живой, но  очень  жестокий  человек,  почему-то  решивший
разыграть свой кровавый спектакль именно передо мной! И еще одно я знала
точно: если мне удастся понять, почему именно я удостоилась чести  стать
зрителем в этом театре, то наверняка удастся и вычислить убийцу...
   Ольга позвонила в тот же день и тихим, бесцветным голосом напросилась
в гости. По телефону я не стала задавать лишних вопросов. Просто назвала
свой адрес и, обуреваемая гостеприимством, приготовила салат из морковки
с майонезом. Ждать пришлось часа полтора  или  два.  За  это  время  мне
дважды мерещилось, что в  доме  напротив  кто-то  осторожно  отдергивает
штору на окне и наблюдает за мной, сам  стараясь  оставаться  невидимым,
что  в  зеркале  отражается  чей-то   силуэт,   при   моем   приближении
стремительно исчезающий. По первой  программе  показывали  международный
турнир по фехтованию, у соседей наверху девочка одним пальцем разучивала
на фортепиано тему "Монтекки и Капулетти"  из  прокофьевского  "Ромео  и
Джульетты". В общем, все складывалось одно к одному.
   Даже тень моей жалкой хрущевской пятиэтажки начинала странным образом
приобретать черты Эльсинорского  замка,  и  я  бы,  наверное,  почти  не
удивилась, если бы ближе к вечеру мимо сберкассы и почты  промаршировали
войска Фортинбрасса...
   Однако, как только Ольга возникла на пороге квартиры, мне стало ясно,
что моя нервная система - это просто крепыш с обертки "Гематогена" и что
морковный салат сегодня едва ли будет  пользоваться  спросом.  Выглядела
она значительно хуже, чем вчера. На недавние спокойствие и  сдержанность
теперь не было  и  намека.  Когда  Ольга  расстегивала  пуговицы  своего
кожаного плаща, пальцы ее дрожали. Бутылка мартини так и вовсе  чуть  не
вывалилась из рук, а толстый том с переводами Шекспира она  швырнула  на
тахту, как гадкую огромную змею.
   Книга тяжело ударилась о подлокотник. Во мне же  вдруг  всколыхнулись
неприятные воспоминания о  ее  вчерашнем  стремительном  бегстве,  после
которого я как идиотка  осталась  стоять  посреди  улицы,  недоуменно  и
испуганно раззявив рот. Кстати, было бы весьма  желательно  уяснить  для
себя, что Ольга имела в виду вчера, говоря: "Если бы я  могла  до  конца
понять, если бы я смогла вовремя понять".
   Она снова не опустилась до объяснений, с минуту постояла возле  моего
окна и заметалась из угла в угол, нервно потирая  запястья  и  покусывая
губы. В своей черной вязаной тунике и черных  лосинах  моя  гостья  была
похожа  на  перепуганную,  беспокойную  птицу,  а   еще   на   батарейку
"Энерджайзер", которую никто и никогда  не  остановит.  -  Мне  страшно,
Женя! Мне страшно... - говорила она. - Первый раз в жизни так страшно...
Это... Это не поддается никакому логическому объяснению!
   Я терпеливо ждала, когда же Ольга расшифрует смысл вчерашних слов, но
она только тихо постанывала и уже одним своим видом вызывала мучительное
желание повеситься. Минут через  двадцать,  отфильтровав  ее  бессвязные
речи, мне удалось вычленить основной смысл: она приехала затем, чтобы не
сойти в одиночестве с ума от ужаса, она не верит в  то,  что  это  может
происходить на самом деле, она о чем-то догадывается, но посвящать  меня
в суть своих догадок не считает возможным. Вот так просто и без затей!
   В конце концов мне изрядно наскучило это представление. Я  плюхнулась
на тахту, положив том  Шекспира  к  себе  на  колени,  и  с  мстительным
спокойствием надкусила зеленое кислое яблоко.
   "Ну и ладно! - вертелось у меня  в  голове.  -  Обойдемся  без  ваших
разъяснений. А то надо же, какие мы нострадамусы! Догадки, видите ли,  у
нас!
   Пророчества не для простых смертных!.. Я тогда тебе тоже ни о чем  не
расскажу: ни про цитаты, ни про психушку!"
   Нет, рассказать, конечно, следовало, но только в том случае, если она
немного успокоится и перестанет сеять панику на десять километров вокруг
себя.
   Вообще, мы с Ольгой странным образом поменялись местами: еще  недавно
я отчаянно трусила и готова была покорно отдаться  на  волю  провидения,
теперь же она являла собой  жалкое  зрелище.  Всего  какие-нибудь  сутки
назад Ольга пыталась призвать меня к хладнокровию и здравомыслию, теперь
я жаждала обдуманных действий и/контроля над ситуацией.
