со  все  большим  подозрением,  с  моими
требованиями соглашалась осторожно, как психолог, ведущий  переговоры  с
умственно   неполноценным   маньяком,   в   общем,   играла   достаточно
убедительно. В конце концов  сошлись  на  гриль-баре  в  двух  шагах  от
метро...
   И вот теперь я сидела перед ней, бледная, нервно трясущаяся, да еще и
странно  косящая,  а  Ольга  уже  в  третий  или  четвертый  раз  устало
повторяла:
   - Да, я не актриса и никогда ею не была. Я - экономист. Но это еще не
повод для того, чтобы меня бояться.
   Сок  в  наших  бокалах  потихоньку  грелся,  в   округлой   фирменной
пепельнице тлела сигарета.
   - Но зачем же вы тогда сказали, что актриса?
   - А для вас это имеет какое-то значение? Я могла  бы  назваться  хоть
космонавтом, это мое личное  дело...  Если  угодно,  считайте  это  моим
маленьким капризом!
   Умиляться при слове "каприз" мне почему-то не  хотелось,  а  хотелось
только одного: разобраться наконец,  что  же  все-таки  происходит?!  Я,
конечно, не считала уже, что Ольга и Человек в сером - одно и то же лицо
(двигалась она совсем по-другому!), но то, что  моя  заказчица  каким-то
образом была замешана в случившемся, сомневаться не приходилось.
   - Д-да, маленький каприз... -  повторила  она  задумчиво  и,  поднеся
близко к лицу зажигалку, высекла кремнем язычок пламени.  -  Впрочем,  я
могу и объяснить, если это вас успокоит... Мне хотелось  быть  актрисой,
хотелось видеть Вадима каждый день,  быть,  как  это  у  вас  говорится,
"послушной глиной в режиссерских руках". Я ведь знала по  его  рассказам
всю труппу, знала,  над  чем  он  работает,  с  кем  ругается,  на  кого
возлагает надежды. Господи, кем я только себя не представляла раньше:  и
леди Монтекки, и Гертрудой, и Анфисой! Мне кажется, я понимала его,  как
никто! Ни одна профессиональная актриса не смогла бы сыграть лучше,  чем
я, не смогла бы сделать именно так, как он просит!..
   "Тоже мне, Комиссаржевская! - думала я с ненавистью.  -  Сидишь  тут,
губки кривишь и ресничками томно трепещешь!  А  я  по  твоей  милости  в
полном дерьме!"
   - Хотя это все ненужная лирика!  -  Ольга  неожиданно  усмехнулась  и
подняла на меня спокойные зеленые глаза. - Можно объяснить и проще: я не
знала, насколько легко вы находите компромисс с моралью, и  сомневалась,
согласитесь ли вы мне помочь, если будете в  курсе  истинного  положения
вещей. Ведь мерзкий режиссеришка, соблазняющий  ежесекундно  молоденьких
глупых актрисок, гораздо больше заслуживает кары, чем тот  же  режиссер,
бросивший скучную даму-экономиста. Кстати, я  не  слишком  преувеличила:
Вадим на самом деле жуткий кобель. Просто из уст актрисы все это звучало
как-то более убедительно. Но вернемся к нашим баранам: где мои деньги?
   - Если дело обстоит именно так, как вы  говорите,  то  почему  вы  не
пришли в театр на следующее утро? - вопросом на вопрос ответила я.
   - Почему же не пришла? Я пришла. Немного послонялась по фойе, особого
оживления после того, как актеры зашли в зал, не заметила и поняла,  что
вы просто-напросто не выполнили свою работу!
   Для кого она  это  говорила?  Для  себя?  Для  меня?  Или  опять  для
диктофона, лежащего на дне сумки? Если бы кому-нибудь  пришло  в  голову
составлять милицейский протокол по ее словам, то  ситуация  нарисовалась
бы, мягко говоря, неприятная  -  для  меня,  естественно,  не  для  нее!
Несчастная женщина, покинутая любовником, решает этому самому  любовнику
отомстить. Единственный ее грешок  состоит  в  том,  что  она,  движимая
трезвым   расчетом   и   одновременно   подстегиваемая    романтическими
фантазиями, представляется театральной актрисой. Однако орудие мести, то
есть  я,  начинает  действовать  совсем  не  так,  как   предполагалось:
режиссер, которого поручено всего  лишь  осмеять,  умирает,  а  девушка,
бывшая с ним в момент его смерти (то есть опять же я!), начинает  плести
какую-то чушь про бесшумного убийцу, Человека в сером и отрубленную руку
в пакете из-под женских гигиенических прокладок!..  Тюрьма,  пожизненное
заключение или расстрел.