   Если быть до конца честной, меня весьма ободрял тот факт, что во всей
этой истории мне отводилась роль  зрителя.  Зрителей,  как  правило,  не
закалывают, не топят и не травят ядами. В  крайнем  случае,  выводят  из
зала за плохое поведение. Что и говорить, хотелось бы, чтобы меня вывели
из зала! Но видимо, на этом спектакле билетеры предусмотрены не были...
   Господи, если бы только глубокоуважаемый Шекспир знал, что на  исходе
двадцатого  века  его  трагедия  вдохновит  на  подвиги  маньяка-убийцу,
возможно, он никогда и не взялся бы за перо! Но пьеса, к сожалению, была
написана, и теперь у меня на коленях лежали три или четыре  варианта  ее
переводов. А на первой странице обложки принц Датский с перекошенным  от
ярости лицом вонзал огромный меч в чье-то невидимое горло. Глаза Гамлета
сверкали дикой злобой, на челе  лежала  явная  печать  безумия.  Мрачный
силуэт Эльсинора поднимался из пляшущих языков гигантского  пламени,  да
еще и фон иллюстрации был выдержан в кроваво-красных тонах. В общем,  по
духу  и  оптимистичности   создаваемого   настроения   картинка   сильно
напоминала "Последний день Помпеи".
   - Всегда ненавидела эту пьесу,  -  коротко  и  нервно  бросила  Ольга
перехватив мой взгляд.  -  Просто  какой-то  сплошной,  непрекращающийся
кошмар!..
   Трупы, трупы, трупы! Все  бессмысленно  и  жутко.  Человек  сходит  с
ума... Ведь кто может поручиться, что он действительно не сошел с ума? И
по его милости начинают гибнуть все вокруг: мать, друзья, невеста.  Отец
невесты, в конце концов!..
   По понятной причине параллель Полоний -  Бирюков  трогала  ее  больше
всего.
   Но вот что странно: у меня тоже вдруг отчего-то неприятно и  тревожно
екнуло сердце. Что это было? Предчувствие? Догадка? Понять я не  успела:
мысль промелькнула и исчезла, будто ее и не было.
   Ольга же присела на краешек тахты и уронила лицо в ладони.
   - Нет, я не создана для всего этого!  Не  перенесу.  Я  не  настолько
виновата... Я боюсь того, чего не понимаю!
   Ее высказывания типа "понимаю - не понимаю", "виновата - не виновата"
явно не страдали избытком логики. Капитулировать под флагом  "Боюсь!"  в
данной ситуации было выходом самым простым и глупым. Да и вела она  себя
не так чтобы  очень  приятно  -  чуть  ли  не  каждым  жестом  и  фразой
подчеркивала: вам не понять, вы для этого слишком  примитивны.  Но  даже
несмотря на все это вместе взятое, Ольгу, в конце концов, стало жалко. Я
пристроила недогрызенное яблоко на край  тарелки  и  решила  от  доброты
душевной поделиться с ней толикой своего мудрого, основанного на здравых
размышлениях спокойствия:
   - Оля, но нам-то с вами  ничего  пока  не  грозит,  кроме  разве  что
перспективы загреметь в клинику с неврозом... Нет,  все  происходящее  -
это, конечно, ужасно, но у нас ведь  есть  время!  Время  на  то,  чтобы
подумать  и  во  всем  этом  разобраться.  Надо  взять  себя  в  руки  и
проанализировать все с самого  начала.  Просто  теперь  уже  совсем  под
другим углом!
   - Я не смогу. - Она обреченно помотала головой.  -  Здесь  я  вам  не
помощница... И даже не потому, что вы - актриса и мыслите образами, а  я
- приземленный экономист. Скорее наоборот: потому, что все  это  слишком
касается меня!
   - Все еще казните себя за смерть Вадима Петровича и...
   Не договорив фразы, я осеклась. Ляпнуть "все еще" могла только  такая
кромешная, беспросветная и бестактная идиотка, как Женя Мартынова!  "Все
еще"!
   Да эта женщина до конца своих дней не простит себе смерти Бирюкова!
   Однако к моему великому изумлению, именно этот ляп  Ольга  пропустила
мимо ушей.
   - Я казню?! - На слове "я" она сделала резкий, пугающий акцент. -  То
есть вы полагаете, что это  я  сама  себя  казню?..  Господи,  Женя,  вы
настолько материалистка или настолько дурочка?!
   Надо сказать, в моем доме она  вела  себя  как-то  слишком  круто!  В
другой ситуации на "дурочку" полагалось  обидеться,  но  сейчас  на  это
просто не было времени. Ольга  смотрела  на  меня  больными,  отчаянными
глазами, прядь темных, отливающих синевой волос прилипла к ее  покрытому
испариной лбу.
   - Не дурочка и не материалистка. - Я сердито отвернулась и уставилась
в пыльный и темный экран телевизора, отключенного от розетки за то,  что
вздумал в разгар моих мистических  настроений  транслировать  турнир  по
фехтованию. - Просто мне почему-то кажется, что Высший суд и для вас,  и
для меня состоится несколько позже... В этой игре мы, к счастью,  только
зрители, и пора уже брать себя в руки!.. Яблоко хотите?
   - А вы не видите ничего странного в том, что зрительный зал рассчитан
на два места? -  тихо  поинтересовалась  она,  проигнорировав  вопрос  о
яблоке.
   - Что-то я не очень понимаю, о чем вы?
   - О том, что гораздо логичнее выглядит либо грандиозное шоу, либо  уж
спектакль для одного человека! Цифра "два", знаете ли, ни туда ни  сюда!
Мы ведь с вами не двойняшки, не сестры,  не  подруги?  Нас  не  имеет  и
никогда не имело смысла сводить вместе!
   - И все равно неясно,  к  чему  вы  клоните!  Голос  мой  еще  звенел
упрямством,  но  неприятный,  тревожный  холодок   уже   разливался   по
позвоночнику. И она  заметила  этот  мгновенный  страх  в  моих  глазах,
поэтому, наверное, и усмехнулась с невыразимой горечью:
   - К тому, что пьеса еще не закончена! Сколько там трупов впереди?
   Четыре, не так ли? И один из них, кстати, женский!
   Потом нервным и резким движением откинув волосы со лба, она  взяла  с
моих  коленей  книгу  и,  сощурившись,  принялась  быстро  перелистывать
страницы. Губы ее беззвучно шевелились, лоб морщился.
   - Вот! - Ольга наконец нашла нужный отрывок и ногтем отчеркнула  одну
из строк. - Слушайте! "Не пей,  Гертруда!"  -  "Мне  хочется.  Простите,
сударь". - "Отравленная  чаша.  Слишком  поздно!"  -  Подняла  голову  и
посмотрела на меня внимательно, как  ученый  на  подопытную  лягушку.  -
Нравится вам, Женя, такой расклад? А между тем, нравится или  нет,  одна
из нас этой самой Гертрудой и окажется!
   Известие было, мягко  говоря,  неприятным.  Некоторое  время  я  тупо
молчала, не зная, что возразить и что вообще  уместно  сказать  в  такой
ситуации. В конце концов голос у меня таки  прорезался  и  со  свистящим
сипением вырвался из горла:
   - Но ведь в этом не будет уже вовсе никакой логики? Вадим Петрович  -
понятно, Леша со Славой - понятно! Там все  строго  по  тексту,  никаких
отступлений от  сюжета.  Но  с  какой  стати  вам  или  мне  становиться
Гертрудой?!
   - Слово "становиться" подразумевает момент  добровольности.  -  Ольга
снова усмехнулась безжизненно и вяло. - А тут спрашивать никто не будет:
все роли заранее распределены!.. Можно дать зарок не  пить  вина,  и  яд
подсыплют тебе в минеральную воду. Можно перейти на  столовское  питание
из общего котла, и какой-нибудь там цианистый калий  окажется  именно  в
твоем стакане с компотом...
   Все предрешено, Женя! Ничего изменить нельзя.
   И вдруг я с невозможной ясностью поняла,  что,  говоря  "тебе"  и  "в
твоем", Ольга тем не менее подразумевает только себя! Ужас перед близкой
и неотвратимой смертью стыл  в  ее  распахнутых  глазах,  синими  тенями
залегал в уголках губ.
   Как это ни  гнусно,  но  я  почувствовала  что-то  вроде  мгновенного
облегчения: мне, человеку в этой истории абсолютно стороннему,  вряд  ли
была уготована роль Гертруды, это они - Бирюков, Ольга, Наталья, Леха со
Славиком -  были  связаны  между  собой  тоненькими  ниточками  странных
отношений, это  они  ревновали,  любили,  страдали  и  грезили  большими
деньгами! Я же наблюдала за всем со своего места в зрительном  зале,  и,
честно говоря, это устраивало меня куда больше,  чем  перспектива  стать
следующим трупом. Однако уже через секунду стыд нахлынул на меня горячей
волной: Ольга сходила с ума от страха, а я радовалась тому, что ее, а не
меня, вскоре увезут в морг на скрипучей каталке.