   И это в том случае, если Серый в своем плаще и бинтах не доберется до
меня раньше милиции!..
   - Ольга, - проговорила я, в  упор  разглядывая  ее  красивое  лицо  с
точеными чертами, - прошу вас только об одном... Вы -  женщина,  и  я  -
женщина. Я, насколько понимаю, не сделала лично вам ничего плохого.  Так
помогите же мне!
   Просто намекните, что делать? Чего от меня хотят?.. Или хотя бы  кто?
Кто попросил вас позвонить мне и разыграть весь этот спектакль?
   - Я не понимаю... - Уголок ее губ брезгливо вздрогнул.
   И тут я сорвалась:
   - Ах, вы не понимаете?! А неплохо бы понять, что  в  один  прекрасный
день я просто чокнусь от всего этого, потому что я не железная.  Да,  не
железная!
   Пойду и спрыгну  с  крыши,  и  вся  ваша  замечательная  игра  пойдет
насмарку. Или, еще того лучше, заявлюсь в милицию. Меня, конечно,  потом
посадят, но сначала вас приведут к следователю и спросят: "А не  скажете
ли, уважаемая Ольга, куда вы и ваши приятели дели труп Вадима  Петровича
Бирюкова с ножичком в груди?"
   Думаете, вы сейчас отсюда убежите и ищи вас потом свищи?  Даже  .  не
надейтесь! Я зубами в вас вцеплюсь, как  бультерьер!  Хоть  режьте,  как
Бирюкова, хоть голову, как Алеше, отрывайте!..
   - Что вы мелете?! Успокойтесь, в конце концов! Какой еще Алеша? Какие
трупы?!
   - Холодные, - злобно отреагировала  я.  -  Два  в  морге,  а  один  -
неизвестно где... Хотя вам-то, наверное, известно. А  если  не  вам,  то
вашим работодателям... Не знаю  уж,  из-за  каких  таких  миллионов  его
убили, но одно вам хочу сказать...
   - Кого убили-то? Что с вами, Женя?
   Второй вопрос я проигнорировала, потому что со  мной  на  самом  деле
творилось что-то ужасное:  губы  дрожали,  сердце  колотилось,  едва  не
выскакивая из Фудной клетки, в голове стоял горячий туман, -  а  вот  на
первый, из последних сил пытаясь  не  зарыдать  от  ярости  и  бессилия,
ответила:
   - Митрошкина Алексея, Болдырева Вячеслава и, конечно, Бирюкова Вадима
Петровича. Или будем делать вид, что он в запое?
   Ольга как-то странно побледнела,  глаза  ее  широко  распахнулись,  а
кулаки так судорожно сжались, что  даже  побелели  костяшки  пальцев.  С
минуту она сидела молча, недоверчиво и испуганно (да, именно испуганно!)
разглядывая мое лицо и словно стремясь прочитать по глазам мысли.  Потом
шумно сглотнула и спросила:
   - Вы не шутите, Женя?.. Если шутите, то это слишком жестоко!  Скажите
только мне, что все это - не правда. Бог с ними, с деньгами, оставьте их
себе...
   Нет, честное слово, оставьте! Это ведь не правда,  да?  Вы  придумали
это сейчас, чтобы не возвращать аванс?
   И тогда мне стало страшно. Почти так же страшно, как  в  тот  момент,
когда она бесшумной тенью возникла на пороге Натальиной комнаты. Я вдруг
поняла, что Ольга действительно ничего не знает...
   Сок  мы,  естественно,  так  и  не  выпили.  На  столе  остались  два
нетронутых бокала и несколько окурков в пепельнице, а мы спешно вышли из
гриль-бара, перебежали через дорогу и упали  на  первую  же  лавочку  на
пустующей детской площадке. Ольга, слушала молча. Один только раз горько
уронила:
   - Господи, а я-то все думала, почему телефон  не  отвечает?!  Я  ведь
звонила ему иногда, чтобы просто голос послушать.