   - По-моему, мы просто позволяем себя запугать. - Голос мой прозвучал,
конечно, не так уверенно, как хотелось, но все-таки достаточно твердо. -
Нам надо просто сесть и спокойно подумать... Мне вот тут вчера пришла  в
голову мысль: если я пойму, почему именно передо мной разыгрывается этот
спектакль, то вычислю убийцу! Так давайте...
   - Призрак, - произнесла  Ольга  одними  губами,  подтянула  колени  к
подбородку и уткнулась в них лбом. - Что? - не поняла я.
   - Призрак. Тень отца Гамлета... Вы первоисточник читали? - Уголок  ее
рта нервно дернулся,. - Если читали, то вспомните  о  вашем  Человеке  в
сером, и все поймете... У призраков нет логики, у них  нет  лица,  и  их
нельзя понять или переиграть.
   - Господи, Оля! Призраки не прячут лица под бинтами, от них не пахнет
туалетной водой. Они не раздевают женщин до трусов и  не  бросают  их  в
парках! У призраков нет походки и нет манеры двигаться,  по  которой  их
можно было бы узнать! А его  я  знаю!  Поймите:  знаю!  Это  никакой  не
призрак и не тень. Это нормальный, живой человек.  Человек  убил  вашего
Вадима и мою Наташу. Человек!
   Что бы там по этому поводу ни говорилось у Шекспира!..
   Я хотела добавить что-нибудь еще, столь же убедительное и исполненное
пафоса,  как  вдруг  сердце  мое  екнуло  и  горло  на  секунду  сдавило
мучительным  спазмом.  Это  же  было  очевидно  и  просто,  как  таблица
умножения!  Не  догадаться  сразу  могла  только  полная  и  законченная
кретинка. А то, что этой кретинкой оказалась  актриса,  всего  несколько
дней назад  подменявшая  режиссера  на  репетициях  "Гамлета",  удручало
окончательно. То, что так насторожило  и  встревожило  меня  в  недавних
словах Ольги, стало теперь ясным как белый день!
   "Человек сходит с ума, - говорила она. - Ведь кто  может  поручиться,
что он действительно не сошел с ума? И по его милости начинают  погибать
все вокруг: мать, друзья, невеста..."
   Я сидела и тихо стонала от гнетущего осознания собственной тупости.
   Гамлет - принц Датский закалывает Полония! Гамлет подделывает  письмо
с приказом казнить Розенкранца и Гильденстерна!  Гамлет  своей  жестокой
игрой доводит Офелию до безумия и смерти!
   Гамлет заваривает всю эту кашу. Он, и никто другой! Принц  Датский  -
человек из плоти и крови! Значит, и искать надо именно Гамлета...
   Когда я нетерпеливо завозилась в своем углу, не зная,  как  тактичнее
привлечь Ольгино внимание, она наконец подняла голову.
   - Вы что-то хотите мне сказать?' - Да.  -  Я  переплела  пальцы  рук,
снова разомкнула их и снова переплела, словно не зная, на  что  все-таки
решиться;  -  Понимаете,  Оля,  есть  одна  идея,  которую  срочно  надо
проверить. В принципе я предлагаю вам поехать со мной, но, если  хотите,
можете остаться здесь и подождать.
   - Вы все еще бредите  какими-то  идеями,  Женя?  Все  еще  на  что-то
надеетесь?
   - Конечно! Потому что на этот раз все очень даже реально...
   - Да-да. - Она встала с тахты и как-то обреченно кивнула. -  Но  мне,
наверное, все же лучше будет поехать домой...
   Ох  уж  эта  ее  катастрофическая  и  неизвестно   откуда   взявшаяся
покорность судьбе! Еще ни разу в жизни мне так сильно не хотелось  взять
человека за плечи и засунуть головой под кран с холодной  водой.  Однако
на столь радикальные меры и дальнейшее устранение их последствий  сейчас
просто не было времени: часовая стрелка готовилась вот-вот запрыгнуть на
цифру "5".
   - Оля, прошу вас, - я старалась выглядеть уверенной  и  спокойной,  -
прошу вас: не надо никуда уезжать!.. Я вернусь через  три...  ну,  самое
позднее, через четыре  часа  и  наверняка  привезу  какие-нибудь  важные
новости. Мы с вами все обсудим и ляжем  спать:  вы  на  тахте,  а  я  на
полу... Ну зачем, скажите, рам сейчас тащиться домой? Там  что,  намного
безопаснее?
   - Нет, - Ольга как-то равнодушно помотала головой, - просто...
   - А раз нет, значит, оставайтесь  здесь.  Пейте  чай,  ужинайте...  В
холодильнике салат. Вилки, ложки, тарелки - все  найдете...  Я,  честное
слово, скоро приеду!
   Она так и не спросила, куда и зачем я отправляюсь! А я ждала этого до
самого последнего момента и даже, зашнуровывая  ботинки,  специально  на
несколько лишних, драгоценных минут задержалась  в  прихожей.  Но  Ольга
продолжала сидеть  на  краю  тахты,  невидящим  взглядом  уставившись  в
оклеенную зелеными обоями стену...
   Хотя задай она вопрос - ну что бы я  ей  ответила?  По-хорошему,  мне
самой надо было еще очень во многом  разобраться  и  как-то  упорядочить
мысли, роящиеся в моей голове. Да, в конце концов, хотя бы решить,  куда
поехать в первую очередь: в театр, наверняка уже  встревоженный  слишком
долгим отсутствием Бирюкова, или все-таки к тете Паше? И там,  и  там  с
равной вероятностью можно было разжиться нужной информацией. А  спросить
я хотела следующее: "Кто, был у Наташи Каюмовой после Бирюкова?  Кто  он
такой, этот "кадр", которого она хотела как-нибудь при случае  наказать,
воспользовавшись моими профессиональными услугами?  Кто  тот  "прынц  на
белом коне", которого  она  ждала  полжизни  и  дождалась-таки  на  свою
голову?"
   Я собиралась искать возлюбленного Офелии...
   Для начала  я  все-таки  отправилась  к  тете  Паше.  Во-первых,  это
как-никак был Наташкин дом - дом, где ее воспринимали отдельно  от  ауры
закулисных сплетен, а во-вторых вот так  сразу  соваться  в  театр  было
как-то  боязно.  Мое  исчезновение  в  разгар  репетиций  "Гамлета"  там
наверняка расценили как бегство  крысы  с  тонущего  корабля.  И  теперь
оставалось только страстно надеяться,  что  всю  необходимую  информацию
удастся почерпнуть у каюмовских соседок.
   Во дворе было тихо. Недолговечный осенний снежок, легкий, как безе, и
нежный, как детская кроличья шубка, припорошил асфальт и  карнизы  окон.
Одетый в кипенно-белое дом выглядел значительно  менее  унылым.  Но  все
равно здесь дышалось  как-то  не  так  -  больно  и  тяжело...  Снег  на
ступеньках и козырьке подъезда. Снег в розово-фиолетовых закатных тенях.
Снег, испещренный множеством следов: мужских, женских, детских. Не  было
среди них только одних - Наташкиных.
   А я даже и не думала, что буду так сильно скучать по ней...
   Тетя Паша оказалась дома. Как ехидно  заметила  меломанка,  "на  ночь
сняла осаду с жилконторы". На этот раз бывшая  каюмовская  соседка  была
трезва, печальна и чем-то озабочена.
   - Все как-то не  по-людски,  -  вздыхала  она,  подливая  мне  свежей
заварки.
   - Все не по-человечески... В экспертизе ее, бедную, до сих  пор,  что
ли, держат?
   Ни тебе похорон, ни официальной бумаги!
   - Ну а следователь-то что-нибудь еще говорил? - допытывалась я,  грея
о бока чашки озябшие пальцы. - Прояснили они там, что это? Самоубийство?
   Несчастный случай?
   -  Прям,  говорил!  Он  и  не  заходил  больше!  Раз  только  явился,
бумажульки свои заполнил, и все - с приветом!
   - Про меня спрашивал?
   - Спросил, да! Кто, дескать, гостил в ту ночь да куда делся? Но мы же
не знали, где тебя искать? Так и сказали.  Объяснили,  что  ты  сама  ее
потеряла, что волновалась больше всех и что жених у тебя погиб.
   - А он?
   - Записал,  покивал  и  ушел...  Натальиным  здоровьем  еще,  правда,
поинтересовался. Как вела себя последние дни?  Не  замечали  ли  за  ней
каких странностей? Про наркотики про  эти  ваши  спрашивал,  про  любовь
несчастную...
   - Теть Паш, а кстати, насчет любви... - Я прокашлялась и постаралась,
чтобы голос мой звучал естественно  и  спокойно.  -  У  нее  был  кто  в
последнее время?.. Ну, встречалась она с кем-нибудь?
   Тетю Пашу, похоже, мой вопрос удивил несказанно. Заплывшие ее глаза в
густой сеточке морщин удивленно округлились, нижняя губа оттопырилась.
   - Ну в